Стихи к дате

На сороковой день после кончины поэта Бориса Сиротина в его архиве обнаружены никогда ранее не публиковавшиеся стихи…

См. также

1 ноября я отстоял воскресную обедню в Петропавловском храме, потом панихиду по поэту Сиротину, рабу Божию Борису. И отправился в его земное жилище, чтобы в этот сороковой день с его кончины (день самого главного в человеческой жизни экзамена!) побыть рядом с тестем, молитвенно как-то его поддержать. В его квартире - знали б вы, в каких скромных условиях доживал свой век один из лучших русских поэтов нашего времени!.. -внимание привлекли несколько скомканных листочков на его столе. Явно - листки уже давние, чуть пожелтевшие. Записи где-то конца девяностых. Стал их разбирать, почерк не всегда понятен, и все же увидел перед собой еще нигде не публиковавшиеся стихи поэта Сиротина!

Борис Сиротин в своем поэтическом кресле-качалке.

Почему он так и не опубликовал их? Не знаю. Он был строг к себе и на удивление скромен. Считал, что публиковать можно только то, что отделано и доведено если не до совершенства, то хотя бы до блеска.

Стихотворение «Седьмое ноября» могло бы выглядеть как-то аполитично, что ли. Вместо ставших давно привычными в нашей среде проклятий этому дню, вполне себе оправданных проклятий, если вообще проклятия могут быть хоть чем-то оправданы, тут скорее печальное раздумье, подведение грустных итогов жизни своей и страны. В канун этого все уходящего, но никак до сих пор еще не ушедшего «праздника» публикую эти замечательные стихи. В нем Православного читателя, быть может, кольнет его отсылка к детству и строчка про курение, про окурки. На это замечу: насколько знаю, Сиротин никогда не курил. То есть, тут скорее поэтический образ, «для красного словца», вроде ставшей уже народной фронтовой песни «Давай закурим, товарищ, по одной» (не придет же в голову кому-то ругать исполнителя великой песни за «пропаганду курения»? Надеюсь, что так). Сам я 7 ноября считаю самым мрачным и трагичным днем нашей истории. Но ведь когда-то в ранней юности вышагивал и я в этот день на демонстрациях… И вот мы вновь приблизились к этому дню…

Стихотворение, посвященное Митрополиту Иоанну, нуждалось в доработке. Это скорее запись, черновик. Мысль, которую он попытался поэтически расцветить. Возможно, этот стих записан настолько набегу, что и не надо бы ему вовсе в таком несовершенном виде приходить к читателю… Но даты порой бывают сильнее нас. Ведь 2 ноября исполнилось ровно 25 лет со дня кончины Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна. Святителя, оставившего большой след в духовной жизни как Северной столицы, так и нашей Самары. В истории всей России! Как-то не случилось нам в этот раз достойно отметить в газете эту значимую дату. Но вот как раз накануне четвертьвекового юбилея Митрополита Иоанна я как будто бы случайно, но видно по Промыслу Божию, нашел у поэта в жилище эти его наспех записанные, кое-где перечеркнутые и много раз исправляемые строки. Пусть это стихотворение будет все же нашим скромным приношением приснопоминаемому Митрополиту Иоанну (Снычеву).

А третье стихотворение… О нем не берусь судить. Как невозможно же «судить» Покаянный (пятидесятый) Псалом Царя Давида… Как трудно и, главное, совершенно безсмысленно «судить» известное покаянное пушкинское: «Когда для смертного затихнет шумный день…» Так и это - не совсем поэзия. Скорее самоосуждение, крик. Стон, но обращенный не к людям, к Богу. Потому и не спешил Борис Зиновьевич публиковать это покаянное, самобичующее стихотворение при жизни. Слишком личное, слишком сокровенное. О таком говорят только Богу.

Но наступают сроки, и то, что еще вчера было нельзя, вдруг становится можно.

Делюсь своей поэтической находкой на столе ушедшего поэта с читателями.

Антон Жоголев, член Союза писателей России.

Митрополит Иоанн

…Однажды (в детстве? в отрочестве, наверно) он проснулся днем и почувствовал, что в нем нет жизни… Молился - и жизнь к нему возвратилась.

Митрополит Иоанн,
Тот, чьи труды о России
Лжи разгоняли туман,
Недругам срамом грозили.

Скромен и голосом тих,
Подвиг свершил непреклонно,
Каждый Писания стих
Громом срывался с амвона.

И воспылание свеч
Происходило нежданно.
Но не об этом здесь речь,
Речь о душе Иоанна.

Отроком, жизненных сил
Полный, очнувшись в постели,
С ужасом он ощутил
Жизни отсутствие в теле.

Нет, сердце бьется, гудит
Кровь, и мигает ресница,
Но кто-то жизнь из груди
Вынул враждебной десницей.

Эта внутри пустота, -
Шепот в ушах похоронный…
И, призывая Христа,
Отрок упал пред иконой.

Долго молился и вот
Божью он выпросил милость:
Сладко и грузно, как мед,
К отроку жизнь возвратилась.

И озарился тогда
Отрок догадкой, что кроме
Жизни, где сон и еда,
Боль и движение крови,

Тайная, светлая есть
Жизнь, что исполнена смысла,
Не подсчитать, не прочесть
Все ее буквы и числа.

Прощание с ноябрьскими праздниками

7 ноября 1996 года

День седьмой ноября, ну куда же от праздника деться,
Коли в памяти сердца бокалов его перезвон
С гулким шагом державным смешался… Он - алое детство,
Про его людоедство сейчас вспоминать не резон.

Он и детство и юность, и зрелость с незлобной усмешкой,
Он - кресты и рубины, что падали в сердце, лучась,
И царапались больно… Но кто из нас чувствовал пешкой
Деревянной себя, каковой ощущаем сейчас?

Зябко, поздняя осень, извечная русская драма…
И какие вопросы тот далекий ноябрь разрешал?
Он, одною рукой торгашей изгоняя из храма,
Волосатой другою потом этот храм сокрушал.

Жили по искаженным, по евангельским всё же заветам,
Перепуталась вера с неверием в нашей душе молодой,
Мы как дети гонялись за сказкой, за солнцем, за ветром,
А пришлось остужаться холодной, нечистой водой.

Грязь течет по лицу, под ногами коробки, окурки,
Подберем по окурку, закурим, давнишний мой друг,
Детский праздник помянем: где его сивки-бурки-каурки,
Где конек-горбунок? Но зато - иномарки вокруг.

Зябко, поздняя осень, извечная русская драма,
Я иду и сжимаю небесную каплю в горсти.
Камень, древняя надпись - налево, направо и прямо,
Светят луковки храма, и с ними спокойней идти.

7 ноября 1996 г., Переделкино.

Я шел рано утром…

Черные вороны каркали, черные кошки дорогу
Перебегали, сорока трещала на голом кусту,
Я шел подмосковным поселком от женщины и только винился Богу,
Спасителю нашему Иисусу Христу.

Винился за то я, что толпами суеверья
Окружили меня и не видно из круга пути,
Винился за то я, что стою пред высокою дверью,
Всё стою и молюсь, и редко решаюсь войти…

И винился за то я, что, не ведая явного чуда,
Сомневаюсь невольно, хоть тут же сомненья гоню,
Что страстями живу в липких лапах гордыни и блуда,
А порою и блуд причисляю к святому огню…

Тут-то луч и ударил, восстало Светило,
Меж стволами мелькая и как бы сойдя с небеси,
И меня недостойного трижды перекрестило
В подмосковном поселке, в самой сердцевине Руси.

1998 г., Переделкино.

Одиночество без имени и отчества,
Пусто в сердце, в голове, в дому.
Не сбылось ли давнее пророчество -
Куковать под старость одному?

Но ведь в том пророчестве обещано:
Жизнь прошьется золотой иглой -
И придет стареющая женщина
Со следами красоты былой…

Так иль этак сбудется пророчество,
То ль иль это будет, а пока -
Одиночество без имени и отчества,
Без лица, движенья, языка.

1997 г.

31 октября ехал в Москву, перед Октябрьском - река…

Свет ноябрьского серого дня,
Волны волжские - стылые груды.
Как же будет Река без меня?
Как же я без Реки своей буду?

Мир, безстрастны законы твои,
Но скажи, как без теплого взгляда,
Как без тихого слова любви
Сможет двигаться эта громада?..

И садятся на мель корабли,
Волге горло песок подсекает…
То ль Река иссыхает вдали,
То ль душа без нее иссыхает…

1 ноября 1996 г., Переделкино.

Мои стихи давно уже молитвы;
Хотя грешу я снова и опять,
Но все-таки солдат духовной битвы,
А с кем я бьюсь - не надо объяснять.

29 октября 1998 г.

Свои стихи не помню наизусть,
Они лишь миги краткие блаженства,
Дневник души, несовершенной пусть,
Но жаждущей любви и совершенства.
И думаю: была б душа жива,
О ней и надо помнить неустанно,
А к ней всегда приложатся слова -
Из снега ли, из солнца иль тумана.

17 марта 1997 г.