Прикоснуться к Гармонии…

Николай Николаевич Ангелов.

Виолончелист Николай Ангелов: «Мне как музыканту близко такое состояние, когда ощущаешь себя как инструмент, через который проходит делание не мое, а — Творца».

В списке кружков воскресной школы Крестовоздвиженского храма — ансамбль гитаристов. Руководитель — Н.Н. Ангелов. Да уж не тот ли Николай Николаевич Ангелов, музыкант-виолончелист и гитарист, который когда-то во Дворце культуры завода «Прогресс» (сейчас вряд ли кто не знает, что в корпусах именно этого самарского завода рождаются космические корабли, ракеты-носители и искусственные спутники Земли) в музыкальных гостиных, на встречах со зрителями знакомил их с духовной музыкой? Оказалось — тот самый. Лауреат всесоюзных конкурсов, старший преподаватель Академии культуры и искусств по классу гитары…
Ангеловы в России не так часто встречаются. И первый вопрос, который я задала Николаю Николаевичу Ангелову, — откуда у него такая фамилия. Болгарско-сербская линия в роду? А музыкант добродушно улыбнулся:
— Эта фамилия не такая уж редкая в Лебедяни, откуда родом мой дед Дмитрий Михайлович Ангелов и бабушка Мария Николаевна, урожденная Иванова, и прабабушка Наталья Доримедонтовна, и папа там родился. У деда было два брата — Гавриил и Николай, была еще и сестра. Гавриил был даже начальником главпочтамта в Москве. Ангеловы были известными людьми в Лебедяни, купеческого рода.
Есть версия, что это греки принесли в Россию такую фамилию, другая — что и среди русских были Ангеловы, а третья — что это немцы, протестанты, спасаясь от гонений, приезжали в Россию. К слову, Фридрих Энгельс — его фамилия как раз от слова Ангел.
— Ничего себе ангел…
— Сама по себе фамилия вовсе не означает, что человек и в жизни своей будет ангелом…
Что ж, родословная — это всего лишь родословная, это прошлое…
— И все-таки это же люди, которые, быть может, о вас сейчас молятся!
— Это безусловно. Но надо и самому трудиться для своего спасения, не уповая на то, что есть где-то сильные молитвенники. Надо жить настоящим. Что я есть, что в моей душе, какое у меня мироощущение. И если я чувствую, что есть гармония вселенская, если стремлюсь хотя бы прикоснуться к ней — это уже немало… Вот добаховская музыка была вся гармонична, а потом уже начались какие-то революции, «буря и натиск»… В то время люди уже стали отходить от религии. И прекрасные композиторы-романтики положили на алтарь революции свои жизни, свои таланты. Людвиг Ван Бетховен тоже писал мессы, но это была другая музыка, ее не сравнить с устремленной в Небесные выси, к Христу, музыкой Баха. Бах очень глубокий композитор, и глубина его еще не исследована.
И все же… Потерявший слух Бетховен оставил записи: «Господи, оттуда, с высоты, Ты читаешь в душе моей… Только Ты Один, Всемогущий, читаешь в сердце моем… будь моим прибежищем».Современным людям свойственно смотреть на прошедшее свысока. Но люди прежде понимали гораздо больше нашего, потому что жили несуетно, у них было больше времени для того, чтобы углубляться в себя. Мы не имеем такой возможности, или просто не знаем, или не так воспитаны… Но ведь Царство Божие внутри нас! Так должно быть, мы к этому призваны. В мире, сузившемся до крошечных размеров «эго», не остается места для Царства Божьего… А сейчас многие бездумно проводят целые дни и вечера у телевизора или в блужданиях по интернету. Я как-то решил посмотреть некоторые телепередачи — вроде бы познавательные. И пожалел о потраченном времени: ничего не запало в душу, не обогатило ее. Ценно только то, что добыто трудом.

Вера была с детства

— Вы сами из верующей семьи?
— Верующими были и папа, и мама, и бабушка. Даже, насколько знаю, были в роду у нас священники. Папа был фронтовик, пришел с войны весь израненный, ходил с палочкой. Для меня война — не фильмы с героическими подвигами, а рассказы рано умершего отца. Отец никого не убил, но взял трех «языков».
В бараке на Безымянке, где жили мои родители, больше не было фронтовиков — заводчанам давали бронь. Но этих не воевавших людей возмущало и повергало в шок, когда отец в обеденный перерыв приглашал за стол пленных немцев. А мама приносила со своего огорода помидорки-огурчики, угощала. После войны пленные очень многое построили на наших заводах, в жилых кварталах рабочей Безымянки. Для отца они были не врагами, а несчастными голодными людьми. Он был на передовой и в часы затишья видел, как в окопах на той стороне немцы брились, кто-то играл на губной гармошке. Его однополчане тоже приводили себя в порядок, писали письма… Немцы были рядом, но у наших бойцов не было мысли перестрелять их, безоружных. Вот уж когда начинался бой, тогда — брались за оружие. И теперь он жалел пленных.
Отец умер в 1958 году, мне было восемь лет, но я хорошо помню, он был верующий человек, крестик у него всегда был. Я крестик не носил, потому что ходил в детсад. Но крестик у меня был. Блестящий такой… Медный, висел у изголовья кровати. Мальчиком я ходил с бабушкой в церковь — не помню, в Петропавловскую или Покровскую. И когда подходили к Причастию, бабушку спрашивали: нет пионерского галстука на нем? Мне очень нравилось в церкви. А когда мне было лет семь, я сильно заболел и попал в больницу. Там лежал один больной, достаточно старенький, как мне тогда казалось. И вот под его диктовку я начал писать молитву «Отче наш». Приходит главврач и видит у меня листок с крупными буквами: «Отче наш, Иже еси на небесех…» Врач улыбнулся и как-то по-доброму пошутил.
В детском саду я потерял игрушку — молился: Господи, помоги мне найти!.. Территория садика большая, трудно было найти. Но помолился — и нашел. В трудный момент видел большой крест. Было такое.
Вера была в душе с детства. Бабушка Пелагея, мамина мама, за пять-шесть километров ходила в церковь. У нас и сейчас на даче лежит бабушкина шуба, на коленках мех весь вытерт. Так усердно бабушка на коленях молилась.
— Мне в интернете попался список репрессированных — ваших однофамильцев. Были в нем и священники Ангеловы — правда, из других мест. Двое были расстреляны, а один к пяти годам был приговорен.
— К сожалению, ничего о них не знаю. Говорили, что в моего деда Дмитрия Михайловича стреляли. Он служил в Белой армии. Был ли он офицером? — скорее нет, рядовым. А его брат, папин дядя Николай, вот он, наверное, был офицером, форма достаточно красивая. На сохранившейся фотографии от руки написано: 1919 год.

Бог помогает тем, кто трудится

— Но время ностальгии прошло, надо идти вперед. Главное — не наступать на те же грабли. Чаще всего ошибки в жизни происходят от безпечности. Мои ошибки — от моей безпечности.
Я подхожу к школе и вижу курящих и сквернословящих подростков. А что же взрослые — родители, учителя? Мы часто легковесно относимся к тому, что происходит с детьми. Все думаем: а, ерунда, подрастет — сам поймет, что такое хорошо и что такое плохо.
Но было же — я бегал по всем друзьям старшего сына и вытаскивал его из сомнительных компаний. Он не был наркоманом, но дружил с ними. И в этих компаниях ребята умирали от наркотиков. А если бы я спал?.. «Господи, помоги!» — и повернулся на другой бок. Я не знаю, помог бы мне Бог или нет. «Бог-то Бог, но и сам не будь плох!» Бог помогает тем, кто сам для этого трудится.

На репетиции ансамбля гитаристов.

И все-таки есть надежда на то, что все у нас с Божией помощью выправится. Потому что есть у нас русская Православная культура, складывается Православная школа и дети с малых лет могут получать Православное воспитание. Культура имеет тенденцию глубоко проникать во внутреннюю жизнь народа, нации. И сама питается тем, что создает народ. Чайковский говорил о Глинке, что в его «Камаринской» почти вся настоящая русская симфоническая школа — как дуб весь в желуде. Корни русской культуры есть в душе каждого человека, и очень важно пробудить их, помочь прорасти и в каждой личности, и в народе. И здесь нужен обязательно творческий подход. Пусть даже и ошибешься в чем-то, потом — все выправится с Божией помощью.
— К тому же и чувство покаяния возникает за то, что не так поступил.
— Именно — покаяние. Внутренняя духовная работа. Но здесь важно — не приписывать себе успехи внутренней работы. Мне как музыканту близко такое состояние, когда ощущаешь себя как некий инструмент, через который проходит делание не мое, а — Творца. Чтобы не превозноситься.
Стараюсь совершенствоваться как музыкант, находить новые решения и приносить моим ученикам. Как ощущать звук… Тем, что мне интересно, что я открыл для себя, я делюсь с учениками.
Надо хорошо пропитаться классикой, а потом уже можно играть и другие вещи. Когда изучаешь гармонию, то запоминаешь: это нельзя делать, это нельзя, а потом открываешь, что и это тоже можно, но только совсем на другом уровне!
— Ну если просто сыграть две рядом стоящие ноты, в секунду, это будет звучать диссонансом, как грязь. А в некоторых аккордах эта же секунда придает особое звучание. Изюминку…
— Да — вот и в жизни искусной политикой можно добиться нужных результатов, умело лавируя даже в запретных водах. Но есть и пределы, через которые никогда нельзя переходить. Люди Православные хорошо это знают. Есть Закон внутри, который преступать нельзя.
Через музыку можно просто переделать человека. Иного позовешь: «Пойдем в церковь!» — «Да ну, не хочу…» А потом обмолвится: нравится гитара, любит слушать рок. И через этот интерес к мирской, даже далекой от духовности музыке можно пробудить в его душе совершенно новые для него высокие устремления. Был в Самаре рок-певец, который стал петь классическую музыку, и сейчас он поет в церкви. Максим Горельченко — во Дворце культуры завода «Прогресс» он учился вокалу у Лидии Соловых. Музыка стала той ниточкой, которая протянулась между его душой — и Горним миром.
— А вы сами пели на клиросе?
— Пел немного — в Малой Малышевке и в Воскресенском монастыре. Но времени не хватает.

«Учитель, научи ученика, чтобы было у кого учиться»

— У вас кто-то из родных занимался музыкой?
— Мой дед, Дмитрий Михайлович, играл на балалайке — да и вообще на многих народных инструментах. Отец любил гитару. И даже в госпитале сфотографировался с семистрункой в руках. Он любил слушать музыку по радио, и записывал для себя имена наиболее интересных музыкантов. Как-то я нашел листок от численника, где папиным красивым почерком выведено два слова: «Виолончелист Фиценгаген». Уже став взрослым, я в Москве играл в вокально-инструментальном ансамбле на виолончели и узнал об этом знаменитом музыканте девятнадцатого века, который воспитал плеяду блестящих виолончелистов в Московской консерватории. Так протянулась ниточка из моего детства — к тому, что стало призванием. Со временем мне все дороже наследие отца, которого я так мало знал… Любовь к гитаре, наверное, от него.
В Москве мы учились во Всероссийской творческой мастерской, наш вокально-инструментальный ансамбль делал свою программу, и наши записи звучали по Всесоюзному радио. Я приехал в Самару — тогда Куйбышев, и услышал по уличному репродуктору громкие звуки нашей музыки. И тогда, помню, с гордостью подумал, что моя виолончель заполняет весь Советский Союз. Такой вот щенячий восторг… Но моих-то заслуг мало. Это — мои учителя. Многие из них прошли суровую школу войны, и им было что нам дать. Я выучился играть на гитаре в заводском клубе у Анатолия Петровича Агапова. А потом — музыкальная школа, институт культуры, где мы каждые шесть месяцев должны были осваивать какой-то новый музыкальный инструмент. Мы должны были играть на всех музыкальных инструментах, чтобы потом научить других. Была такая музыкальная группа, в которой нас могли послать куда угодно: мы собираем там молодых людей, обучаем — и через три-четыре месяца какой-то оркестр уже есть. В институте я научился играть на саксофоне, тромбоне, скрипке, ударных музыкальных инструментах. Хотя уже до института я работал в симфоническом оркестре, в оперном театре.
Сейчас вопрос образования на первом месте. Но — оно дает знания, а образ Божий в человеке — не раскрывает.
Недавно были мы в кафе на вечере для родителей. Дети веселились на дискотеке, а родители слушали классическую музыку, я играл на гитаре, виолончели и саксофоне. И тут их проняло: а почему мы детей не пригласим послушать музыку?
Действительно — почему?
Ведь в нашем городе есть много хороших музыкантов, почему не пригласить их — и не послушать с детьми хорошую музыку? В Германии такое есть. Собираются тысячи людей на поляне — и всю ночь слушают Чайковского. Что же мы, русские, пренебрегаем сокровищами своей культуры?
Я никого не осуждаю. Но мы долго топчемся на месте. Теряем людей, их будущее. В образовании что-то надо менять.
…Господь дает такую радость! И виолончель, и гитара, и саксофон! Это моя, личная радость, но ею я могу поделиться с учениками. С учениками проще, чем со своими детьми. Есть ребята — походят, выучат несколько аккордов — и уходят. А вот из теперешних учеников Коля Долгов — совсем еще мальчик, но он настойчивый, занимается всерьез, ходит на занятия уже третий год. У него большая программа. Вот и на том занятии, вы слышали, он играл на гитаре Бетховена, «К Элизе». Понравилось?
— Конечно!.. А кто-то из ваших учеников стал профессиональным музыкантом?
— Многие. Александр Жаринов — преподает, выступает. Алексей Темнов — гитарист, он первым из самарских музыкантов поступил в Российскую академию музыки имени Гнесиных. В Москве работает, преподает, лауреат международных конкурсов. Он проторил дорожку в Гнесинку, а сейчас уже многие гитаристы самарской школы туда поступают.
Выучить несколько аккордов, чтобы бренчать на гитаре? Через этот начальный уровень все проходят. А потом идем дальше, глубже. И надо очень много и серьезно работать, чтобы действительно — играть музыку. И оказывается, что надо играть не быстрее, а медленнее, и не набирать сразу много мелодий, а тщательно отрабатывать вначале немногие, осваивать азы.
— Гаммы, арпеджио, этюды… — и только потом — к Бетховену и Моцарту?..
— И вообще в жизни так бы надо. Может быть, многое к лучшему изменилось бы. За все надо браться основательно, а не — по верхам, абы как… Я музыкант уже много лет, а и сейчас еще иной раз нахожу какие-то огрехи в своей технике. А ведь это то, что я в 15-16 лет недоработал, не увидел. И вот когда медленно играешь — это ощущаешь, успеваешь разглядеть.
В этом году в Академии культуры не набралось достаточно студентов и группа не была сформирована. И я занимаюсь теперь во Дворце культуры по своей наработанной годами системе с каждым учеником и с ансамблем гитаристов. А еще я в этом году вышел на пенсию. И вот говорят: все, в этом возрасте жизнь кончается. Да ничего подобного! Я, как почтальон Печкин, «может быть, только жить начинаю». Мне есть что сказать и есть что каждому ученику дать.

В честь Батюшки Серафима

Несколько лет назад Николай Николаевич овдовел. Дети выросли, зажили своей жизнью. Что же — одинокая старость? Но Господь даровал удивительное счастье вновь любить и быть любимым… Вторая жена, умница и красавица Юлия Александровна, тоже творческая натура: в воскресной школе учит детей лепить, рисовать… В семье растет сынок — Серафимушка.
— Редкое имечко!
— А он родился 21 июля, незадолго до праздника Серафима Саровского. В святцах на эти дни было несколько имен, мы написали на бумажечках и положили под подушку. И вытянули имя Акакий. Но Акакием назвать в наше время было бы, наверное, несколько странно. Вот и решили назвать Серафимом, в честь Батюшки Серафима Саровского. Это такой светильник!..
— Ездите в Дивеево?
— Да — вот и в этом году были, жили там. Еще в 90-х годах начали ездить в Дивеево, и все перемены в этом монастыре происходили на наших глазах. Все красиво, ухоженно, цветы, корпуса хорошие. Только бы не угасал монашеский молитвенный дух. Ездим в Ташлу, Пайгарму, Санаксары — мне вот очень близки маленькие, тихие обители, в Троице-Сергиеву Лавру. В прошлом году ездили с детьми воскресной школы в Екатеринбург. Храм-на-Крови, Ганина Яма… — это потрясающе!

По Святой Канавке…

В этот раз сын впервые поехал с нами в Дивеево. Ему восемь лет, во втором классе гимназии учится. Занимается фортепиано в музыкальной школе. Юля с ним много занимается. И для меня очень интересно какие-то вещи играть с ним вдвоем. Хотя Серафим у меня четвертый ребенок: трое старших уже взрослые. Старшему сыну 38 лет, средний — гитарист, виолончелист, и дочь пианистка, но с Серафимом для меня все внове, как будто в первый раз. И если бы его у меня не было — как бы я сейчас жил? Ну играл бы на виолончели, встречался со своими друзьями-пенсионерами, жили бы одними воспоминаниями. А так — жизнь наполнена!..
Прошлое помнить надо, но жить — настоящим! И все делать для будущего. Жить надо этой минутой, ведь ее не вернешь. Какую-то вещь, если сфальшивил, и даже целый концерт еще можно переиграть. А жизнь заново не переиграешь.
— В церкви бываете часто?
— Каждую субботу, если нет у меня выступлений, всей семьей идем на Всенощную. Утром — на Литургию идем на Черемшанскую, в Воскресенский монастырь. Там и сына крестили — кстати, крестил отец Серафим, наместник монастыря. Слушаешь проповеди батюшки и удивляешься: больше двадцати лет уже с ним знаком — и не знал, что он имеет такие глубокие мысли. И радуешься тому, что открываешь для себя те вещи, которые до сих пор были неизвестны. Это ведь большая свобода, когда ты не все знаешь!..
Господь дает всем нам радости: моему другу — способность писать книги, мне — играть на виолончели, а если кто-то еще радуется этим нашим радостям — хорошей книге, услышанной музыке, — тут уже вообще начинается такое, чего не высказать словами. Кто-то сказал: «Там, где кончаются слова, начинается музыка». А может быть, и нечто большее. Начинается — молитва…
В этом, наверное, смысл всего. Каждый день радоваться, открывать что-то новое — очень важно. Наверное, кого-то раздражает моя радость, но я считаю, что это ничуть не противоречит Христианству — жить в радости.
— Так ведь Серафим Саровский приветствовал людей словами: Радость моя, Христос Воскресе! И Сам Христос говорил Своим ученикам: Радуйтесь!
— Когда читаешь Евангелие, настолько оно созвучно твоим мыслям и чаяниям, словно вчера было написано. И все — обращено к твоей душе…

Славить музыкой Бога

— А какой инструмент у вас любимый — виолончель или гитара?
— Трудно даже сказать. Они — очень разные. Ну могу ли я сказать, что кого-то из своих детей люблю больше? Очень радует то, что через 35 лет я вновь начал играть на саксофоне, и весьма неплохо получается! Гитара — ну это романтика, это сочный звук, проникающий в душу. Зато виолончель сложнее и богаче. Чайковский, Бетховен, Вивальди писали для виолончели. Хочется это играть, больше оттачивать технику.
— Как знать, может быть, все это когда-то пригодится в Царстве Небесном?
— О Царстве Небесном как о великой милости Божией можно только мечтать. Достойны ли мы?.. Мне когда-то давно — может быть, лет двадцать назад — приснился удивительный сон. Высокие горы, невыразимо прекрасный пейзаж, огромное солнце. И здесь собрались тысячи музыкантов. У нас какие-то простые инструменты, и нет никаких нот, но мы все ждем, что вот сейчас увидим явление Бога и будем играть для Него! Все вместе, единым духом, будем играть великую… — не знаю даже, как это назвать: симфонию? Или это будет наше участие в Небесной Божественной литургии? Это было потрясающее чувство ожидания величайшего чуда, встречи с Богом и готовности Ему послужить тем, что мы умеем.
И сейчас, через столько лет, уже отрешившись от эмоций, я думаю о том, как сохранить в себе это дорогое, не утратить, не растерять попусту. Как воплощать в музыке — ожидание великой Встречи.

Ольга Ларькина

04.02.2011