«Готовлю себя к высокому служению»

Дневник студента Московской Духовной Академии Николая Петровича Сапожникова (иеромонаха Никиты, в схиме Никандра).

Продолжение. См. начало.

Дневник 1912 года. Троице-Сергиева Лавра.

Январь, 11. После Причастия о. Евгений Воронов сказал слово, сильно на меня подействовавшее. Когда он говорил, я был весь во внимании: речь так проста и понятна, но вместе какая глубина, сила и внутреннее богатство мысли! Какое живое, яркое изображение внутренней жизни души и жизни в вечности! Словно он непосредственно проник в тайны ее, заживо переступил границы земной жизни и смерти. Чувства же его, уже стыдно сказать, клокочут, как у страстного 20-летнего юноши; он весь горит жаждой вечной жизни, он движим ею. Праведная душа и чистое сердце.

Главная мысль его проповеди - призыв к творчеству духа, к самососредоточенности и внутреннему аскетизму, к взращению семян вечности. Сравнения его и притчи, согретые искренним сильным чувством, словно рука вдохновенного музыканта на струнах.

Находясь еще под впечатлением, в столовой я случайно услышал такой разговор двух четверокурсников: «Ну и барабанил же сегодня Евг. Васильевич! Долго не на тему… Это когда угодно можно было сказать». - «Да, написать ее, право, выгодно было б: так хоть деньгу за нее зашиб бы, а то только кричал без толку…» Люди, значит, живут на совершенно противоположных полюсах и говорят разными языками; хоть плачь о. Евгений во время проповеди, хоть на небо возносись - им все равно не понять его.

С редкой сосредоточенностью я выслушал и молебен после Литургии. Дивная служба! Непрерывно-цельное оплакивание суеты и ангельский гимн вечности! «Вся - суета, иже не к безсмертию - вся - персть, вся - пепел, вся - сень смертная…» Как хрусталь чистая, вечно живая мудрость!

Январь, 12. Занятый работой над неподанным еще семестром к Основному Богословию, я не имел почти времени подумать о своем реферате раньше; ввиду этого сегодня встал в 6 часа утра и занят был им, пока окончательно не отделался в 2 часа. Над последней главой особенно помучился: очень уж мудрена, и не столько мудрена, сколько по непривычке к чтению подобных книг мало понятна. Поймавши мысль ее, когда совсем уже было отчаялся в этом, я заинтересовался ею и усвоил как следует, но, к сожалению, не удалось поделиться ею с аудиторией. Звонок перебил. На кафедре я чувствовал себя несколько неловко и сначала очень волновался, потому что не написал ни строчки, тогда как предшественники написали свои рефераты полностью и говорили наизусть, без запинок. Я говорил медленно, иногда с очень длинными паузами, затруднялся в выражениях, напряженно вникая в мысль и с трудом подбирая слова. Но все-таки, сравнивая свою речь с прошлогодними семинарскими ответами и выступлениями, например в «Кружке ревнителей Православия», вижу, что за это время сделал маленькие успехи, за которые и благодарю Бога. «Кто имеет, тому дано будет и преизбудет». Хотя сам по себе и не разумен и безсилен, но имею желание работать Господу, а потому, не колеблясь, верю в помощь Божию и надеюсь.

Январь, 13. Поздно лег я вчера, утомленный и расстроенный дневным трудом и недоспанными ночами, но все-таки против ожидания проснулся в 4 часа. До самого рассвета проворочался на постели; одна за другой возникая, кружились мысли в моей голове, и чего-чего только не передумал я за это время. Загадочным сфинксом были для меня отношения ко мне инспектора и ректора Одесской Семинарии: на мои письма и поздравления никто не ответил даже визитной карточкой. Мысль за мыслью, я пришел к заключению, что в их глазах я лицемер, мелочный обманщик и лжец. А причина одна - недоразумение по недалекому самолюбию Пети, незамедлившему передать Спасскому письма о том, чтобы отдал Пете 2 рубля за возвращение после каникул книги, взятой из учебной библиотеки для Жежаля. Вот оно что значит: «Не судите да не судимы будете!» Вот он и катехизис, и краеугольный камень общественных отношений. Одно только недоразумение может с грязью смешать человека. Доверяй же после этого внешним обстоятельствам, пойми чрез них, какова душа человека! Пусть с этих пор не поворотится язык мой произнести приговор о человеке. К себе надо быть строгим, оценивать каждый шаг, к другому, будь даже виновен он, снисходительным. «Все - человеки, все - люди…» Если для искреннего желания совершенствования духовного так много камней преткновения и соблазнов, то что же говорить о тех, кто еще и не родился духовно?

Студенты и преподаватели Московской Духовной Академии, фотография 1915 года (из архива семьи Сиковых). Иеромонах Никита (Сапожников) - справа вверху.

Январь, 21. На пятницкой всенощной с акафистом Пресвятой Богородице вчера первый раз в Академической церкви говорил проповедь-импровизацию. Назначенный говорить еще на Крещение, я тогда же почти приготовил ее, но, занятый семестром, отложил. Обдумавши позавчера вечером на Монастырском ските в продолжение 4 часов, я оставил из прежнего только общий план. Еще за полтора часа я не знал, что буду говорить, - несмотря на все усилия, никак не мог объяснить себе главную мысль и чувствовал себя совсем безпомощным. Потом помолился у Преподобного Сергия, пошел в спальню и в тишине [выяснил] себе, только не так, как раньше думал - помог Господь. Тема проповеди: «Страданья - путь к совершенству». Говорил очень медленно и почти спокойно. Закончил словами: вместо того, чтобы лукавить пред Богом и играть в прятки со своей совестью, будем иначе молить Бога: «Не избавь, а пошли, Боже, страдания и научи страдать. В страданиях наша радость, спасенье и счастье». О том же всегда хочу молиться, потому что это - самая чистая истина.

Слушатели моей проповеди остались недовольны: впечатление, говорит о. Николай, помощник инспектора, получилось такое, что я или большой человек, или очень перетрусил. Тема тоже поставлена неясно и развита плохо. Будь на служении Владыка, проповедь вышла бы еще хуже.

А мне казалось, что она сошла хорошо, прочувствованно. Серьезнее нужно будет готовиться. Слишком снисходительно смотрю на свою проповедь. Никуда не годится она ни по содержанию, ни по устроению формы, ни по произношению.

Так как вчера пред проповедью я провел день в воздержании, то сегодня же, совсем забывши о воздержании, не забывши, а, скорее, потерявши самообладание, и так волей-неволей наелся почти до пресыщения. Обедать не хотелось, тем более что по случаю посещения сегодня Лавры и Академии английскими епископами, прибывшими в Россию вместе с депутацией политиков, пришел немного раньше. Но все-таки отведал два блюда. И только на вечерне убедился, что нагрузился доверху, так что, не пивши чаю, не захотел и ужинать. Настроение после обеда было необыкновенно нетерпеливое, один вид хлеба возбуждал во мне какую-то непонятную чисто животную жадность, я едва сдерживал себя. Я сам не понимал, что со мной делается, какая причина этого?

Причины эти, несомненно, есть, потому что как без причины? И кроются эти причины в прошлом, ближе во вчерашнем дне, потому что и прерывистости в течении жизни нет. Вчерашний день только на вид хорош, день внешнего самопринуждения, а не внутреннего самоопределения. Внимательнее нужно всматриваться в душу и различать скорлупу воздержания от ореха и, не прельщаясь внешним видом его, заботиться о чистоте намерений и постоянстве. Иначе обязательно буду ханжой - людям на соблазн и [себе] на погибель.

В церковь пришел с холодным сердцем, но на утрене живо почувствовал свое полное безсилие в духовной жизни и, хотя и утомлен был, но от души и горячо молился Богу. В это же время пришло много хороших мыслей, для меня яснее стали некоторые вопросы внутренней жизни, например, о неосуждении. За все благодарю Милосердие Божие.

Январь, 31. Большой день для меня - вчера, священно-торжественный и радостный: после Литургии окончил и подал, наконец, семестровое сочинение по Основному Богословию на тему «Благо», в студенческой и личной внутренней жизни - это целое событие. Больше двух месяцев работал я над ним почти без перерывов, и это время считаю лучшим временем Академической жизни - необычайно напряженным и мучительным, но зато творчески плодовитым и внутренне удовлетворенным, радостным временем самораскрытия и самопознания, а вместе с тем и наиболее, если не постоянного, то свободного и осмысленного шествия к последней цели бытия - Богу. В этом сочинении я решил, с Божьей помощью, самые коренные вопросы жизни или точнее всего один вопрос - миросозерцания и миропонимания. Как только мог объективно научно и точно я сделал проницательную оценку всех благ жизни, - всего, чем живет и к чему стремится все живущее, что теперь то, что недавно еще для меня было лишь предлогом непостоянного и слабого сердечного влечения, что для ума представлялось неясно и сбивчиво, - теперь, как гранитная скала, - твердая, как Сам Бог, - святая и великая Истина. Коротко она так выражена в последнем выводе сочинения: «Только в Царствии Божием и каждой личности в отдельности и всем в совокупности - все, всегда и навсегда - в вечное, всецелое и неотъемлемое обладание. Все и вся здесь - Бог, всевысшее Благо: все - от Бога, во имя Бога и для Бога».

Горячо верю, что святая истина эта станет во главу угла и девизом всей моей жизни, потому что, как и все труды мои и все сочинения, не мое оно было, а дите Премудрости Божией и моего неразумия, дело Силы Божией, действующей чрез мое безсилие и немощи; потому что добыта она не просто сухими рассуждениями, а извлечена из тайников моего, хотя и грязного, но не покидаемого Божьей Милостью сердца. Самое же сочинение - родное дитя, первенец мой, если не плоть от плоти, то дух от духа моего. Как мать-родилица вынашивал я его в сердце своем, - как же отпустить, чтобы новорожденное погибло? По горькому, ежедневному опыту знаю, как ничтожен и слаб я, как утонченно лукав и пред собой, и пред Богом, когда дело идет об осуществлении в жизни идеалов добра, красоты и правды - когда всего себя безраздельно и безвозвратно нужно отдать Богу, - но еще больше верю в то, что не может выйти худа из добра, что если Господу Милосердному угодно было, чтобы я открыл Его в творениях Его и в них же постиг Его святую волю, то не для чего другого, как для того, чтобы и по жизни своей я был верным рабом Его. О чем и молюсь Ему, Всеблагому, как всегда, так и теперь в особенности.

А каких трудов, каких забот стоило мне мое сочинение! Сколько мучений и радостей доставило оно мне! Сколько дало глубоких жизненных уроков смирения, терпения, настойчивости! Какой неисчерпаемо-богатый и безценный вклад сдало оно в сокровищницу моего ума и сердца!

Не только днем, но и ночью, бывало, думаю над ним: и сны снятся все о нем же, в воображении рождаются и роем носятся образы, не дающие отдохнуть как следует. Проснувшись на заре, часа в 3-5, до самого утра, бывало, глаз не сомкну, все думаю; и заснуть хотелось бы, да отвязаться никак не могут.

В такие полунощные бдения я поднимался с постели и пока не утомлялся, часа по два и больше обдумывал очередные вопросы темы, а потом, выводя букву за буквой, напрягая все слабые силы свои, записывал свои мысли. Холодно бывало в такие утра и вечера на монастырском ските, обычном месте моих студенческих подвигов, руки без перчаток (которые я принципиально, исходя из решения же вопроса о благах, признаю за ненужную, в некотором отношении вредную роскошь) скоро коченели, из носа капали жидкие слезы, но я не отступал и пред морозом: бегал, потирал руки, а на течь из носу не обращал внимания, хотя она и стекала на самые губы, потому что частое вытирание носа отвлекало внимание от мыслей, и платок становился мокрым. Ум приучался работать методически; из тьмы и хаоса сознания я извлекал далекие мысли, часто так поражавшие меня своей новизной, смелостью и верностью, что я считал их за откровение высшей, еще совсем не известной миру истины. Тогда душа моя наполнялась восторгом, я готов был как можно скорее поделиться ею со всеми: сочинение напечатать по самой дешевой цене и рассылать и близким, и дальним. Но проходил дым восторга, и я убеждался в старой истине, что «ничего нет нового под луной». На бумаге тоже выходило все как-то бледно, неполно, неясно, и я перечеркивал написанное вкривь и вкось, переправлял, пока ничего, наконец, нельзя было разбирать, и писал все заново. Но все-таки вдохновенная мысль, западая в душу, оставляла свой след в жизни. Теперь же и общее направление жизни, и каждый поступок я стараюсь выводить из идеи Высшаго Блага, чтобы вся она была делом свободного самоопределения - разумная и осмысленная.

Завтра еду в Москву; но прежде чем решить это, я поставил это намерение в связь и под контроль интересов внутренней жизни и надеюсь, что не ошибся в выборе. «Широка, Господи, заповедь Твоя зело». Пусть же всегда и во всем только она одна будет для меня законом!

Февраль, 4. «Пастырство - мученичество» - вот истина, в которой убеждаются с самых первых шагов его. Академические годы - безвозвратное время жизни. Братство - лучшая и незаменимая подготовительная школа к нему. Потерять эти годы, не зажечь в груди пламени веры, не закалить терпения - всю жизнь потерять. Без лишних слов, жизнь по правде Божией - страдальческий подвиг. Их, батюшек, укрепи Господи, в житейской борьбе, а в нашу братскую жизнь пусть опыт их и любовь к нам внесут единение духа, а каждого в отдельности побудит к внутреннему, ни для чьего постороннего глаза не заметному, непрерывному подвигу.

В церкви стоял без малейшей искры молитвенного чувства, как чурбак, и так тяжело и неприятно было от этого на душе, хоть совсем уходи из храма. И это после «принципиальной оценки ценностей», после чуть ли не громовых обличений и самого решительного осуждения всяких, в особенности же чувственных, пристрастий! Какие грубые и непростительные противоречия! Какое я жалкое, неразумное безсильное существо! Полное отрицание правды Божией, себя самого… блин [в масленицу] перевесил все самое дорогое мне, все, что принято за голос высшей истины, над добыванием чего я в слезах так часто бился… Когда я представляю себе опасность моего настроения, то так досадно и больно, что после всенощной я расплакался в церкви.

Послезавтра Великий пост, дни молитвы, покаяния, а я живу хуже язычника какого-нибудь. Все это не пройдет ведь даром, а обязательно отразится и на характере, и на всей жизни, за все я должен дать ответ и пред Богом, и пред совестью, и пред людьми. Укрепи, Господи, в покорности воле Твоей и помилуй.

Великий пост.

Февраль, 6. Вчера, в Прощеное Воскресение, было семейное собрание Братства, заключавшееся во взаимном прощении обид брат брату с земными поклонами и троекратными целованиями под пение радостных песней Воскресения Христова. Святой обычай. У нас он введен впервые. В душе он воззвал истинно-братские чувства и всеобщий подъем духа. Дай Бог, чтобы он укрепился.

Около двух часов почти после того, как мы разошлись, я беседовал с будущим председателем Братства Владимиром Александровичем Пылаевым^[*] - человеком целомудренной чистой души, христианской настроенности, необыкновенно сильным и широким организатором. В мою душу он ввел силою своей личности новую струю жизни - пробудил, по крайней мере, возбудил жажду внешней общественной деятельности.

Февраль, 12. Благодарю Бога за эту неделю. Святейшие и величайшие дни в моей внутренней жизни. Говели мы в пустыни св. Параклита, туда прибыли в четверг; пришли туда также и Иванов С. с Колчицким Н., а в среду Сахаров, Лисов, Ивановский. За это короткое время, главным образом во время Богослужений, я пересмотрел всю жизнь свою - не столько отдельные ее явления, сколько общее течение и законы, внутренние основы и дух ее. Многое открылось мне из того, что я раньше не замечал, чего не понимал, переживал я и святые минуты глубокого раскаяния за свое прелюбодейное, лживое богоненавистное прошлое, но моментов такого просветления мысли, сильных душевных волнений, вообще обостренного духовного зрения было очень немного.

Море безпредельное - душа человека, с сокровищами неисчислимыми и безценными, но для меня, как и для каждого чувственного человека, они совершенно неизвестны, не умею я жить самостоятельной духовной жизнью; в книгах ищу удовлетворения запросов души, на самом же деле убивая способность к истинной духовной жизни даже хорошими книгами. Личность должна быть самобытной, иначе она никогда не разовьется до безконечных [совершенств] образа Божия, истина не откроется ей в своей внутренней сущности, в своем безконечном Божественном величии, самая объективная и чисто выраженная истина без умения жить внутри себя воспринимается односторонне и искаженно. Никакими книгами, ни другими ценностями и влиянием нельзя заменить или восполнить жизнь в себе самом, и потому самостоятельная работа мысли, чувства и вовсе должна быть основным принципом образования и воспитания. Влияние должно только лишь устранять произвол и сообщать развитию должное направление, самостоятельно же проверенное и обязательно перечувствованное в основных своих формах, потому что чувство - главный и в своем роде единственный руководитель всякой жизни.

Дух жизни Академии для моей освеженной духовными впечатлениями души показался грубым, плотским, оскорбительным для человеческого достоинства. Плакать хотелось, что в церкви стоят, как чурбаки, рассказывая, смеясь. Такое ли отношение к себе заслуживает величие Божие? Не сужу их, потому что и сам не лучше, но больно и печально, что это так. Дай Бог, чтобы не скоро будничность загрязнила мою и так порочную душу.

Молитва у раки с мощами Преподобного Сергия Радонежского.

Февраль, 18. Как радостно и чисто на душе! Словно в заоблачном мире нахожусь. Это так празднично потому, что «живу уже не я, но живет во мне Христос». Опять я, грешный, сподобился принять в убогую хижину души своей Самого Христа Бога: вместе с 5 другими первокурсниками я посвящался сегодня - в день 300-летия со дня мученической кончины Патриарха Гермогена - в стихарь, и потом приобщался Св. Тайн Христовых. Литургию простоял, как одно мгновение, почти с не ослабшим вниманием, а потом вместе со всеми посвященными пошел к Преосвященному Владыке на чай. Много нагрешил я за эту неделю, монастырское настроение улетучилось было, но после исповеди стало так легко и спокойно. Действительно, снял Господь грехи мои, потому что даже подсознательная жизнь стала чиста, как кристалл. Когда все легли уже спать, я прочел акафист Преподобному Сергию, а во сне в числе других благочестивых видений явился ко мне, грешному, и он сам. Снилось мне, будто я горячо молился у раки его, а потом открыл плат с головы его и просил его святых молитв. На виду у всех он открыл глаза и приподнялся. Все тело его и особенно голова издавали от себя чудный свет. Я затрепетал от неземной радости и изумления, а он благословил меня, поцеловал в лоб и опять лег в гробницу, по-прежнему ставши мертвым. На сон смотрю как на игру благочестиво настроенного воображения, благословение же святого принимаю как действительный факт, как бодрящую весть из горняго мира. Моли же Бога, великий праведниче, чтобы быть мне истинным учеником твоим, всегда и во всем покорным святой воле Божией.

Февраль, 19. Сегодня - день моего гражданского совершеннолетия (автору дневника исполнился 21 год, совершеннолетие в Российской Империи наступало в этом возрасте - ред.). Отметил я его среди будней особенным образом. Заснул около 4-х часов утра, а до этого времени размышлял о прошлой и будущей жизни, о своем всечеловеческом и личном назначении и молился, испытывая таким образом крепость духа и как бы стараясь этим заглянуть и в будущее своей внутренней жизни. Время это прошло почти не заметно, хотя и не было моментов особого подъема духа. Утомленный ночным бдением, Литургию простоял не так внимательно, как вчера, сны тоже, очевидно, вследствие расстройства нервов, были дурные. После обеда вместе с ближайшими из братчиков в числе 15-20 человек я помолился Преподобному Сергию, а пред этим сказал маленькую речь о значении этого дня и года в моей жизни. «Торжествую я, собственно, не день своего гражданского совершеннолетия, а год духовного младенчества, год, являющийся гранью не только сердечного посвящения служению Богу, но и как год разумного, свободного самоопределения. Академия пролила свет на мне - [породила] новые чистые надежды и ожидание будущего, Братство же согревает и оживляет их во мне», - так говорил я собравшимся братьям. Помолимся же, чтобы ключом била жизнь в нем - не пустозвонная, в глаза пускающая пыль, что держится корыстью и тщеславием, а внутренняя, ни для какого стороннего ока не заметная деятельность, извне спокойная, изнутри же полная захватывающего интереса, состоящая из падений и восстаний, - иногда тяжелая, но вера в победу, всегда ведущая к Христу. Помолимся об этом потому, что мы же каждый личность в отдельности, творцы жизни своей и общей, мы же дадим ответ и пред людьми, и пред Богом. Первый общий наш наставник в духовной жизни Преподобный Сергий пусть и нами будет верховодить. Помолимся ему».

Открывши наугад Евангелие, я прочел повествование из 18 гл. Евангелиста Луки о смирении, детской чистоте души и нестяжательности, из Апостола 5 глава второго Послания к Коринфянам. Чудные места, если вообще можно дать в слове Божием предпочтение одному пред другими. Ими пусть определяется моя жизнь.

Продолжение следует.