‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Монахиня Мария

Окончание очерка о жизни монахини Марии (Ивановой), тихой самарской праведницы.

См. начало

Окончание очерка о жизни монахини Марии, тихой самарской праведницы.

Монахиня Мария (Иванова).

…До глубокой ночи сидели мы у матушки, и не хотелось уходить, но крестник мой Ванечка устал, закапризничал, а дома и вовсе никто не знал, что мы с Цецилией прямо с вечерней службы поехали к матушке. Так Господь устроил, что со мной почему-то оказался диктофон, и на память о той единственной встрече с матушкой у меня осталась пленка с записью ее голоса. Вот о чем поведала монахиня Мария.


«Исцеление дается через подвиг»

— …Тогда были схимники великие, прозорливые. Ездила я к ним не просто так, а посылал с письмом настоятель Петропавловского храма протоиерей Иоанн Фомичев.
У меня был рак желудка, и я лежала в больнице с направлением на операцию. Сразу не стала делать, выписалась побыть дома. Мама плачет: умрет, а трое деток останутся. Алле был годик или два, а Славик и Люда чуть постарше, они через два года рождались. Мама со слезами встанет на колени перед иконами и детей рядом поставит: давайте за маму молиться!
Я пришла в Петропавловскую церковь, к батюшке Иоанну, а он и говорит:
— Да ты подожди с операцией! Давай Богу молиться. Я тебе буду помогать в молитве.
Пожалел моих деток. А я уж и есть ничего не могла, у меня тошнота, рвота была. И он мне дал епитимью дома есть раз в день маленькую просфорочку, крохотный кусочек хлеба и воду. И в церковь каждый день ходить пешком, туда и обратно, носить с собой бидончик для святой воды. Батюшка меня часто причащал, и еще молебны я заказывала и стояла. И вот 40 дней я строго молилась, сорок дней меня вел этот строгий пост. И по сто поклонов каждую ночь исполняла. И милостыню раздавала, чуть не все свое приданое в церковь отнесла. Надо, когда епитимию дают, обильную милостыню подавать. Были искушения, нападения вражьи, отец Иоанн предупреждал о них. Давал мне особые молитвы от врагов. А в последнюю неделю батюшка вынес из алтаря кусочек антидора и воды святой и сказал: «Дома больше вообще не ешь!».
В сороковой день пришла я из церкви, детей накормила, уложила, чувствую, в жар бросает. Батюшка сказал мне, что сегодня будет плохо, а я не поверила, с утра так хорошо себя чувствовала. И вот теперь я свалилась… Все забурлило в животе, затошнило. Мама принесла таз, и сразу из меня так и ухнуло желчью. Даже в горле было больно, жестко. Мама плачет, мечется, а я ей:
— Мам, я пойду в церковь. Батюшка скажет, что делать.
Только собираться — опять из меня хлынула какая-то гадость. И в третий раз… Вышел из меня какой-то желтый клубок, жутко вонючий, и кровь. Все три литра воды, которые я выпила, вышли.
Мама ревмя ревет:
— Ой, че буду делать, она умирает, рак у ней прорвался! Че я буду делать с детями!.. Да куда ты собираешься, куда тебе к батюшке!
— Ниче, все равно пойду! Там умру, в церкви, но пойду.
Прихожу, застала батюшку. Все рассказала, а он и говорит:
— Ну вот и рак твой вышел. Господь Сам тебе сделал операцию без ножа. Теперь матери скажи, чтобы варила легенькую жиденькую манную кашку, киселек нежный некислый, понемножку-понемножку ешь. Господь тебя исцелил, останешься жить.
И правда я стала поправляться. Не просто так исцелилась — пришлось назначенный подвиг понести. И для исцеления, и для спасения надо трудиться, не ждать, что все само собой раз — и исправится.

У затворника Иова

В Почаеве был прозорливый старец схиархимандрит Иов. Был он затворник, не выходил к народу. Схимник, очень строгой молитвы. Он даже иной раз по нескольку дней впадал в сон и телом присутствовал здесь, а душой ходил по небу. С ним разговаривали Господь и Матерь Божия. Приходил наместник монастыря Архимандрит Иаков, и он ему все передавал. И Матерь Божия управляла всеми монахами Лавры. Много было монахов, до тысячи человек. Был сильный монастырь — Лавра! Мировая Лавра. Собор Успенский очень высокий, купола уходят в облака, в небо, а на втором этаже у старца была келья.
Протоиерей Иоанн Фомичев ездил к старцу исповедоваться, и старец его наставлял. И вот батюшка Иоанн послал меня к отцу Иову, велел рассказать о том, как меня Господь исцелил.
Приехала я в Почаев, рвуся к затворнику. А там, где подниматься на лестницу, дежурит монах Виктор. Я к нему, показываю письмо:
— Мне нужно к затворнику Иову, меня прислал к нему с письмом его духовное чадо, настоятель самарского Петропавловского храма отец Иоанн — вы его знаете.
Он в ответ:
— Давайте письмо, я передам. Женщин мы не пускаем.
Я свое:
— Зачем это ты письмо передашь — я сама!..
Он меня и вытолкал:
— Нельзя к нему, он затворник!
Иду к отцу Иосифу, игумену. Он потом тоже принял схиму, ушел в затвор. А тогда прихожу к нему, показываю письмо: как же мне быть? Все рассказала. Он говорит:
— Трудно к нему попасть… Давай молиться Божией Матери, только Она все может устроить.
Со мной в келье жила паломница Наташа с дочкой, молилась, собирала милостыню. Ну я купила материю белую с цветочками и стала без машинки, на руках шить девочке платьице на кокетке. Красивое такое, очень понравилось и маме, и дочке. И вот я шью, а сама все молюсь Божией Матери:
— Царица Небесная, помоги посетить-то этого старца!
И в храме Успенском у чудотворной иконы молюсь, и шью — молюсь без конца. Шила, шила и вдруг в туалет захотела. Так сильно! Побегла как раз мимо того хода, как к схимнику идти. Я вместо туалета — забыла, куда и бежала, — смотрю, там ли Виктор. А его на лестнице нет. Я по лестнице прыг-прыг! Коридор длинный, а Виктора нет. Смотрю: Господи, столько дверей, во всех кельях монахи живут, в какую дверь-то — я не знаю!
Вдруг открывается дверь в самом углу, вылезла наружу голова седая и зовет меня по имени:
— Иди скорей сюда!
Я опешила: откуда он меня знает. Но пошла. А схимник меня в келью втолкнул и живенько дверь закрыл.
— Скорее заходи, мне ведь никого принимать нельзя…
— Да-а, батюшка, я и так целую неделю тут ждала…
— Сегодня мне Матерь Божия велела тебя принять.
Письмо от отца Иоанна было со мной, в кармашке, я достала и ему отдала. Он прочитал. У него в келье гроб, в котором он спал, и иконы на стене. Больше-то и нет ничего.
Сам бегает босиком, и таз с водой на полу стоит. Он как раз больные ноги парил, когда я в коридоре оказалась, растерянная — куда идти. Тут он с мокрыми ногами, не вытирая, и — шлеп, шлеп — выскочил в коридор за мной.
Прочитал он письмо. Стал со мной беседовать.
Рассказала я ему, как меня Господь исцелил от страшной болезни. Дальше мне как быть, чего делать — я ничего не знаю. У меня дома трое маленьких детей, мать старенькая.
А мне перед сороковым днем моего поста было видение от Господа о последних временах. Отец Иоанн в письме его описал. Схимник меня и спрашивает:
— Ну расскажи, что ты видела.

«Я увидела во сне Господа!»

Я увидела во сне Господа! Он взял меня на руки — я оказалась маленькой-маленькой, как дитя, — и прижал к Себе нежно-нежно. Я головкой к Нему прильнула, и сердце у меня колыхает от радости невозможно! А Он меня так жалеет! И я говорю Ему:
— Господи, да за что же Ты меня так любишь! Вон ведь, Господи, напротив сосед живет, Сашка, он из избранного рода, Израиля, а я-то из простого русского.
А Господь ответил:
— Да ведь Я и скверных, и нечистых — всех создал святыми! Это потом уже на земле иные стали поклоняться идолам, звездам и животным…
Пожаловалась я на Сашку: он всякий раз, как увидит меня, начинает донимать: «Ну расскажи, как ты с Богом разговариваешь, как в церковь ходишь…» Господь говорит:
— Да, этот Исаак?..
А я и не знала, что его так зовут по-еврейски. Все звали Сашкой. Он был музыкант, в филармонии играл. (Вот я после того сна и спросила его жену:
— Райка, а у тебя муж — Исаак?
Она и глаза вытаращила:
— Ты откуда знаешь? Смотри, ему не говори, он рассердится.
Оказалось, правда.)
Видимо, и открыто было имя соседа для полного уверения в том, что сон — истинный, не просто так что-то привиделось.
Ну вот Господь пожалел меня, а потом говорит:
— Веришь ты в Меня — хорошо, ну посмотрю, крепко ли держишься за Меня.
Я уцепилась за Него обеими ручонками (вижу себя по-прежнему маленькой). Он взял Свои руки и отнял — и осталась я висеть только на своих руках, вцепившихся в Его одеяние.
— А вот теперь, — говорит Господь, — Я испытаю тебя — будешь ли держаться за Меня до последнего.
И стал меня встряхивать, а подо мной, смотрю, пламя так и рвется наверх. Я кричу:
— Господи, спаси, я сейчас упаду в огонь!
А Он еще туда меня трясет. Я только и кричу, прошу помиловать меня и спасти — нет сил держаться, устала, а все равно держусь за Господа!
И тогда Он сказал:
— Ну вот, Я тебя испытал. Ты удержалась, и Я тебе помогу до конца. Так и держись за Меня.
(А сколько терпеть выпало: вся жизнь как огненное испытание. И война, и с детями болезни, и сама больная, и работа тяжелая, кишки оторвались. Муж умер, мама больная, дети. Пять человек, я одна работница. На трех работах работала. Где только деньги платят, тяжело ли, трудно — бегу туда работать.
По благословению Владыки Мануила работала в свечной. Цех горячий, трудный, мешки с парафином на себе таскала возком, ползком. Поработала, под барабаном упала, сердце не выдержало. А Владыка предсказал, когда на работу посылал: «Только может быть такое, что сердце не выдержит. Пары парафина сердце разъедают. У многих бывает инфаркт». Со мной так и получилось. Увезли на «скорой» в больницу, полгода пролежала, да потом еще сколько лежала дома.)
Я тогда в том видении Господу пожаловалась: замучили колдуны, проходу не дают, — а Он утешил:
— Не бойся, Я тебя буду защищать.
И вдруг огромный паук ползет на меня. А я все у Господа, так и вишу. Испугалась:
— Господи, вон какой враг на меня ползет!
— Не бойся, перекрести его!
Я перекрестила — а он знай ползет, не боится меня.
— Да ты не так, ты крести с верою! Смотри, как Я!
Поднял руку и перекрестил.
— Ну что — был он, и нет! Так и колдунов не бойся. Врагов крестом побеждай!
И потом Господь показал мне, как Он зовет людей, погрязших в мирской суете, на покаяние:
— Придите ко Мне, миленькие, покайтесь. Я все вам дам! Вы здесь на земле устали, измучились, придите, покайтесь!
Звал, звал, слушает — нет, не идут.
Опять зовет:
— Придите, Я зову вас покаяться, а потом ведь приду судить!
Опять — нет, не пришли.
И еще был последний зов — и никто не пришел.
И тогда я увидела, вдруг расширился ад. То были искры огня внизу, а тут растворились железные двери, а оттуда! — такой страшный чад, непроглядный, черный, клубами. Потом жуткий огонь, и, вижу, толпы народа падают в огненную бездну вниз головами. Толпами, толпами туда летят.
Я со страху стала кричать:
— Господи, спаси и помилуй, мне ничего не надо, только помилуй!
— А ты держись за Меня крепко! Я тебе до конца помогу.
Потом двери адские опять со скрежетом закрылись. А на меня такой страх!
— Господи, помилуй меня грешную со чадами! Помилуй меня, сироту на земле! Нет у меня никого помощников, Ты помоги!
— Помогу. Иди, пора тебе домой, отдыхай.
А я не отцепляюсь:
— Нет, Господи, я без Тебя боюсь!
— Ну ладно, — говорит, — иди спать, и Я с тобой пойду.
Так и проводил меня.
Что такое — спать? Человек умер? — не умер. А говорится: «Помяни, Господи, усопших раб Твоих». Что это, усопших? — уснувших. Смерти нет как таковой, человек идет как спать под землю. А Господь сказал: «Приду и всех воскрешу, и буду судить живых и мертвых». Вот это все я когда увидела, отцу Иоанну рассказала, он записал.
И отцу Иову все это я рассказала, и он тогда достал вот этот крест-мощевик и благословил меня им на всю мою жизнь, до конца смертного. Я на коленях стояла, он на меня надел. Я увидела — большой: куда мне такой! А на мне был крестик маленький золотой, еще крестильный. И говорю:
— Отче, мне не надо, у меня свой крест золотой…
А он мне говорит:
— Нет, я тебя благословляю этот крест носить. Не снимай его никогда и без него ко мне не приезжай!
Сердце-то у меня было больное, а я семь лет этот крест на сердце носила, и он мне исцелил сердце. Таблетки перестала пить и уколы делать.
Теперь этот крест хранится у монаха Силуана из самарского Татьянинского храма при политехническом университете.

«Молись за нас, мама!»

Прощание с монахиней Марией.

Снится мне покойный зять Олег. Просит:
— Мама, пошли в Псково-Печерский монастырь поминание за нас. Будет Страшный Суд. Из Псковской обители идет молитва огненным столбом к Божию Престолу! Пошли, мама, туда сорокоуст и вечное поминание.
Псково-Печерскому монастырю уж больше пятисот лет, пещеры древние. Я там заказывала молебны всем святым псково-печерским, и как они помогают-то людям! Там их тысячи гробов как поленница наложены друг на друга. Нижние-то гроба развалились, у которых отцов ножки торчат как живые. А воздух чистый-чистый; как молебен идет, так там аромат чудесный, будто от цветов!
Усопшие наши просят молитв! А мы-то как не боимся! У нас у самих-то грехи-то — гордость, ненависть, зависть, лесть, обман, ложь, сребролюбие!..
И словно эхом отзывается в памяти голос покойной самарской схимонахини Сергии:
— Гордость, зависть, ненависть распяли Христа! Это самые страшные грехи…
Вечное поминание у меня в Почаеве, в Вильнюсском монастыре Святаго Духа. В паломничества я одна езжу. Как возьмешь человека, только болтовня одна. И ум весь разойдется. А так еду в Почаев и только молюсь: «Матерь Божия, я грешница недостойная, но я еду к Тебе! Царица Небесная, прими меня и прости меня грешную!» И всегда, не во хвалу сказать, дары в обитель возила с собой. Сын был больной, я и возила за него. То тапочки заказывала для монахов, то там… говорить не буду… Один раз ехала до Почаева в поезде, мама явилась. И вот большой тюк материала мотает, вот мотает. И молчит.
В Почаеве отца Иосифа спрашиваю, к чему бы мне такое привиделось.
— Это она, — говорит, — готовит вам переход через огненную реку! Иди купи и подай тюк ткани.
Мы со Славой на макаронах да каше жили. А соберусь ехать в святую обитель, сын просит отвезти туда побольше: «А то мы не спасемся!» Он десять лет воспитывался у отца Антония, с пятилетнего возраста, как я осталась вдовой, отец Антоний его к себе взял, послушником сделал. И только когда он умер, сын пришел домой. Он десять лет у отца Антония служил в алтаре Покровской церкви. Отец Антоний купил ему маленькое ведерко, и за водой в соседний двор ходили. Сам несет большое, а Славик маленькое. Чтоб в труде жил. И он до последнего такой был послушный.
Я молилась, когда он в армии служил, и мне во сне: «Сын будет болеть восемнадцать лет». Я не поверила: служить-то служит, а ничего такого не пишет. А его в Афганистане душманы искалечили. Да еще и в ракетных войсках облучение получил. У него и голова болела, вся горела, и раны все болели. И домой вернулся, так восемнадцать лет и болел. Два года только и пожил без болезни дома, все каждый день в церкву бегал, причащался, не попали эти два года в те восемнадцать лет.
Жили в микрорайоне, он пешком бегал в Покровскую церковь. Не садился ни на троллейбус, ни на трамвай. Пешком туда, пешком отсюда. Отец Антоний настолько его воспитал по-Божьему, не было у него ни подруг, ни друзей. По духу не находил, а с кем попало и разговаривать не хотел. А в церковь пойдет и молится Господу, Божией Матери. Стоит и плачет. Пел на клиросе, у него был баритон.
Возила его в Троице-Сергиеву Лавру, его там хотели оставить в семинарии учиться. У меня ведь дед был иерей, папа был дьякон, старший папин брат Петр в революцию убежал в Киевские пещеры, пятьдесят лет был в затворе. И ни слуху ни духу. Папа думал, что его в живых нет. Через пятьдесят лет его послушник прислал письмо тетке Наталии, в Ташлу. Папа узнал, что брат живой, приехал ко мне в Тольятти, сообщил.
— Папа, я поеду, его возьму!
— Куда ты схимника привезешь! Ему нужно молиться, а тут дети пищат… Нет, трогать его нельзя, пусть там молится.
Ну и не пустил. Я поехала к тетке Наталии, хотела адрес взять, а папа схитрил, письмо у нее забрал. А через год мой дядя и умер.
А у моей бабушки Марины была младшая сестренка Евдокия, они были сиротки. Бабушку-то замуж отдали за будущего иерея, а Евдокию семи лет отдали в Раковский монастырь. Потом безбожники монастырь разорили, инвалидный дом в нем сделали, а их повыгнали всех. Инокиня Евдокия уехала на свою родину, в Ташлу, и с собой еще трех монашек захватила, им некуда было ехать. И там эти монашки умерли, она после них. Жила она до ста пяти лет. Никогда она мяса никакого не ела, даже птицы. В скоромные дни кашу молочную ела, а в постные только квас, хлеб и похлебочку овощную. Я ее застала живую. И двое детей моих старших еще застали, она их любила. Алку-то не взяли, она совсем маленькой была. Она встретила, так была рада! Все рассказывала. И говорила:
— Не знай вот, доченька, как я умру. Все умирают больные, то болит, другое болит. А мне вот уж за сто заехало, а ничего не болит! Как же умирать буду?
За стол сели, она три ложки похлебала, каши пару ложек — и встала:
— Ну, поели, теперь пойдемте Боженьке молиться!
Передняя у ней вся в иконах, это ей мои сестры двоюродные устроили. Соломой крыша покрыта — и крышу им не надо! Сестры-то эти прожили до восьмидесяти лет девицами, ни одна замуж не вышла. В Ташле они на клиросе пели. А другая сестра, от племянника папиного, Клавдия Вечканова, старостой была в Троицкой церкви в Ташле. Все умерли. До восьмидесяти лет девицами прожили. А я, грешница, замуж пошла, троих детей родила. Но я их в церкву водила маленькими. Только родятся, в две недели скорей крестить. У них ножки, ручки тоненьки, скорей хоть окрестить, пока живые. Окрещу — живут…
И вот сын мой до сорока лет маленько не дожил. Весь был больной. Умер на Веру, Надежду, Любовь.
Утром пошел он в церковь, я дала ему последнюю пятерку.
— На-ка, Славка, хоть арбуз себе купи!
Ушел он утром и приходит вечером.
— Да ты где пропал-то весь день?
— Мама, не говори ничего. Поблагодари Господа, что я пришел.
— А куда бы ты делся? Мимо своей двери чай уж не прошел бы! — у меня и в уме не было, что сынок мой только милостью Божией домой дошел.
Сам бледный, усталый. Сел.
— Я сейчас только из церкви.
Хлебнул ложку-другую щей и больше не ест. «Не могу…»
— А где твой арбуз?
— Отвез в госпиталь…
Были там больные солдатики-сироты, с которыми он лежал. Научил он их петь молитвы. Сестры да няньки слушали и плакали, как они пели.
И вот он купил им хлеба, арбуз и идет, а они вшестером его у корпуса встретили:
— Ой, Славка Иванов идет!
К нему бежать, цап у него арбуз, его под руки и притащили в приемную. Они-то шестеро за стол уместились, а он рядышком стоял. Разрезал им арбуз, хлебушек и смотрел, как хорошо они ели. Сам и кусочка не попробовал, весь день ничего не пил, не ел. Утром причастился — вот и вся его трапеза.
Домой пришел голодный, весь осунутый, еле дошел, с сердцем плохо.
И только накануне он мне сказал:
— Как хорошо бабуля умерла дома, причащенная, в своей кроватке, а что в больнице умирать! Мама, как я не хочу в больнице умирать!
— Что ты, сынок, ты еще молодой! Господь Всемогущий, Он здоровья тебе даст.
— Нет, мама, мне не жить…
Весь Успенский пост он держался на одной моркови, даже хлеба не ел, ночью в своей комнате молился. Купил икону Божией Матери «Утоли моя печали». Печаль его давила, что он молодой, а такой больной, и мать-то больная, старая, одна останется. И он перед этой иконой стоял и плакал: «Матерь Божия, утоли моя печали!..»
Вот он мне говорит:
— Мама, иди молись, а я лягу, отдохну.
Ну я только лампаду зажечь хотела, начала молиться — как стукнет он в стену. Я думала, он упал. Побежала — а он уже мертвый. Сердце не бьется, рука с кровати свесилась… Жили мы на Фрунзе в одноэтажном домике. Сменяли хорошую большую квартиру на эту маленькую, крыша в ней течет, в дождь целые ведра и тазы натекало; ни ванны, ни горячей воды нет, а мы радешеньки, что к церкви близко!
…Все отдаст, новую рубашку, штаны — ночью в одних трусах придет. Там один сидел во всем рваном, вот он и снял с себя хорошую одежду и отдал.
— Да я уж устала, на тебя и в «Богатыре» одежду не найдешь, а ты опять все отдал!
— Мама, успокойся, это тряпка, мама, тряп-ка! Душа-то дороже! Не спасемся!..
Вот я и вспоминаю его слова. Ничего не надо на свете жалеть, ничего!
Все его знали в церкви. И протоиерей Иоанн Гончаров, и покойный протоиерей Виталий Калашников. Я еще на прежней квартире отцу Виталию отдала нашу икону «Взыскание погибших», от матери благословленную, а ей она досталась от тетки, инокини Евдокии. Теперь эта икона висит в храме Веры, Надежды, Любови, слева от амвона. Пресвятая Богородица на ней в белом омофоре. Побоялась я: сверху над нами наркоманы жили, могли бы украсть да продать. Икона-то большая…
14 мая исполнилось сорок дней со дня кончины монахини Марии (Ивановой). Помяните ее в своих молитвах.

Ольга Ларькина
23.05.2008
1698
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
19
5 комментариев

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru