Подайте Христа ради!

Заметки писателя Владимира Крупина.

Какое же счастье стать нищим духом, то есть растворить свою волю в воле Божией. Вот я - нищий, вот я молю Бога подать мне нужное мне. Что даст Бог, то и слава Богу. А когда-то, давным-давно, думал я, что быть нищим духом - это слабость. А это великая сила, терпение и мужество. «Подай, Господи, нужное мне». А не подает, значит, или плохо прошу, или это мне не нужно.

Но нищета духовная и нищета физическая - совсем почти разное. Достаточно увидеть комфортно сидящую на стульчике нищую-профессионалку, которая гонит в шею конкурентов, чтоб задуматься о сути нищеты. Эту старуху, как и вообще всех, не надо осуждать. Принимая милостыню, человек берет на себя обязательство молиться за того, кто подал ему. В этом тайна милостыни. Народ говорит: «Не вели, Господи, принять, вели, Господи, подать». Как говорят старцы: день, прожитый без милостыни, - пропащий день.

Есть безсонница трех родов: когда вовсе нет сна, когда плохо засыпается и когда просыпаешься очень рано и не можешь заснуть. У меня безсонница третьего рода. Я просыпаюсь - темно. Лежу тихо, чтоб не безпокоить домашних. Вот проясняются очертания икон. Вот это Великомученица Варвара с погибшим ради нее и ради Христа воином, вот Преподобный Сергий, игумен Радонежский, с явлением ему Божией Матери...

«Милостыня». Иллюстрация Ильи Глазунова к «Запискам из мертвого дома» Ф.М. Достоевского.

Нет, не дано нам продвинуть вперед русскую мысль, выпало нам тяжкое бремя, нет, не тяжкое, очередное. Мы же, когда разгружали баржи на Вятке-реке, когда по очереди подходили и подставляли спины под груз, мы же не смели просить навалить полегче; чего навалят, то и несешь. Так и по жизни: соединить связь времен, поднять из праха и склепать звенья цепи веков - разве не труд, разве не великая честь и доверие.

Лежу и ужасаюсь, и умиляюсь своей памяти. Она и терзает меня, и пугает, и радует. До такой степени ярки и четки воспоминания, что думаю - мы ничего не знаем о себе. Вот я, почти мальчишка, журналист районки, шестнадцать лет. Вот я в командировке, вот мог бы ночевать в сельсовете, или в комнате приезжих лесопункта, или вообще в дом приглашают: любят же нашу районную газету, а я же в каждом номере печатаюсь, я же сильно знаменит! Но нет, не могу, надо бежать к любимой девушке. А сорок километров по занесенной снегами дороге что такое для влюбленного поэта, я же еще и стихи пишу по дороге. Например: «Любая дорога куда-нибудь когда-нибудь приведет. Но куда-нибудь и когда-нибудь - это слова не для нас. Нам нужен ясный и точный расчет, точный и скорый час». Бормочу: «Мягкие волосы, сиянье глаз, звуки голоса слышал не раз. И восторгался, хотя хандрил, тебе улыбался, тебя любил». Лес, сосны, снег обрывается с вершин и дополняет пасмурность. И не до пейзажей мне, ничего не замечаю, даже того, что уже обморожено лицо и долго будут черными щеки, но вот хранит же память зрения клок сена на придорожной иве, помню же, как деревянно и надменно каркает огромный ворон, как срываются сверху и падают в снег тетерки, как далеко, заставляя настораживаться, что-то мелькает и движется.

Скольким же людям я принес горя, как стыдно, какие мытарства я пройду, и пройду ли, по грехам своим? Вот и цепляюсь за милостыню, как за спасательный круг, чтобы выплыть. Конечно, нет того, чтобы я подавал и думал, вот это тот мой грех стирает, а это - тот. Нет. Да и милостыня - это ведь не только деньги и не столько деньги даже. Перевел слепого через улицу - вот и милостыня. Вечность тому назад в Горьком в трамвае увидел плачущую женщину с калекой-сыном. Он на костылях, а учился хорошо, и подали документы в бухгалтерский техникум. Пришел вызов. А когда увидели в техникуме его костыли, то и отказали. Как отказали? Все возмутилось во мне, ведь бухгалтеру не надо сдавать стометровку. Где этот техникум? А ну пошли! Мы вернулись, я прошел все коридоры и кабинеты - и добился, чтобы парня допустили к экзаменам. Хорошо ли это, что я напоминаю о том случае? - наверное, плохо...

Или: я на высокой колокольне, спиливаю деревья, раздирающие корнями кирпичную трехвековую кладку. Летят вниз несчастные березы и рябинки, выросшие из вольных семян, носимых ветром, очищается пространство. Я разгибаюсь: Боже мой, какая даль!..

То, что хочется записать, то, о чем хочется написать, не надо сразу записывать: оно уменьшается и экономит бумагу. Уж как я хотел описать свой, казалось мне, подвиг, о том, как я возил из центра Москвы кости и черепа в Никольское, но разве это подвиг? У нас, недалеко от дома, в Георгиевском переулке, там, где стоит бетонно-стеклянная Дума, на месте бывшего Георгиевского монастыря, от чего, кстати, и название переулка, построена школа. Около нее все время что-то копают, роют, проводят, закапывают и выкапывают, и снова роют. И давно, лет пять тому, как мы вселились, тоже копали. Тогда я увидел кости, явно человеческие. Я кости собрал, отвез в Никольское, захоронил в церковной ограде. А нынче опять стали что-то проводить, рыть траншеи. Боже мой, сколько первое время появлялось на свет черепов! Я их собирал, складывал в сумку и отвозил на наше кладбище. Нашел запущенную могилу и в нее зарывал.

Мне хотелось описать свои ощущения, когда я с огромной сумкой в метро, а отвозил я черепа и кости раз восемь. Еду в метро, автобусе, что люди думают обо мне? Наверно, что и я тоже из этой породы торгашей, произведенной демократией. Мужчины и женщины, все крепкие, все жующие, волокут куда-то свои грузы, и я среди них... Но прошло время - зачем это описывать и расширять, ведь главное, что я не оставил косточки на поругание, и слава Богу. Какая тут моя заслуга? - никакой, это же радость, что достался такой труд во спасение души...

Или тоже, хотел описать нищих из воспоминаний детства, они были рады картофелине, кусочку хлеба, просили, стоя у порога, крестясь на красный угол, Христа ради, - и для сравнения описать нищих времен демократии. В моем пути на работу, через самый центр Москвы, я насмотрелся в основном на нищих-профессионалов. Когда кто проходит изредка, тем более приехавший, он видит нищего или нищую, подает, а я хожу почти каждый день и вижу, что и они, нищие, ходят на работу. Многих я невольно запомнил. Вот мать, она рассаживает детей с плакатиками: «Нам нечего есть, умираем», а сама их обходит, покупает мороженое или шоколадки. Вот малыш с гармоникой и с двумя на ней мелодиями. Вот девочка, поющая три года подряд песню «Милая мама». Поет, раскачиваясь и глядя в небо, держа в руках темный пакет, который полнится основательно. Но вообще-то Бог с ними со всеми, Бог всем судья. Всегда надо повторять: «Вели, Господи, подать, не вели, Господи, принять». Вот и вчера: бегу вниз, на метро до «Кропоткинской», до Храма Христа Спасителя, вдруг вижу - стоит старуха в одних носках. А на улице снег и ветер и звезд ночное мерцанье. Чуть уже не сунулся в подошедший автобус, остановился. Говорю ей: «Ты можешь тут постоять двадцать минут? Я тебе туфли принесу». Кивает, но видно, что пьяная. Вернулся в дом, взял старые туфли жены, нашел носки шерстяные, положил в пакет хлеба и сыра, опять к метро. Стоит. «Возьми. Извини, что не зимние». Она стала примерять, мгновенно потеряв интерес ко мне. И даже, кажется, будто подумала, мог бы и получше что принести. И то сказать, не последнее же я от семьи оторвал, невелика заслуга, но все-таки...

Помню, в давние времена ездил в Сергиев Посад, тогда еще Загорск, и старался заранее наменять в кассах метро побольше пятаков, их и подавал. И это, по тем временам, было что-то существенное - треть буханки хлеба. Но и нищие были другими, не требовали, а ждали и радовались милостыне. Иные даже спрашивали имя, за кого молиться. В теперешних нищих, не во всех, конечно, есть прилипчивая назойливость - они пристают и требуют денег. Правда, недавно я подавал и хлебом. Я вышел из Лавры, у меня было куплено два батона монастырского хлеба. Их выдал мне огромный добрый монах-пекарь отец Никита. Я вышел - девочка просит подать. А и до этого много уже просили, и вроде того, что я уже выполнил на этот день долг по милостыням, да и денег не оставалось, и даже немного раздраженно я спросил: «А не рано ли ты начала деньги собирать?» - «Я голодная», - ответила девочка, мгновенно устыдив меня. Я отломил ей хлеба, она с радостью взяла: «Еще горячий». Подбежали и другие дети, подошли и взрослые. Я разломал, раздал весь батон. Но опять же - у меня-то остался еще один...

Ничуть я не осуждаю никого и воспитывать не собираюсь, просто поневоле бросается в глаза падение нравов и эксплуатация милосердия. Профессиональные нищие оттирают настоящих. А их много. Их, конечно, можно отличить - они стесняются своей нищеты, профессионалы ее выставляют. Стоит зрячая старуха и кричит: «Подайте слепой, подайте незрячей!» Или на Арбате, ходя на работу, я поневоле многих профессионалов-попрошаек заметил: вот старуха, стоит на коленях на толстой картонной подстилке, трясется, выставив перед собой икону. А я наблюдал, как она, не тряся нимало ни головой, ни руками, сидит в стороне и курит папиросы, как совершенно по-фельдфебельски захаркивает окурок да еще втирает подошвой в гранитную мостовую. Потом идет на рабочее место и начинает трястись.

Бог с ней. Легко ли протрястись на морозе часов пять-шесть, да еще, видимо, и за место надо дань баскакам нового времени, рэкетирами именуемым, отдавать - легко ли?..

И все-таки надо помнить: день без милости - потерянный день. Подайте на хлеб, на соль, на спички. Не гонитесь за тем, чтоб кто-то заметил вашу милостыню. В милостыне много духовности, это не взятка, в которой всегда корысть и расчет. Даже не подарок, это - милостыня, она важнее вам, а не тому, кто ее принимает. И уж конечно, всегда-всегда надо подавать монахам и монахиням, собирающим средства на монастыри и храмы по благословению. Вот стоит худой, высокий монах из Успенского Бахчисарайского монастыря. Не жалуется монах, ласков и внимателен его взгляд. «Спаси, Господи», - говорит он. И не знаю я, ел ли он сегодня, где и как устроился, но одно знаю - каждая копеечка из кружки, которую он держит перед собой, пойдет на дело Божье.

И сами мы, как этот монах, разве не ждем милости от Бога. Именно так и говорится в ежедневном прошении литургических молитв, обращенных к Господу: ...и ожидающих от Тебе великия и богатыя милости.

Владимир Крупин.