Боль

Рассказ инокини Софии (Кореневой).

1.

Лера сидела в черном одеянии послушницы за синтезатором и листала ноты.

- Ну, ты опять за свое, за музыку, тебя же только вчера в послушницы одели, - с упреком сказала послушница Саша, важно поправляя свой подрясник.

Лера смущенно улыбнулась.

- Она на прощанье, в последний раз решила помузицировать, - подала голос пожилая монахиня Варвара из-за Сашиной спины.

- А-а-а, - протянула понимающе Саша.

Дверь открылась, и в библиотеку вошла пожилая монахиня в серой расстегнутой кофте поверх апостольника и с наперсным серебряным крестом.

- Матушка Никифора, благословите начинать вечер? - спросила новенькая послушница Лера, ласково глядя на матушку.

- Конечно!

- Сейчас я спою песню, посвященную моему духовному отцу, иеромонаху Серафиму с Валаама, написанную два года назад, а потом - песню, посвященную нашей матушке.

- У нас Лера и поэт, и композитор, - сказала игумения.

Лера мягко опустила руки на клавиши и нежным голосом запела:

Рука к руке, свет вдалеке -
Дивный Фаворский свет.
Рука к руке, белый храм в реке -
Краше на свете нет…

Она пела то нежно, то горячо свои песни, потом - церковные песнопения, и тогда уже подпевали все сестры. Но больше всего в этот вечер прозвучало песен, посвященных отцу Серафиму.

Саша даже позавидовала Лере немножко, что у нее к батюшке такое трепетное отношение… И что она сама никого так не любит, даже матушку.

Придя в келью после концерта, Саша пыталась помолиться. В келье было темно, тускло мерцала лампадка на мартовском сквозняке. Весна будоражила, заполняла келью сочным запахом талого снега. Еще в этом запахе чувствовались набухающие почки, прорезающаяся травка и грядущее жаркое солнце.

«Нет, невозможно молиться, просто невозможно!» - думала юная послушница. Она достала свой дневник - большую желтую тетрадь - и начала писать стихи:

Посвящается послушнице Валерии и иеромонаху Серафиму.

Ты и батюшка - свет и свеча,
Ваша к Богу любовь горяча.
Ваша родина - Новый Завет,
Вы Фаворский в нем встретите свет…

Утром перед завтраком Саша постучалась в келью Леры.

- Входите, - услышала она голос за дверью и вошла.

На кровати сидела Лера без платка, на ногах у нее лежал маленький ноутбук. По покрывалу были раскиданы ноты. На полу стояли цветочные горшки и неразобранные сумки. Саша вспомнила, как их переносил сюда отец Серафим - высокий, худой, в рваном светлом подряснике, с седыми волосами и длинной седой бородой.

- Слушай, Лер, я вам с батюшкой стих посвятила… - Саша не успела договорить, как Лера вскочила, вырвала у нее из рук листок и стала жадно читать.

- Великолепно! Перепиши мне в двух экземплярах! - горячо сказала Лера.

2.

Сегодня Саша была уже третий день на кухне. Было утро, а силы уже кончились. Она вяло разбирала посудные сушки, то и дело устало роняя железные крышки от кастрюль. От этого грохота каждый раз вздрагивала старенькая инокиня, живущая в келье над кухней. «Ничего, скоро переедем в другой дом, и я себе найду тихий уголок», - думала она.

В кухню зашла мать благочинная, монахиня Поликсения, и, вручив Саше букет цветов, сказала:

- Сашенька, поставь вон в ту красивую вазу, это матушке кто-то принес.

Саша механически взяла цветы, положила на раковину и, поставив стул, полезла за вазой на шкаф. Сняла и поставила в нее цветы, от усталости забыв налить в них воду.

Мать Поликсения стояла в дверях и принимала помыслы. А поскольку гнев она таить не умела, то и сказала яро:

- Вазу протереть надо было, и в цветы воду налить, и подрезать их!

Саша хотела ответить: «Вот вы сами всё это и сделайте», - но сдержалась и молча пошла мыть вазу. И тут Саша уронила вазу, как роняла до этого одну из железных крышек, прямо в раковину. Дикий грохот, разлетелись осколки.

Мать Поликсения и Саша замерли.

- Ну ничего, не переживай, я скажу матушке, что это я разбила, - сказала благочинная прерывисто.

- Не надо мне такой лжи! Это была хорошая, нужная вещь, а теперь ее нету, я ее уничтожила, - расплакалась Саша.

Плакала она больше от усталости, но и от покаяния.

Мать Поликсения всё поняла и незаметно ушла. Саша постепенно утешилась, на душе у нее просветлело. Стоя перед иконой Господа, она мысленно просила прощения у Него, лицо ее в этот момент было похоже на икону.

Вдруг она заметила, что в дверях кухни стоит молодой рабочий Олег, смотрит на нее и улыбается.

- Как вы сюда вошли? - смущенно спросила она.

- Да открыто было, - сказал рабочий, - вы мне кусачки не дадите, сестра?

- Нет, это к Любе.

- А где ее можно найти?

- Не знаю.

- Понятно, - сказал парень, развернулся и ушел.

«А может, я ему понравилась?» - подумала послушница и, чтобы выбить этот помысел из головы, даже встряхнула головой, да так, что платок развязался.

Через пару дней, выходя из храма, Саша увидела Олега. Он стоял рядом с бетономешалкой, скрестив руки на груди, и пристально смотрел на нее. Саша посмотрела ему в лицо, не смогла удержаться и не посмотреть. Так они и стояли, глядя друг на друга, пока послушница не отвернулась.

Придя в келью, Саша думала: «У него красивое, утонченное лицо, правильные черты, высокий рост, и одежда каким-то чудом всегда чистая и отглаженная, хоть он всё время на стройке…
Я что, увлеклась им? Нет, кажется, я не перешла еще эту черту… Боже, помоги!»

3.

Как-то матушка Никифора сказала за трапезой:

- Саша, я хочу тебя назначить постоянным трапезарником. Это хорошее послушание, благодатное. Ангельское послушание - людей кормить… А почему ты плачешь?

- Потому что я молиться не успеваю…

- А ты во время работы молись.

- Хорошо, матушка, благословите. У меня уже сил нет ни молиться, ни послушание исполнять. Единственное желание - отдохнуть, поспать немножко.

- Спи, конечно.

- Когда?

Матушка пригубила кофе и перевела тему.

- Сегодня вечером, когда посуду после ужина помоешь, сходите с Олегом белорусом в новый дом, надо там краны проверить, фонарик возьмите, там света нет, - сказала матушка и поставила чашку с кофе на стол.

У Саши заколотилось сердце.

Вечером, в весенней мгле, послушница Саша подошла к кажущемуся в темноте темно-коричневым дому. Фонариком она высветила лицо ждущего ее Олега.

- Не свети в лицо, глаза обожжешь, - сказал парень, морщась.

Саша опустила фонарь.

Они вошли в неосвещенный дом.

- Может, сначала на второй этаж? - спросила Саша, голос ее подвел, он звучал слишком мягко.

- Как скажешь, - ответил рабочий весело.

Они поднялись по витой лестнице. В темном коридоре второго этажа были приоткрыты двери комнат.

- А твоя келья какая здесь будет? - бодро спросил Олег.

- Не знаю еще, - пробормотала Саша, она боролась с собой.

Они прошли в душевую.

- Посвети мне, - сказал парень, заходя в душевую кабинку.

- Так?

- Да. Вот, видишь, вода везде идет.

- Только я заметила, что все краны закрываются в одну сторону, а этот в другую, - сказала Саша.

- Да, надо эконому сказать, - подтвердил парень.

- Что, в туалетах проверим? - спросила послушница взволнованно.

- Да, а потом спустимся в котельную, - сказал Олег, улыбаясь неестественно.

Зайдя в туалетную комнату, Саша и Олег потянулись к крану, и их руки встретились. Олег сжал ее руку и опустил вниз лицо. Саша замерла. В этот момент она осознала: «Да, я очень сильно увлеклась». Сердце ее бешено колотилось. И тут ее взгляд упал на окно. Из окна был виден поклонный крест, а на нем - Спаситель! «Спаси меня, Господи!» - закричала в душе Александра и, вырвав свою руку из руки Олега, бросилась к двери.

4.

Придя в келью, Саша, как заводная, ходила из угла в угол, читая молитву. «Значит, увлеклась я. Это страшный грех, ведь я послушница… Как жить дальше? Как жить с осознанием этого греха? Покаяние до уныния доводит… Скажу всё завтра матушке!» От этой мысли она немного успокоилась. Но боль осознания не покидала ее. Всю ночь она не спала, то плакала, каясь, то - писала стихи, посвященные ему.

Утром Александра постучалась в келью Леры.

- Входите! - привычно услышала она.

Саша зашла.

- Лер, я стихи ночью написала.

- Много?

- Пять.

- Ух ты! Ну, дай почитать.

Саша с надеждой дала Лере тетрадь.

Лера долго читала с мрачным видом, потом сказала:

- Кошмар. Такие стихи писать нельзя. Ты же послушница! Ты что, в кого-то влюбилась?

- Да сама ты в своего духовного отца влюбилась, - сказала Саша и вышла, захлопнув дверь. Лера растерянно посмотрела ей вслед…

Влетев в келью, Саша бросилась на кровать и зарыдала. Да, она не ожидала такой резкой критики своего творчества. Нервы ее были - как оголенные провода, ее било током душевной боли! Скорбь, нежелание смириться, уязвленная творческая гордость разъедали ее раны, словно яд.

Саша безпросветно, безпокаянно плакала. Вдруг в келью постучала матушка.

- Саша, ты что посуду мыть не идешь? Нет, если ты устала, то отдохни. Я кого-то другого пошлю, - словно почувствовала неладное.

Саша бросилась к ногам матушки, потом усадила ее на кровать и стала быстро, эмоционально говорить:

- Матушка, простите меня! Я без благословения вашего стихи писала и сестрам читала их, простите!

- Ну хорошо, что стихи пишешь. А о чем?

- Обо всем… - Саша замялась: - А последние о рабочем. И их раскритиковали. А я - плачу. От гордыни.

- У каждого свое мнение, на всех не угодишь. А что там о рабочем?..

- Матушка, я сильно увлеклась одним рабочим, - сделав над собой усилие, сказала Саша, и по щекам ее покатились слезы.

- Это которым? - спокойно и даже успокаивающе спросила игумения.

- Олегом белорусом. И он взял меня вчера за руку. Но я убежала…

- Молодец!

- Простите меня, матушка!

- Зачем тебе он нужен? В Царствии Небесном все будут как Ангелы, и мужчины, и женщины, там не будет брачных отношений. У Олега плохой характер, дурные привычки, к тому же он на десять лет тебя старше. Разведен.

- Да? А я думала, он мой ровесник.

- Ты ждешь, что я сниму с тебя послушническую одежду и благословлю выйти за него замуж? - спросила матушка, испытывая послушницу.

- Что вы, матушка?! Я только об одном мечтаю - от этого искушения избавиться! - строго сказала Саша.

5.

С утра у игумении Никифоры болело сердце. Пересиливая себя, она ласково разговаривала с благодетелями монастыря и, не гневаясь, строго говорила с экономом. Потом появилась смутная тревога в душе и безпокойство за сестер.

А послушница Саша тем временем с трудом засовывала свои келейные иконы в большой переполненный рюкзак.

Днем матушка сидела в трапезной и, прикладывая к сердцу Дивеевскую земельку с Канавки, заедала хлебом корвалол.

В трапезную решительно вошла Саша.

- Ты помыла посуду? - спросила привычно матушка.

- Нет, я не помыла посуду! И не вымыла пол на кухне! Я ухожу из монастыря!

Матушка онемела. А Саша продолжила:

- Наш монастырь - это сельскохозяйственная артель: всё вокруг труда, а на молитву упора не делают! Хочешь - молись, не хочешь - не молись. Живи как хочешь, главное - работай. Никто ничему духовному не учит. От чрезмерной усталости послушания делаешь непослушно и безсовестно, лишь бы всё успеть. В монашеском корпусе постоянно появляются рабочие и другие мужчины, искушения страшные от них. Не нужны мне ни такой монастырь, ни такая матушка! Всё, я ухожу! - выкрикнула Саша.

- Ну и уходи, - сказала спокойно матушка.

Саша вышла из трапезной, хлопнув дверью. Из глаз матушки брызнули слезы в этот момент…

Девушка решительно вскинула на спину рюкзак и вышла из темного корпуса в солнечный мартовский день. Она быстро шла к монастырским воротам. Вдруг Саша услышала голос Леры за спиной:

- Саша, вернись!

Девушка прибавила шагу.

Лера закричала громко и отчаянно:

- Саша, матушке плохо!

Послушница вздрогнула и остановилась. Простояв несколько секунд как вкопанная, она сбросила рюкзак наземь и бросилась к корпусу. Матушка лежала на полу в трапезной. Едва дышала. Саша встала на колени, положила голову матушке на грудь, прислушиваясь к ее едва пульсирующему сердцу, и зарыдала.

- Матушка, я никогда, никогда не уйду из монастыря, только не умирайте, - безпомощно бормотала она.

Матушка чуть приоткрыла словно еще не видящие никого перед собой глаза, заглянувшие в Вечность. И попробовала улыбнуться.

Рисунок Анны Жоголевой.