Донецкая Вратарница

Главы из книги.

Об авторе. Наталья Афанасьевна Батраева - публицист, фотограф, режиссер. Окончила Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет (г. Москва). Окончила Литературный институт им. М. Горького. Член Союза журналистов России.Работала в горячих точках - в Косово, Южной Осетии, на Донбассе. Режиссер документального фильма «Донецкая Вратарница» (призы кинофестивалей «Радонеж», «Соль Земли» г. Самара и других). Автор книг «Мы живы!» о наводнении в Крымске в 2012 г., «Донецкая Вратарница» (2021 г.). Живет в Краснодаре.

Наталья Батраева три года вела съемки фильма «Донецкая Вратарница» о донецких монахинях - насельницах Свято-Иверского монастыря. Этот монастырь находится рядом с Донецким аэропортом - местом ожесточенных боев в 2014 году. Защитники Донбасса противостояли агрессии националистического режима, который установился на Украине в результате майдана и последовавшего за ним переворота. На основе этих съемок ей написана книга с тем же названием «Донецкая Вратарница». Благодаря фильму и книге Наталии Батраевой многие люди узнали о том, как отразилось военное противостояние в судьбах донецких монахинь. Наталья Батраева предложила нам для публикации главы из своей книги.

Свято-Иверский женский монастырь Донецка… Монах Янис из Пантелеимонова Русского монастыря, что на Афоне, выполнил список с чудотворной иконы Иверской. Полгода крестным ходом обходила она Донбасс, пока в 1999 году не воцарилась в храме своего имени, став его главной святыней.

В 2007 году старшей сестрой в монастыре стала монахиня Михаила (Шевченко). Теперь здесь жили пять инокинь. Но на воскресные и праздничные службы к ним собирались верующие со всего Донецка. После Литургии у них всегда служили заупокойную литию, а по будням, даже если не было служб - панихиду. На Новоигнатьевском кладбище, помимо пожилых, много похоронено и людей молодых, и детей. Близкие их нередко прикипали сердцем к обители, находя в ней утешение.

Но не только общая молитва сплачивала общину - сестры, в основном старшего возраста, не могли справиться с обширным хозяйством, и прихожане охотно им помогали. После воскресной службы и перед праздниками пропалывали огород, собирали урожай, мели двор, украшали храм. И вроде все только налаживалось, но не покидала тревога и скорбь, вызванные событиями ноября 2013-го года в Киеве, апреля 2014-го - в Славянске, начала мая 2014 - в Одессе.

И все же… это казалось таким далеким! Даже бои в Славянске - до которого было всего сто километров - виделись такими же далекими, как и недавние безпорядки в Киеве.

Во время Великого поста - особого, покаянного времени для православных христиан - Митрополит Донецкий Иларион призвал усилить молитву и пост. Наступившая Пасха принесла не только радость праздника, но и пока еще неосознанные предчувствия... Пришло время, и привычный мир рухнул. Монастырь в одночасье оказался на линии огня.

* * *

В Донецке все произошло настолько внезапно… без какого-либо предупреждения или видимых признаков надвигающейся беды. Поначалу никто не понял, что происходит. Помимо игуменьи, Юли и Марины, 26 мая 2014 года в монастыре находились еще три сестры, которые выполняли свои обычные послушания: Татьяна готовила на кухне, мать Евфросинья была в келье, Фотинья хотела полить засыхающий укроп.

Свято-Иверский женский монастырь в Донецке.

Монахини стали чуть ли не единственными свидетельницами первых минут начала боевых действий. Жилые кварталы, скрытые деревьями, расположены гораздо дальше, оттуда невозможно увидеть донецкий аэропорт. Именно православный монастырь, символизирующий собой мир и любовь к Богу и людям, оказался ближе всего к новому терминалу, который с этого дня превратился в символ разрушительной силы войны.

Штурмовик заходил бомбить аэропорт еще дважды. Следом между домиком и храмом пролетели два вертолета, причем так низко, что, казалось, можно дотянуться рукой - в открытых дверях были отчетливо видны сидящие за пулеметами солдаты… Когда взрывы стихли, Юля побежала в домик и привела сестер. Они сбились вокруг Иверской иконы, будто пытаясь проникнуть в некий невидимый ореол, защищающий от того, пока невместимого, что властно, наперекор человеческой воле, входило в привычную жизнь. Они жались поближе к иконе и друг к другу. Немного придя в себя, Татьяна сказала: «Это - война!» Мать Михаилу поразили ее слова. Хотелось возразить, что это не так. Что она ошибается! И скоро все прекратится. Разве может у нас быть война?! Но прошло совсем немного времени, и они поняли, что это правда!

Храм Иверского монастыря после бомбежки.

Ночевать решили в храме.

Никто не знал, что происходит - связь с внешним миром прервалась. С появлением штурмовика на городских окраинах глушили сотовую связь. Уже гораздо позже перепуганные родственники и друзья смогли дозвониться и убедиться, что все живы.

Немного успокоившись и придя в себя, мать Михаила вспомнила про садовников и, наказав сестрам сидеть в храме, с опаской вышла на улицу.

- Виктор! Николай! - кричала она что есть сил.

Мужчины отозвались. В изнеможении опустившись на скамейку около подсобки, она подняла измученные глаза на все еще кружащий штурмовик, пытаясь совладать со слезами, которые все катились по лицу и никак не хотели останавливаться. Именно в этот момент позвонила мама:

- У вас стреляют! - голос ее срывался от безпокойства. - Аэропорт совсем близко!

Собрав остатки сил, монахиня постаралась говорить уверенно:

- Нет, мама. Стреляют там - далеко, - не сводя взгляда с военного самолета, она механически указала рукой в сторону поселка Спартак. - У нас все спокойно!

С трудом удалось успокоить маму, растревоженную вездесущими церковными тетушками, поспешившими донести правду, обильно сдобренную многочисленными слухами.

Еще не осознавая масштаба нависшего над ними, игуменья почувствовала особую ответственность за вверенных ей людей, и, посчитав, что так будет безопаснее, решила отправить Юлю домой. Та ни в какую не хотела оставлять сестер, но зная, что спорить с матушкой безполезно, покорилась.

Они неслись на машине с Сережей, их пономарем, который приехал сразу, как только понял, где раздаются взрывы. Неслись, не разбирая дороги, сопровождаемые свистом пуль, мельком замечая притаившихся за деревьями вооруженных мужчин. Перед кладбищем столпились люди, одетые по-домашнему. Вслушиваясь в стрельбу, они опасливо выглядывали из-за бетонного забора и не решались идти дальше. Заметив среди них беременную женщину, Юля поразилась: они не понимали опасности! Всего в десятке метров от них уже свистели пули! Как в кино, за секунды, оставшиеся до поворота, возникали и исчезали в сознании образы, даже не успевавшие облечься в слова.

Машина с разворота влетела на улицу Стратонавтов, где наискосок от девятиэтажного общежития (будущей знаменитой «девятки») и стоял ее дом. Заскочив внутрь, Юля перевела дух. Окинув взглядом комнату, заметила на полу в гостиной незнакомый металлический предмет. Взяв его в руки, повертела - для гильзы слишком велик… В их доме частенько бывало охотничье оружие, и она знала, как выглядят патроны - но эта штука скорее походила на втулку с резьбой. Еще раз прошла она по комнатам, проверила окна и двери - все было цело! Но уже на первых ступенях лестницы под ногами захрустело…

В бильярдной наверху в разбитое окно задувал ветер, а на стене красовалась внушительная отметина - снаряд еще рикошетил по комнате, прежде чем скатиться вниз… Вероятно, пулеметчику в вертолете показалось, что под козырьком второго этажа кто-то прячется, и он выстрелил.

Юля поспешила вниз: в подвале она заранее приготовила все необходимое: продукты, посуду, лежаки. Так, на всякий случай... Когда в Славянске началась война, многие допускали, что отголоски ее могут докатиться и до них, но такого не предполагал никто. Вскоре к ней присоединилась и Марина - молодая женщина, которая жила в городе и часто приезжала к ним в монастырь.

Еще утром она попросила позвонить, если что-то случится, и когда появился штурмовик, Юля безпечно написала ей сообщение: «В аэропорту - стрельба». Прочитав это, Марина кинулась к ним - подъехав, насколько возможно, пробиралась по кустам и посадкам, но увидев, что в монастырь не попасть, а возвращаться обратно слишком опасно, с трудом нашла Юлин дом.

Нелогичное, на первый взгляд, поведение людей объяснялось полной неготовностью к происходящему. Человеку вообще свойственно жить с легким ощущением собственного безсмертия: разве может с кем-то из нас случиться несчастье?! Но на самом деле все очень близко и приходит не без воли Божьей. И первопричина, как правило, кроется в самом человеке, не желающем замечать предупреждений, не делающем спасительных выводов, способных обуздать, на первый взгляд, неуправляемую стихию.

Милиционеры, дежурившие у вокзала, старались уберечь людей и просили: «Уходите! Сейчас начнется бой!» Но им никто не верил. Не верили до тех пор, пока не вылетел вертолет, готовый разрядить весь свой боекомплект - тогда многие отчетливо разглядели лицо пилота.

Как?! Откуда?! Фантазией какого сумасшедшего писателя или сценариста в этот миллионный город - такой современный, обезпеченный, безбедный - может прийти война?! И хотя Киев давно сотрясали безпорядки, но ведь то - Киев! Столица, возжелавшая эфемерных западных свобод, вирус которых уже проник, но по-настоящему не прижился еще тогда в землях Киевской Руси, получившей мощнейшее противоядие благодаря стараниям святого князя Владимира. Ведь Киев - далеко, и его устремления имеют мало общего с жителями трудового шахтерского края.

Игумения Михаила молится о упокоении погибших земляков.

А в это время снаружи шел бой. Смеркалось. Было слышно, как по улице бегают и стреляют. Внезапно раздался резкий стук в дверь - Юля с Мариной похолодели. И только бешено колотившиеся сердца, казалось, выдавали их присутствие… Со стороны улицы стояла крепкая металлическая дверь - ее просто так не выбить, а вот со двора… пластик со стеклом мог разлететься от первого же удара. Но там, снаружи, этого не знали. Только услышав удаляющиеся голоса, женщины смогли унять сковавший их страх.

Ночью стало особенно жутко. Юля без конца перезванивалась с игуменьей Михаилой, с мамой, сидевшей в подвале своего дома на соседней улице, с сыном, который остался у друзей на Путиловке, где было немного спокойнее.

«Как вы?» - писала мать Михаила. «Стреляют! - отвечала Юля. - А у вас?» - «Тоже!»

Очень хотелось чаю. Они отважились подняться на кухню: вскипятили воды, изжарили яичницу на скорую руку, то и дело кидаясь под окна и замирая у стен: хотя вряд ли это могло уберечь от случайной пули - слишком много было в кухне окон! Чай они пили уже в подвале.

С Мариной Юля чувствовала себя увереннее. Время от времени они приподнимались на несколько ступенек, вслушивались: авиация давно улетела, но бой продолжался. Еще днем сосед ее, инвалид, ходивший с палочкой, увидев вертолет, зависший над его домом, замер в оцепенении. Так и стоял он посреди двора и безпомощно глядел в небо… Бог знает, что пережил он за эти минуты, но испуг был его так силен, что лицо с этого момента стало искажаться мучительной гримасой нервного тика.

Только на исходе ночи женщины смогли задремать, а мать Михаила вовсе не сомкнула глаз. Убедившись, что безопаснее держаться всем вместе, утром она попросила привезти Юлю с Мариной обратно.

* * *

В истории известны случаи, когда монастыри принимали на себя особые удары, сопротивляясь в войнах, являя чудеса веры и мужества, но было то в далекие времена. До сих пор в Троице-Сергиевой Лавре как святыню берегут пробоину от польского снаряда на железной двери рядом с мощами Преподобного Сергия. Монахи Лавры держали многомесячную оборону, отвергая призывы сдаться, когда враг-иноверец стоял под крепостными стенами.

И Соловки мужественно встретили натиск английского флота в Крымскую кампанию… Отбили этот натиск, причем ядра из пушек англичан не смогли принести серьезного вреда Соловецкой обители.

Знаем мы и о преподобном Савве Сторожевском. Давно почивший старец видимым образом предстал пасынку Наполеона Евгению Богарне, настрого запретив ему разорять обитель и пообещав за это жизнь и возвращение во Францию.

Изобилует наша история и примерами всенародного покаяния, когда выходили русские люди со своими митрополитами навстречу святыне: «Весь град изыде противу иконы на сретение ее». И отступал враг, и бежал, как от реальных полчищ, без видимых на то причин.

Но разве подходят эти славные примеры для неизвестного и незнатного монастыря XXI века, затерявшегося в степях Новороссии, где отродясь не живали великие старцы и не обретались чудотворные святыни. Не татаро-монголы, не англичане с французами и не поляки… а непонятно кто… почему… и до последнего не хочется верить, что свои же - православные - пошли на своих.

И казалось сестрам Иверского монастыря, что, кроме храма их, поля и кладбища, не существует больше земли.

Храм! Вот тот ковчег, куда вошли они, подобно ветхозаветному Ною с семейством его и животными - каждого по паре. Вошли, затворив двери и положившись на волю Промысла, ведшего их к Обетованию над исчезающей в потопе землей.

И только Татьяна все плакала и спрашивала матушку:

- За что нас бомбят?!

Но нечего ей было ответить…

Вокруг всё дымилось. Многие уже знали об убитых вблизи аэропорта и вокзала мирных людях. Медленно, все еще не веря, начинали понимать: расстреливают ни в чем неповинных, своих. Наступал этап подлинного переосмысления - не новостной, не интернет-информации - а собственной жизни! Внезапно весь Донецк понял, что каждый - независимо от статуса, возраста, бедности или богатства - каждый вдруг может погибнуть. Погибнуть просто так - «ни за что». И это уже не отдаленное созерцание катастроф в далеких землях, не виртуальная игра, где у тебя несколько жизней в запасе - именно ты можешь умереть в любой момент: прогуливаясь по улице, сидя дома за компьютером, покупая хлеб в магазине. Ты, а не далекий другой, оказался вдруг уязвим! И блажен тот, кто не искал виноватых, не проклинал и не погружался в безпросветное отчаяние. Кто понял, что его личная грязь, накопленная в душе, влилась в мощный поток такой же скверны живущих рядом. Кто, осознав свою незначительность, скудость, припал к единственному Источнику, способному подарить истинную Жизнь. Но, положа руку на сердце, таких было не так уж много. Другие же пошли по пути проклятий, отчаяния и бегства - внутреннего ли, внешнего - не имеет особого значения.

Игумения Михаила и послушница Юлия на презентации фильма «Донецкая Вратарница».

Монахини не выходили из храма, непрерывно молились, читали пятисотницу и Псалтырь. И хотя совсем рядом находилось овощехранилище - мощное полуподземное сооружение, скорее напоминавшее военный бункер, - никому и в голову не приходило прятаться там. Им непрестанно звонили. Звонили даже те, кого они едва знали, чтобы пригласить в Донецк, Киев, Москву - «пожить немного, пока не успокоится». Но уехать, бросить монастырь свой?! Здесь - Матерь Божия! Она защитит! Сестры боялись даже не из-за снарядов - пугала неизвестность! Никто не понимал, что происходит - в любой момент направление боя могло измениться и пойти в их сторону. Вокруг царила страшная неразбериха - город лихорадило.

Особенно жутко становилось с заходом солнца, будто выползали из всех щелей ядовитые гады, ища, кого поглотить, только не гады то были, а собственные страхи… В небо взмывали красные ракеты, на мгновение освещавшие округу, и под этими всполохами казалось, что неведомый внешний мир приходил в движение… Сестры затворялись в храме, гасили свет, зажигали свечи, начинали читать монашеское правило, и, казалось, в дрожащем отблеске огня сосредоточилось все земное бытие: нет ни городов, ни государств, ни континентов… Но вокруг все бурлило: шарили по степи невидимыми лучами тепловизоры, пробирались тайком, а больше - ползком, темные фигуры; появлялись, будто семена в земле, смертоносные мины...

Жизнь монастыря изменилась в одночасье. Их священник, отец Алексий, и Епископ Варсонофий приехали в первый же день войны. Пытаясь понять, что происходит, они поднялись на колокольню и долго всматривались в терминал напротив. Вместе отслужили акафист Иверской иконе. Уезжая, Владыка благословил отца Алексия остаться. Из домика перенесли матрасы - в кельи монахини больше не вернулись. Попросились ночевать в храм и охранники с кладбища, видимо, неуютно им стало в сторожке.

После этих первых, оглушающих суток монахини стали понимать, что штурмуют аэропорт, что они никому не нужны, и в любом случае Царица Небесная их защитит. Успокоившись, насколько возможно, сестры стали обустраиваться на новом месте.

Пытаясь соблюдать монастырский устав, поднимались в полшестого, шесть. После утреннего правила принимались за послушания, убирали, готовили. Чтобы лишний раз не появляться на улице, принесли в притвор электрическую плитку, посуду, продукты. В домик ходили по двое или по трое, стараясь быть в поле зрения друг друга, не проводили больше и крестные ходы вокруг обители.

Запомнилась одна ночь, когда в аэропорту пытался взлететь самолет: пассажирские лайнеры так и остались стоять на летном поле. Он начинал разгоняться, но раздавались автоматные очереди, и этот обстрел не давал ему оторваться от земли. Турбины набирали обороты - из терминала вновь слышалась стрельба… Судя по звуку, это мог быть и транспортник: гул, перерастая в мощный рев, становился нестерпимым. Казалось, это никогда не закончится. Монахини не смели пошевелиться, уверенные, что взлетев, самолет рухнет прямо на них и погребет под обломками. Но он так и не взлетел. И долго еще лежали стальные машины, будто гигантские птицы с раскинутыми крыльями и перебитыми хребтами на летном поле, мертвые и обездвиженные.

* * *

А Донецк тем временем наводнялся разноречивыми слухами: «Скоро - штурм города!» - пророчили одни. «По рации слышали, будут бомбить Путиловский мост через двадцать минут!» - вещали другие. И снова в храме зажигали свечи, и около иконы вставали черные фигуры монахинь…

Всякий раз, когда начиналась стрельба, у матери Михаилы начинало бешено колотиться сердце - спать она не могла, удавалось забыться лишь под утро. Можно только догадываться, откуда, напряженная, как струна, готовая перерваться в любой момент, черпала она силы.

Совсем юной пришла Наташа (так звали ее прежде) в монастырь. И на вопросы, почему она порвала с миром, предпочитала не отвечать, считая, что у каждого человека есть свое призвание. Если одним назначено стать художниками, поэтами, врачами, то другим заповедано монашество. Монашество - это тайна! Тайна человеческой души и Бога. И не важно, кто ты и чем занимаешься. Живешь ли в миру или монастыре. Цель нашей жизни одна: спасение души!

Мать Михаила не боялась трудностей, и когда совсем молоденькой приехала она с игуменьей к старцу Зосиме, тот еще в прихожей, указав на ее плюшевый полушубок, сказал: «Ну что, Мишка, снимай свою плюшку». Через год ее постригли с именем Михаила, в честь Архистратига Божьего и предводителя Небесного Воинства - кто знает, может, тогда ей и был указан путь.

Их Свято-Касперовской обители отдали здание покинутой и разоренной психиатрической больницы в глухом селе Киселевка. И хрупкие девчушки, почти дети, наравне с мужчинами разгружали и носили кирпичи для строительства храма, разбирали старые больничные корпуса, возили из колодца воду, обрабатывали огороды, ухаживали за скотиной, иной раз приходилось и поголодать. У них не было ни водопровода, ни отопления, ни электричества. А когда более-менее наладили быт, игуменья стремилась развить талант каждой из сестер: они шили, вышивали, рисовали, писали иконы и все время чему-то учились. Десять сестер окончили медицинские курсы и безплатно оказывали помощь местным жителям.

Не боясь трудностей, мать Михаила спокойно проходила ступени иноческие, но обладая ранимой душой, заливалась слезами, когда ее, двадцатишестилетнюю монахиню, возводили в сан игуменьи. Сейчас наступила новая пора, когда проверялась на крепость вера, доселе казавшаяся незыблемой: разве могут разрушить монастырь в честь Матери Божией, с такой любовью возделываемый ими все эти годы?

Перепуганные, не понимающие, что происходит, монахини были отрезаны от города. События развивались настолько стремительно, что они не успевали осмыслить и принять их. Оттого любые, даже самые нелепые домыслы казались правдой. Связь с внешним миром поддерживали с помощью телефонов: но эти прорывающиеся звонки лишь подливали масла в огонь: «Всё! Сегодня наступление ночью!» - то и дело сообщали им. В небо начинали взмывать сигнальные ракеты, а они сидели и ждали…

Матери Михаиле непрерывно звонили и рассказывали очередные ужасы, которые она не считала нужным передавать сестрам. Предупреждали, что через монастырь может пойти наступление, и она никак не могла взять в толк: кто на кого наступает, при чем тут они, почему через монастырь?! Становилось страшно за судьбу сестер, она звонила разным людям, пыталась отличить правду от вымысла. …Но достоверно о том, что творилось в городе и его окрестностях, вероятно, не знал никто.

Однажды им сообщили, что где-то стреляли в Крестный ход. После событий 2 мая в Одессе трудно было в это не поверить - и монахини приготовились к худшему… Юля не спала всю ночь! Воображение рисовало врывающихся в храм солдат. Не страшась умереть от взрыва, она больше всего боялась издевательств и переживала так сильно, что на следующую ночь просто не выдержала: «Пусть расстреливают! Пусть жгут! Мне - все равно!» Провалившись в рваный, окрашенный кошмарами сон, она проснулась от звуков стрельбы, но, увидев стоящую перед иконой матушку, снова закрыла глаза: ни бояться, ни молиться она уже не могла: «Будь что будет! Я спать хочу!»

Именно на игуменью пришелся основной удар, и боялась она отнюдь не за себя. Окружающие видели насколько ей плохо физически - случались и слезы, и срывы - как глубоки ее внутренние терзания: целые ночи простаивала она у иконы, не в силах уснуть. Но это было самое настоящее мужество, хотя и мало на него походившее. Для того, чтобы в пятнадцать лет пойти в монастырь и остаться там, нужен стержень, вложенный Самим Богом! И отвага эта рождалось не вдруг - она воспитывалась, возникала постепенно, причем одновременно у всех сестер. Настрой у них был боевой: они готовились уже все умереть, и когда матушка отпускала Юлю домой - у той еще оставалось хозяйство, курочки, да и сын приезжал - та просила: «Матушка, смотрите, чтобы тут ничего не произошло без меня, если что - сразу звоните! Я быстро приеду!» Она не понимала, как это с ними может что-то случиться, а ее не будет рядом.

Как-то ночью разразилась страшной силы гроза. Гром будто хотел разорвать не только небо, но и самою толщу земли! Несколько ночей громыхало так, что сестры поминутно вздрагивали - молнии возникали со страшным, рвущимся треском, в сопровождении ослепляющих огневых всполохов. Казалось, что сама природа, не выдержав, вознегодовала на творящих братоубийство и громогласно призывала одуматься. Раскаты продолжались неестественно долго, рождая мысли о гневе Божьем на обезумевших от ненависти людей, которые не слышали, не желали замечать очевидного…

* * *

Могли ли монахини уехать? Вероятно, могли. Хотя и в центре Донецка, относительно спокойном, тоже рвались снаряды и слышалась канонада непрерывно обстреливаемых окраин. Но как бросить монастырь свой? Не было у них ни подворья, ни другого места, где они могли бы укрыться и переждать. А если не было, то и бегать ни к чему! Да и верили крепко, что Царица Небесная их защитит. Они не знали, что происходит за пределами монастырских стен: сама мысль, что в городе возможна обычная жизнь, что работают кафе, магазины, предприятия, казалась нелепой.

Иверская икона Божией Матери - главная святыня монастыря.

После нескольких дней, проведенных в храме, сестры начали выходить на огород в моменты затишья: поспевала клубника, увядала капуста… Матушка издали с болью лицезрела свою рассаду, которую так и не успела полить. Дрожа от страха, то и дело останавливаясь и прислушиваясь - были видны, как на ладони, особенно в оптический прицел - монахини пробирались на свои грядки. Клубники в этом году уродилось море. Из нее варили компоты, взбивали с сахаром, замораживали - неизвестно, что ждало впереди, надо делать запасы! Собирали до первого выстрела, услышав который, бросали всё и стремглав неслись в храм. Бывало, одна сестра слышит, другая - нет, вдруг матушка бежит, кричит, машет руками: «Быстро в храм!» Солдаты, наблюдавшие за ними - в диспетчерской вышке уже украинцы сидели и в аэропорту - вероятно, очень смеялись!

Двери храма никогда не закрывались, хотя с точки зрения здравого смысла гораздо надежнее казалось овощехранилище, врытое в землю. Строила его мать Михаила с присущей ей основательностью, изведя безсчетное количество цемента. Сделанное по всем инженерным и строительным нормам, оно было настолько просторным, что могло вместить несколько десятков человек. Но сестры надеялись отнюдь не на стены, а на помощь Матери Божией.

Храм стал для них настоящей крепостью! Это было нечто особенное! Они физически ощущали, что Матерь Божия их хранит и оберегает. Только у Ее иконы они могли чувствовать себя по-настоящему защищенными. И что бы ни произошло - а произойти должно было только хорошее - они готовились принять это как данность. Даже если убьют, верили, что пойдут прямо к Господу.

В мирное время в этом окраинном монастыре никогда не держали охраны. Наемные работники вечером уезжали домой, и только когда топили углем, круглосуточно работали кочегары. Сейчас же матушка попросила прихожан, садовника Виктора и кладбищенского сторожа Игоря, по очереди нести дежурства в обители. Ребята-охранники обходили монастырь каждые два часа.

Однажды, когда было более-менее тихо, игуменья закончила читать свой час неусыпаемой псалтыри, и не успела еще выйти из храма, как ее окликнул Игорь:

- Матушка, идите сюда, я вам кое-что покажу!

И показывает ей две воронки, а в одной из них - торчит хвост неразорвавшегося минометного снаряда. Ноги у игуменьи подкосились: кроме сестер, в церкви находились певчие, которые готовились к вечерней службе. Боясь паники, она попросила Игоря никому не говорить об этом и тут же позвонила Владыке Илариону.

Начался проливной дождь. Служба в храме шла своим чередом: ничего не подозревая, сестры читали, священник возглашал, игуменья с клиросными пела, а в это время снаружи мину бережно извлекли из земли, осторожно погрузили в машину и увезли. Саперы действовали настолько быстро и профессионально, что в монастыре об этом даже не узнали. Позже матушке сообщили, что взрывной механизм был поврежден и вряд ли сработал бы, но тогда ей, державшейся из последних сил, всё представлялось, как они взлетают на воздух.

Несмотря на усиливающиеся бои, службы в монастыре не прекращались. Общественный транспорт с некоторых пор огибал их район, и священнику с пономарями приходилось идти пешком от вокзала пару километров. Но даже при обстрелах неизменно служилась Литургия и вычитывалась вечерня накануне. Возможно, только сейчас по-настоящему - не умственно-отвлеченно, а всем сердцем - почувствовали они, что такое молитва! Когда все вокруг взрывается и твоим возгласам и пению сопутствует канонада - это уже совсем другая служба! Она по-другому слышится, по-другому ощущается. Всё уходит! Всё ненужное, что когда-то казалось важным. Неожиданно начинаешь понимать, для чего вообще здесь живешь. Наша духовная жизнь и мы сами очень дебелые, и растопить эту нашу греховность может, наверное, только какое-то горе. И не обязательно это война... С приходом беды, с потерей близких человек вдруг начинает понимать всю суетность этой жизни и ощущать, что Господь и Матерь Божия находятся совсем рядом.

Вскоре в монастырь стали добираться прихожане, и монахини так радовались людям! На них смотрели как на пришельцев из другого мира! После службы обязательно приглашали на обед: в притворе на плитке стояла кастрюля - запах борща разносился на весь храм! Скамейка превращалась в стол. Перед тем как проводить, гостей неизменно кормили - по-другому и быть не могло! Ведь люди эти, пересиливая страх, шли практически на передовую (в пятистах метрах уже начинались украинские позиции), прекрасно понимая, что обстрел может начаться в любую минуту.

Стоит отметить, что ни один из храмов Донецка не закрывался даже в лютейшие обстрелы. И священникам, особенно на методично разрушаемых окраинах, важно было завершить Литургию. Ведь если служащего иерея убьют или ранят, другой должен занять его место у Престола и завершить принесение Безкровной Жертвы.

Монахини, вопреки мирской логике и такому понятному для плотского человека здравому смыслу, проявляли поразительное спокойствие. Вероятно, когда смерть подошла слишком близко, они по-иному ощутили жизнь. Стараясь держаться вместе, сестры готовились встретить все, что бы ни ссудил им Господь. Это было ожидание смерти, и оно было сладким.

Мать Евфросиния, самая старшая и ревностная монахиня, которая очень любила церковь и молитву и строго следила за порядком на службе, очень хотела умереть в храме - кто-то предсказал ей это. Она часто повторяла: «Мне сказали, что я умру в храме!» Ее жизнь началась в войне и заканчивалась в войне. В их семье было пятеро детей, и родители, люди верующие, когда начинали немцы бомбить, сидели в убежище и непрерывно читали Девяностый псалом. И он их спасал! У них за всю войну никто не погиб.

Однажды сестры настолько устали, что решили не тащить матрасы в храм, а заночевать в домике, но началась стрельба. Может, они и махнули бы на всё рукой: уж слишком наработались за день, но не тут-то было! В дверь игуменьи настойчиво постучали:

- Матушка, стреляют! Вы что, не слышите?! - раздался встревоженный голос матери Евфросинии. - Нужно в храм идти! А то нас тут всех убьют, и я умру не в храме!

В церкви они спали на полу, головой к дверям, и только намного позже поняли, насколько опрометчиво поступали: снаряд внутрь мог залететь в любую минуту. После вечернего правила старшие сестры мгновенно засыпали, а матушка, Юля и Марина (так и оставшаяся с ними) ворочались и вздрагивали от каждого выстрела, хотя и лежали под Иверской иконой. Сестры же безмятежно спали напротив, похрапывая и посапывая, как младенцы. Эпопея же с матрасами превратилась и вовсе в анекдот.

Принесли в храм матрасы. Сложили.

- Нет! Это нехорошо! - возмутилась матушка, любившая во всем предельный порядок. - В храме - матрасы?! Это некрасиво! Вдруг кто-то придет.

Какое-то время их складывали в притворе:

- Нет! Вы меня извините, но в храме - матрасы?! Мне это не нравится, нужно их уносить в домик.

Наступал вечер, и начиналось заношение матрасов, а утром - выношение обратно. Крестный ход с матрасами! Как-то все тянет и тянет матушка, тянет и тянет… думает, может будет тихо - в домик пойдут спать, но только где-то стрельнуло, как молниеносно последовала команда: «Матрасы - в храм!»

Юля очень любила спать в церкви, любила комнатку на втором этаже, где певчие проводили свои спевки: почему-то именно там она чувствовала себя в полной безопасности и, даже когда стреляли, не просыпалась.

Несмотря на внешний страх, внутренне сестры оставались спокойны. Настроившись по-боевому, они допускали, что при необходимости могли бы стать санитарками или готовить еду солдатам. Только мать Михаила заявила, что никогда не смогла бы воевать.

Они позабыли абсолютно всё! Какие-то проблемы, незаконченные и казавшиеся такими важными дела. Юлю совершенно не волновало, что у нее дома (хотя там было безопаснее) - пусть горит всё синим пламенем, только бы их не трогали! Иногда доходило до внутреннего мандража, а потом отступало - и ей становилось всё равно… Даже эмоции притуплялись. Наступало состояние безпредельного счастья. Но не того общепринятого, а полнейшего внутреннего покоя - совершенной свободы от всего. И от греха!

Чувствуя себя физически отделенной от всего материального, она поняла, что больше не за что держаться. Закончилось всё! Смерть постоянно находилась рядом, порождая предельную открытость и безграничную любовь к миру. И от этого становилось невыразимо легко. Что-то светлое настолько приблизилось, и она чувствовала: Господь не оставит. Совершенная свобода духа рождала осязание хрупкости этой жизни и близости смерти, близости этого перехода… Юля уже переживала нечто похожее, когда умер ее отец: ей казалось, что это не он, а она умерла! И это длилось целый месяц: она не плакала, не испытывала скорби. Глядя как бы сверху на всех, она себя не ощущала! Может, сказалось пережитое потрясение, но ей так хорошо было в этом состоянии. Она его, конечно, потом потеряла: мир закрутил. Но когда началась война, это чувство свободы - такого полета! - опять появилось.

Несмотря на постоянную опасность, они не собирались оставлять обитель. Правда, Фотинию, у которой были больные ноги, матушке пришлось отправить домой - в случае внезапной атаки она могла не успеть добежать до укрытия. Да и скорая могла не доехать, если бы потребовалась срочная помощь. Фотиния покидала их со слезами, но ослушаться игуменью не посмела.

* * *

Не сказать, что сестрам полностью удалось преодолеть страх. Нет! Внешние его проявления побеждались молитвой и церковными таинствами - ни лекарства, ни успокоительные не помогали. И если раньше они причащались раз в две недели, то теперь стали приступать к Чаше каждое воскресенье.

При малейшей угрозе матушки, не сговариваясь, как по команде, собирались в храме. На пике опасности, страшась, что осколки залетят в окна, укрывались в самом безопасном месте - под аркой, ведущей в притвор, где предусмотрительно расставили скамейки. Рассаживались друг против друга, начинали читать молитвы… Постепенно уходили в себя, успокаивались, и какой бы силы ни была стрельба, к окончанию пятисотницы или акафиста она прекращалась.

В жизни каждого из нас случаются переломные моменты, когда другой человек, даже находящийся рядом, не может нам помочь ничем. Переступая грань, за которой физические законы не действуют, остается надеяться только на помощь Свыше: лишь Господь может уберечь и спасти. У людей, оказавшихся в эпицентре боев или катастроф, меняется восприятие реальности и чувство времени.

Мать Михаила ощущала молитву людей, которых мысленно просила о помощи, хотя их разделяли огромные расстояния.

Ей звонили и писали из России, Украины, Сербии, Абхазии:

- Как вы? - волновались друзья. - Мы включаем телевизор, а там тако-о-о-е!

- Не переживайте! - успокаивала она. - Все живы-здоровы. Стреляют рядом, но не по нам.

Успокаивать она умела: еще в самом начале убедила перепуганную маму настолько, что та еще долго доказывала окружающим, что бои идут где-то далеко и опасности для дочери и монастыря нет.

И все-таки сестрам было легче, чем остальным людям: прозревая духовную первопричину событий, чувствуя за собой большую молитвенную силу, они знали, что не одни! И чем больше за них молились, тем крепче становились они силой этой молитвы.

Обычно, когда произносят «война», то не понимают всего смысла и ужаса этого слова. Передать свое внутреннее состояние нельзя - понять можно, только пережив.

С Балкан, из Республики Сербской дозвонился отец Феофил, настоятель монастыря Осовица, что недалеко от Баня-Луки - его семья воевала в начале девяностых, воевали друзья и знакомые.

- С вами ничего не случится! - успокаивал он. - Все будет хорошо, вы не пострадаете!

И матушка ему верила. Он понимал то, о чем говорил. Во время ее паломничества по Республике Сербской в 2008 году отец Феофил, тогда еще учащийся Санкт-Петербургской Духовной Академии, рассказывал:

- Вот тут блокпосты стояли! И тут!

А она всё думала: «Какие блокпосты? О чем он говорит?» До сих пор по всей бывшей Боснии и Герцеговине (и в православной, и в мусульманской ее частях) можно обнаружить зловещие знаки - стоит лишь отклониться от центральных дорог: череп с перекрещенными костями и надписью «Заминировано!» В местах, где гремели бои, часто еще не прошли саперы, хотя минуло уже четверть века. Тяжело и долго залечивает земля нанесенные ей раны.

И когда отец Феофил звонил ей в Донецк, то слова его звучали со властью, вселяющей уверенность:

- Ты не бойся! Я же пережил! И ничего не боюсь, даже - смерти! Боюсь только Бога!

К концу июня обстрелы начали приближаться к монастырю. Сестры даже забрались под паперть, расчистили место, казавшееся им безопасным, но именно туда позже прямиком угодил снаряд. И если раньше бомбы перелетали через них, не причиняя большого вреда, то теперь взрывались совсем рядом: осколки попадали по храму, келейному корпусу, домику… Утром они выходили, рассматривали новые выщерблины на белых стенах:

- Вот, смотрите! Сюда попало! И сюда! - вздыхали они. - Ничего… Это заделаем! Это - замажем!

Когда побило черепицу, хозяйственная Юля поинтересовалась у матушки:

- У вас есть запас?

- Есть! Есть! - ответила та, не допуская даже мысли, что монастырь в честь Матери Божией может быть разрушен.

* * *

13 июля 2014 года шум боя стал нарастать. В монастыре служили Всенощную, и возгласы священника тонули в артиллерийской канонаде. Перед матушкой, которая пела на клиросе, лежали на аналое книги и стояла чашечка с водой. Стены содрогались так, что вода выплескивалась, как при качке в хороший шторм. А когда рвануло вблизи церкви и в окна повалил дым с языками пламени, сестры оторопели. Притихнув, они слушали, как над самым куполом храма с протяжным свистом пролетали в разные стороны снаряды. Причем можно было различить траекторию их движения и уловить, как они вращаются, разрывая воздух.

Никогда еще обстрелы не приближались вплотную! Когда служба завершалась, вокруг них уже вовсю шел танковый бой, в эпицентре которого они и оказались.

Во время молебна игуменье позвонил Владыка Иларион:

- Что там у вас?

- Владыка, нам так страшно!

- Ничего не бойся! Молись! Я тоже пойду читать акафист. Матерь Божия тебя не оставит - ни тебя, ни твой монастырь! А вам пока нужно переехать!

После этих слов ей удалось более-менее успокоиться. Владыка и раньше старался, чтобы сестры не чувствовали себя изолированными, интересовался, сыты ли они. Все спрашивал: «А хлебушек у тебя есть?»

Приходилось принять как данность, что монастырь оказался на линии огня. Учитывая расстановку сил, момент этот все равно наступил бы - по-другому сложиться не могло. Слишком важным стратегическим объектом стала обитель с возвышавшейся над округой колокольней.

Можно предположить, что так Господь вразумляет нас, отучая от любых привязанностей и показывая, что не существует ничего незыблемого - того, что невозможно потерять. Высший Промысел непостижим - если человек отворачивается от Бога, не испытывая потребности в общении с Ним, то и храмы забираются за ненадобностью, как было это в советское время в России. А что до праведников, которые не переведутся до конца времен, то и они наравне со всеми разделяют бремя общей вины, зарабатывая себе этим особые венцы.

Матушка была уверена: надо оставаться в монастыре, хотя сестры и начали уже поговаривать: «Может, пора нам уезжать?!» Но ей казалось, что стоит только покинуть свой дом, как обязательно с этим домом что-то случится. Но окружающие убеждали, что это неправильно, что если она не думает о себе, то должна подумать о людях, за которых несет ответственность.

Наутро настроение у всех было подавленное. Выполняя благословение Владыки, они уезжали на пару дней - переждать…

- С собой ничего не берем! - руководила матушка. - Только самое необходимое!

14 июля 2014 года, после Литургии, они покинули Свято-Иверский монастырь.