«Каждому человеку дается талант от Бога…»

Интервью с самарским писателем протоиереем Николаем Агафоновым.

…В двенадцать лет ему так захотелось стать самостоятельным, захотелось приключений уже не в книгах… — и он отправился в Америку спасать индейцев. Ну и еще охотиться на бизонов. Разве можно в простой школе с ее тетрадками и домашними заданиями увидеть настоящую героическую жизнь? Нет, нельзя… Потому, не мешкая, быстрее в путь… В кармане пятнадцать копеек и сухарики — собственно, все, что надо настоящему другу индейцев. Только и успел, сбегая из дома, шепнуть сестре: «В Америку я…»
Мальчишеская романтика, навеянная книгами Фенимора Купера и Майн Рида, усадила его в электричку и отправила в дальний путь. Под стук колес будущий протоиерей и известный писатель Николай Агафонов мчался в страну своей мечты, а дома родные не находили себе места. Мама искала Николая повсюду, не было улицы и закоулочка в родном Тольятти, который бы она не прошла, металась целую неделю — и в полном отчаянии пришла в церковь в честь Казанской иконы Божией Матери. Она увидела образ Пресвятой Богородицы с Младенцем на руках и зарыдала, моля Деву Марию вернуть ей сына. Тяжелое испытание привело ее в храм…
Беглеца все время пути мучила совесть: как же там мама? Добравшись до Сызрани, он вышел на перрон. Сухари кончились, и он… сдался милиции. Его почему-то никто не спешил отправить обратно домой в Тольятти, а разместили в Куйбышевском приемнике-распределителе и посадили в карцер вместе с малолетними преступниками. Один из них, самый старший и авторитетный, подсел к Николаю и поинтересовался, как такой приличный домашний мальчик оказался в камере, и удивился, когда узнал, что тот сбежал из дома. Если бы у того юного зека были бы дом и родители, то он бы не бегал по свету, не разбойничал и не сидел бы потом по карцерам… — мечтательно заметил юноша в наколках. «Ты вот что, из дома больше не убегай — нет в «блатной» жизни никакой романтики», — подытожил он. Неделю Николая не могли переправить домой, мама жила только мольбой к Господу вернуть ей сына невредимым… И вдруг кто-то из милицейского начальства опомнился, что мальчишку надо срочно возвратить обратно, и вскоре, видно по молитве матери, строптивого беглеца привезли домой.
…Неудавшемуся охотнику на бизонов этой весной исполнилось 55. Даже и не верится, что отцу Николаю уже за полсотни, — он бодр, по-юношески легок, его многое интересует в жизни, и он много успевает сделать. Может быть, потому, что все у него происходит на невероятном жизнерадостном дыхании… Протоиерей Николай Агафонов, настоятель Иоанно-Богословского храма г. Тольятти и храма во имя святых Космы и Дамиана села Брусяны Самарской области, член Союза писателей России, лауреат Всероссийских литературных премий Святого благоверного князя Александра Невского и «Хрустальная роза Виктора Розова», сценарист и преподаватель Основного богословия в Сретенской Духовной семинарии Москвы, автор широко известных сборников рассказов «Неприкаянное юродство простых историй», двух романов «Иоанн Дамаскин» и «Жены-Мироносицы» вскоре после своего юбилея был гостем нашей редакции.

Время — это дорога в вечность

— Отец Николай, пятьдесят пять лет — это немало… А как нам, Православным людям, относиться ко времени и к прожитым годам?
— Отношение ко времени у каждого человека должно быть очень серьезное, наше время быстротечно… Мы рассчитываем пожить подольше, думаем, что еще многое успеем, а время-то уходит. Оглядываясь назад, мы вдруг понимаем, что мало сделали, что многое не успели. Ко времени надо относиться как к дару Божьему. Нам Сам Господь даровал время, чтобы созидать нашу душу, стать личностью и стяжать Духа Святого… Личностный человек — это тот, который стяжал Дух Святой, а безличностный — это греховный человек. Время ценно каждой секундой, и нам надо уметь его не растрачивать попусту, а подготовиться к вечности. Каждому человеку в какой-то области — в науке, искусстве, литературе или бизнесе — дается Господом талант. Надо успеть его приумножить и не растрачивать напрасно. Я к прожитым годам отношусь как к накоплению духовного богатства, но было и такое время в моей жизни, к которому отношусь как к потерянному.
Человек так устроен, что он или мечтает о будущем, или вспоминает прошлое, в этом проявляется наше несовершенство. В отличие от нас, грешников, святые отцы жили настоящим во Христе, жили в той почти неуловимой полоске времени, которая существует между прошлым и будущим. Как настоящие христиане, они ценили каждый настоящий момент жизни. В Боге можно жить только настоящим, тогда все наши дела переходят в вечность, а в вечности нет будущего или прошлого времени, в вечности есть только настоящее.
— Надо ли бояться быстротекущего времени?
— Жизнь очень скоротечна. Я прожил чуть больше полувека, а мне кажется, что только начинаю жить. Спросите любого даже семидесятилетнего человека, и он вам ответит: только вот начал жить, а уже… восьмой десяток. Но разве этого надо страшиться? Бояться нужно только безцельно и безполезно прожитого времени… Обычно времени страшатся люди, которые не видят будущего в вечности. Еще люди по своей греховной природе, не надеясь на Бога, боятся неопределенности в старости, болезней, материальных затруднений. Верующий человек живет с Богом и принимает одинаково и скорби, и радости. Надо понимать, что все дается для спасения нашей души — радость для поддержки, а скорби для испытания. Время — это дорога или к Царствию Небесному, или вниз, в адские муки.

«Приходит время старчества…»

— Какой период времени сейчас чаще вспоминается?
— Каждый человек вспоминает свое детство или юность… Меньше помнишь, что с тобой было год или два назад, зато ярко и красочно вспоминаются картинки из детства. Часто вспоминаю благодатное время прихода к Богу, будто вступление в новый, прекрасный и волнующий мир. Шли семидесятые годы, и духовной литературы было не сыскать, а вот атеистической сколько угодно. Методом «от противного» начал я узнавать о Боге, в армии проштудировал всю атеистическую литературу, которая была в штабной библиотеке. Из «Словаря атеиста» узнал, что в стране действуют три Духовные семинарии, и решил в одну из них, в Загорскую, поступать. Во время службы в армии была возможность читать и я заново открыл для себя Федора Михайловича Достоевского, в школьной программе этого великого писателя я как-то не заметил. После армии поступил в самарский речной техникум, вспомнил, как в детстве манили дальние берега… Но не выдержал всей математики и механики и поехал в Москву, стал готовиться к поступлению в семинарию и работать на стройке. Нелегко было, и случилось, что я сильно простыл, заболел. Больной, один, в чужом городе, поддержки нет, денег нет… Вспоминаю из атеистической литературы, что верующие исцеляются от мощей святых. Из исторического романа Бородина узнаю о Преподобном Сергии Радонежском — и выясняю, что мощи этого святого находятся неподалеку, в Троице-Сергиевой Лавре. Приехал в Загорск (ныне Сергиев Посад) и стыжусь спросить у прохожих, где же здесь Лавра… Стал искать сам, нашел, увидел в монастыре маленькую белую церковь — и понял, что здесь покоится Преподобный Сергий Радонежский. Приложился к раке и совсем забыл, что приехал просить о здравии, а неожиданно для самого себя попросил помочь мне стать семинаристом. Вышел я из белого храма совершенно здоровым и счастливым. Так начинался мир моей церковной жизни. Потом было поставление в диаконы, потом в сан священника. Время радости и многих надежд. Все это незабываемо… Воспоминания свои оформляю в рассказы или беру из прошлого прототипы героев своих историй. Но жизнь не только в молодости прекрасна, и в мои теперешние годы тоже происходит много интересного. Каждый период человеческой жизни ставит свои задачи и несет в жизнь свои ценности. По византийской хронологии человеческая жизнь делилась на семикратные промежутки — до семи лет младенец, до четырнадцати отрок, с двадцати одного года совершеннолетие, муж, и этот период длился до пятидесяти пяти лет. С пятидесяти шести лет уже идет старец… Старчество в этом случае рассматривалось как умудренный жизненным опытом человек. Так вот через год я — по этой хронологии! — стану старцем.

Светлые образы детства

— Вы сказали, что детство остается в памяти яркими картинками, чей образ на них всегда для вас светел?
— Родных, бабушки Музы…
— Какое точное имя для бабушки писателя! Была ли она «музой» для ваших первых рассказов?
— Моя бабушка была мудрой женщиной и стала музой всей моей жизни… Она меня в детстве в первый раз привела в храм. Под видом того, что — «Коленька, проводи старенькую бабушку, мне трудно», — мы по воскресеньям ходили с ней в церковь. Бабушка причащалась, молилась, а я рассматривал все в храме с интересом, но дома пытался ее переубедить и неуклюже настаивал на атеистической точке зрения. Когда в школе стали внушать, будто человек произошел от обезьяны, то я об этом срочно доложил бабушке и пытался ее «просветить» на этот счет. Бабушка Муза была грамотным человеком, до революции она закончила четыре класса семинарии, что равняется неполной средней школе, там даже в чем-то и выше давалось знание. Бабушка меня в моих безбожных убеждениях всегда опрокидывала на лопатки. «Я знаю, дорогой мой внучок, эту выдумку господина Дарвина, мало ли что напридумывают люди, а я верю в Господа. И верю, что мы созданы по образу и подобию Божьему», — говорила бабушка Муза. Она была моей духовной Музой…
Когда мы с ней ходили в лес за грибами, много разговаривали, я все спрашивал, как до революции жили люди. По ее рассказам выходило, что время было необыкновенное, спокойное, размеренное, доброе. Дома не запирали на замок, потому что не боялись воровства, в лесу не боялись встретить чужого человека, потому что в людях жил страх Божий. И мне рисовались все эти люди идеальными. Конечно, это не совсем так, но для меня, мальчугана, в бабушкиных рассказах создавался светлый образ людей, живущих с Господом.
— А своего деда вы помните, кем был он?
— Дед мой Николай Трофимович Чащин был кадровым офицером Царской армии и воевал во время Первой мировой войны. После нее во время гражданской войны служил в колчаковских войсках, был полковником. После разгрома Колчака он попал в Китай, но не смог жить за границей и хоть на смерть, но рискнул вернуться в Россию. Его как бывшего белого офицера сразу посадили, а когда он вышел на свободу, то там, на Урале, познакомился с моей бабушкой. Дедушка был верующим человеком, у родных сохранилось от деда Евангелие, которое было вручено ему за отличную учебу в гимназии. Он был патриот своей родины, для него не было такого, что родина «не та»… Не та была не родина, а власть безбожная, и она расстреляла моего деда в 1937 году.
Мама вспоминает, что дед любил петь, вот у меня любовь петь песни пошла от деда. И всю жизнь ощущаю духовную связь с дедом, которого я никогда не видел…

«Мечтаю о фильме по своему сценарию»

— Вы широко известный Православный автор и у вас за плечами больше тридцати лет пастырской жизни, кем вы себя ощущаете больше — писателем или священником?
— Я начал писать еще до принятия сана, в детстве пытался увиденное записать в стихотворной форме, потом писал рассказы, затем замахнулся на роман… Но писательство не отделяет меня от моей паствы, я считаю себя священником, который пишет. Но на своих книгах я прошу не подписывать, что автор протоиерей. Это мой сан и в этом какой-то литературной заслуги нет, не хочу, чтобы мои книги читали, или, наоборот, не читали по той причине, что их написал батюшка. Но издатели все равно ставят на книгах указание на мой сан.
— Получается ли жить под писательским девизом «ни дня без строчки»?
— Нет… Мечтаю, чтобы каждый день один-два листа написать, но много других дел: строительство храма Жен Мироносиц в Самаре, службы, хлопоты по изданию книг. Вчера вот написал несколько хороших строк, а потом на стихотворении своего героя споткнулся. Но, думаю, оно позже придет…
— Какое событие в вашей жизни было бы для вас самым важным, «пиковым» в писательском ремесле — получение литературной премии, выход нового романа?
— Наверное, съемки полнометражного художественного фильма по моему сценарию «Красное крещение»… В планах работа над несколькими романами. Сейчас я пишу роман про современного диссидента в церковной среде, он вышел из политической диссидентской среды — и в нем крепко сидит это. Он спорит в семинарии с преподавателями по догматике и пишет роман про своего любимого героя — …еретика Ария. Вот так вышел у меня роман в романе. В нем повествуется про Первый Вселенский Собор. И смысл повествования в том, чтобы показать: диссидент — это не цельный человек, мечущийся, и Богу, я считаю, это не угодно.
— Вы несколько последних лет жили в Москве, чему вас научила столица, какой вы ее увидели?
— Москва — как большой муравейник… От Москвы, которую воспевал Александр Сергеевич Пушкин — «как много в этом звуке для сердца русского слилось», — мало что осталось. Современный мегаполис, где вовсю кипит жизнь, похожая на вавилонское столпотворение. Конечно, в Москве много святынь, храмов, которые все же сохраняют столицу как сердце России. В Москве я учился на курсах сценариста…
— Как студенты восприняли своего однокурсника-священника?
— Очень хорошо, относились ко мне на равных и звали просто Коля. Мы все вместе учились сценарному ремеслу. Поэтому я приходил в простой светской одежде, а не в рясе… Но все на курсе знали, что я священник, это не мешало нашему творческому процессу, «разбору полетов» по заданному сценарию, критики или одобрению. Несколько моих однокурсников к Православию относились очень хорошо, большое понимание встречала Православная тема среди наших преподавателей. У некоторых было скептическое отношение, но я на этом не заострял вопрос, не за этим я пришел на сценарные курсы. От всей души подарил всем свои книги, может, это поможет кому-то изменить взгляд на жизнь и прийти к Православию…
— Как вы стали членом Союза писателей России?
— Здесь, в Самаре, мне дали свои рекомендации писатели Антон Голик и Алексей Солоницын. Но что-то в Москве долго не решали вопрос о моем вступлении в Союз писателей, и произошел такой необычный случай. Председатель Союза писателей Ганичев пришел к себе в офис и вдруг заметил мокрые глаза у своей секретарши. Поинтересовался на ходу, в чем причина слез. Секретарь ответила, что только что читала книги Агафонова и плакала над ними… «А он у нас в Союзе писателей»? — поинтересовался председатель. Секретарь ответила: «Нет». — «Ну так надо его скорее принять», — сказал Ганичев. И уже через несколько дней меня приняли в Союз писателей.
— Гордыня, можно сказать, профессиональное заболевание у творческих людей. А на вас смотришь — и думаешь невольно, что вы этим не страдаете…
— Нет, есть и у меня гордость… Все творческие люди страдают себялюбием, и это отрицать нечестно, другое дело — это в себе надо всячески подавлять и истреблять.
— Батюшка, какие ваши любимые писатели?
— Очень люблю Антона Павловича Чехова и с упоением читаю его рассказы. Очень хорош «Архиерей», часто перечитываю повесть «Степь». На меня это произведение наводит невероятное умиротворение, и хочется его прочитать заново. Такое наслаждение, просто поэма, а какой замечательный там отец Христофор. Как драматурга я Чехова не оценил, но как прозаик он создал замечательные маленькие новеллы о человеческой душе. С радостью читаю Гоголя, какой колоритный у него Тарас Бульба…
— Из современных авторов кто вам наиболее интересен?
— Может, покажется странным, но мне нравится наш фантаст Лукьяненко. Не всё, не его «Дозоры», но вот роман «Близится утро» берет меня своей глубиной, там идет рассуждение автора об антихристе. Он переиначил притчу о смоковнице, и ее в романе произносит уже не Христос, а антихрист, и ставятся совсем другие акценты… Из наших самарских авторов мне нравится читать Алексея Алексеевича Солоницына. На мой взгляд, у него сейчас новый творческий взлет. Ему по-хорошему можно позавидовать — он даже больной наговаривал свою прозу на диктофон. С наслаждением прочитал книгу Антона Жоголева «Капельки вечности», истории такие живые, искристые — вот сразу чувствуется журналистский и писательский талант. Люди на страницах книги предстают как живые… С любовью, сердцем написано.

«Душа просит умиротворения…»

— Батюшка, у вас, вероятно, много духовных чад?
— Многие люди говорят, что они мои духовные чада, некоторые живут далеко, пишут мне. Но я не сторонник этой почти болезненной тенденции во что бы то ни стало найти себе духовного отца. Вот в том храме, куда человек ходит, служит священник, принимает исповедь, его и надо считать своим духовным отцом. Это как монашество — не могут же все уйти в монахи, так и в этом вопросе надо подходить индивидуально: для одного человека необходим духовный отец, а для другого достаточно приходского священника. Порой даже специально ездят по храмам, ищут и рассуждают — достоин или недостоин батюшка быть их духовным отцом. Вот ведь — священник достоин или недостоин… А ты смирись! Ты к нему идешь как к священнику. У Православного человека должен быть храм на первом месте, и в храме есть поставленный Архиереем батюшка, и каждое воскресенье вместе с этим батюшкой надо молиться… А вот духовного советника каждый волен, конечно, себе выбирать и ездить к нему в монастырь или в другой приход за советом в каких-то очень серьезных жизненных ситуациях. Но неправильно будет спрашивать совета по разным незначительным вопросам, там красить крышу или нет… Надо же и самим проявлять мудрость и уметь принять правильное решение в жизни.
— Батюшка, ваши прихожане в тольяттинском Иоанно-Богословском храме знают, что вы писатель? Им это нравится или нет?
— Все до одного знают… Я выхожу после службы, и возле храма меня всегда ждут прихожане с моими книгами и просят, чтобы я их подписал. А больше всего у меня читателей в Самарском Воскресенском монастыре, в храме Жен Мироносиц и теперь в храме Иоанна Богослова. Мои прихожане читают все мои рассказы и романы, приходят на творческие встречи, много теплых слов благодарности говорят… Они поддерживают меня на моем литературном поприще, и за это им большое спасибо.
— Что вас волнует, что тревожит в современной церковной жизни?
— Формализм… Вот нам, священникам, надо быть миссионерами, проповедовать слово Божие, но зачем надо про это писать отчеты? Я порой даже не помню, где проповедовал, а надо сдать отчет о том, как прошла встреча. Вот вчера я был в 56-й школе Тольятти, маленькие детишки-второклассники такие глубокие вопросы задавали. Если священник по своему сердцу, по своей душе миссионер, то зачем ему все эти отчеты… Отчеты о работе убивают саму миссионерскую работу, отнимают время от живой встречи с людьми…
Еще меня тревожит забота о деньгах… Я, как ни странно, с некоторым удовольствием вспоминаю советские времена, когда священники были устранены от хозяйственной деятельности. В 1976 году меня рукоположили в дьяконы, потом в 1979 в священники… Я это время вспоминаю как благое…Мы занимались духовными делами, а не думали, как нам церковь отапливать, как счета оплачивать. Священник должен заниматься в первую очередь пастырской деятельностью… Теперь же батюшки рукава засучили и по локоть в растворе, чтобы построить храм. Хозяйская деятельность и миссионерская друг у друга крадут силы и время, батюшки должны вести службы, молиться, они в этом давали присягу. Включенность в мирские дела отрывает священника от прямой его обязанности, от строения душ человеческих…
— А как научиться защищать себя от раздражения, уберечь себя от каждодневной суеты?
— Вы где-нибудь видели на страницах Евангелия, чтобы Христос суетился? Нет, не видели! Вот она, чистота… Чем человек светлее, тем он менее суетлив. Настоящий старец суетиться не будет, торопиться не будет, но все как-то успевает. Надо прежде всего найти мир в своей душе, и уже невольно этот свой душевный мир человек будет распространять на окружающих, на своих близких и родных. В любом коллективе такой человек будет любим, ведь как ты смотришь на мир, так мир смотрит на тебя. Не думайте: ах, как меня обидели — а подумайте, как я сам себя повел и не дал ли повода для этих обид. Надо научиться оценивать себя критически… У священников тоже достаточно суеты, вот сегодня я два раза был в типографии, суетился насчет строительства храма, а вы уже второй корреспондент, с которым я сегодня встречаюсь… Но бороться с суетой все равно нужно.
— Вернемся вновь к вашему юбилею. В пятьдесят пять лет о чем желает и мечтает отец Николай?
— Мне хочется спокойствия, поэтому моя мечта служить в глухой русской деревне… Хотелось бы жить в моих любимых Брусянах, подальше от города и суеты, раз в месяц приезжать в гости к городским друзьям и знакомым. В деревне Брусяны у меня тоже есть читатели, вот недавно приходит соседка-бабушка и говорит: «Коровку подоила и книжечку вашу почитала… Так плакала, так плакала…» Хочу жить с моими брусянскими читателями в тихой деревне и служить в храме Космы и Дамиана. Приходит возраст старчества, и душа просит умиротворения…

Книгу протоиерея Николая Агафонова — самый полный сборник рассказов «Непридуманные истории» можно приобрести в Православном магазине на Радонежской. Магазин работает ежедневно с 10.00 до 20.00 по адресу: г. Самара, ул. Сергия Радонежского, д. 9. Вход с улицы Сергия Радонежского, в районе Семинарии. Телефон для справок в Самаре: (846) 334-69-28.
Редакция может выслать эту книгу почтой. Для этого вам нужно позвонить по телефонам редакции и сделать заказ. Или направить заказ письмом на адрес редакции: blago91@mail.ru Заказанная книга будет выслана вам наложенным платежом. Цена книги без учета стоимости почтовых расходов — 395 рублей.

Ольга Круглова

29.04.2010