Задушевное слово Лидии Чарской

Глава из новой книги Николая Коняева «Писатели Разъезжей улицы».

Когда речь заходит о Разъезжей улице, все непременно вспоминают строчку из стихотворения Маршака. «А! - говорят они. - Знаем-знаем… Это где Достоевский бродит…»

Давно стихами говорит Нева.
Страницей Гоголя ложится Невский.
Весь Летний сад - Онегина глава.
О Блоке вспоминают Острова,
А по Разъезжей бродит Достоевский...

- так начинает свое документально-художественное исследование петербургский Православный писатель Николай Михайлович Коняев. Давний друг «Благовеста», наш постоянный автор, должно быть, впервые попробовал себя в жанре «чисто-петербургского» литературного путешествия. Ведь какое может быть дело читателю, скажем, из Сызрани или Оренбурга, до одной, пусть и старинной, пусть и весьма примечательной улицы Северной столицы? Но ведь улица эта столько в себя вместила! Окажется слишком утомительным делом перечислять все те славные литературные имена, которые накрепко связали себя с Разъезжей улицей Санкт-Петербурга. Но, наверное, не будет уж очень большой тайной, если мы скажем, что как раз на этой улице, в старинном доме 1831 года постройки («Сюда мог Пушкин заходить!» - невольно проносится в сознании у гостя) живет писатель Николай Коняев. Из окна его писательской квартиры Разъезжая улица видится объемнее и ярче. Потому что и сам он - важная часть этой славной улицы; и его книги тоже влились в тот длинный литературный ряд, который, как на книжной полке, можно сказать, выстроился вдоль Разъезжей… Мы публикуем одну главу из его «петербургской» книги.

Эта книга была уже написана, когда, упомянув про нее в разговоре со знакомым игуменом, я услышал вопрос:

- А про Лидию Алексеевну Чарскую вы пишете в этой книге?

Конечно, можно было ответить, что в ряду Ф.М. Достоевского, Н.А. Некрасова, А.И. Куприна, Ф.К. Сологуба и В.В. Розанова как-то не смотрится Лидия Алексеевна Чарская. Но с другой стороны, если книга эта о писателях Разъезжей улицы, то не помянуть о Чарской никак нельзя…

Лидия Чарская в начале ХХ века была одной из самых популярных тогда писателей и безусловной «властительницей дум» российских детей. В 1911 году на съезде библиотекарей были озвучены результаты опроса, что читают дети среднего возраста. Чарская уступила только Пушкину и Гоголю…

И вот - ну почему же у нас такое возможно? - столь популярная писательница получала за свои книги сущие гроши. Много раз переиздававшиеся «Записки институтки» принесли Чарской всего сто рублей. Это в те годы, когда, по словам И.А. Бунина, «издатели газет, журналов и сборников на лихачах гонялись за Куприным по ресторанам... и униженно умоляли его взять тысячу, две тысячи рублей авансом за одно только обещание не забыть их при случае своей милостью…».

Поразительно, но Лидия Алексеевна Чарская и на пике своей литературной карьеры продолжала зарабатывать деньги, играя в Александринском театре второстепенные роли субреток и старух.

Еще поразительней, как мало мы знаем о Чарской.

Неизвестна точная дата ее рождения, неизвестна судьба ее сына Юрия. Ее могила - на Смоленском кладбище Санкт-Петербурга, но не всё ясно и с этой могилой. Непонятно, как попала Чарская на Миклашевскую дорожку, принадлежащую Академии художеств, а главное, есть, хотя и далеко не безусловные, свидетельства, что в 1936 году Чарская уехала к дальним родственникам на юг и похоронена там, в Адлере.

Отчасти эту путаницу создала сама Лидия Алексеевна. Чарская - это ее псевдоним, а урожденной она была Вороновой, по первому мужу носила фамилию Чурилова, по второму - Стабровская, по третьему - Иванова.

Поэтому и возникают разночтения…

На Разъезжей улице Лидия Алексеевна жила в доме номер семь, где жил и Александр Иванович Куприн. Только жила она на последнем этаже, который Мария Карловна Куприна-Иорданская даже как бы и не причисляла к дому, где жили они с Куприным: «Внизу в первом этаже помещалась аптека, во втором редакция, третий занимал владелец аптеки. Таким образом, лестница принадлежала только двоим жильцам».

«Это была, - вспоминала Елизавета Григорьевна Полонская про квартиру Чарской, - чистенькая бедная двухкомнатная квартира с окнами во двор, на четвертом этаже, вход с лестницы через кухню в столовую».

Впрочем, так квартира выглядела в двадцатые годы, когда книги Лидии Алексеевны Чарской попали в «Инструкцию политико-просветительского отдела Наркомпроса о пересмотре и изъятии устаревшей литературы из общественных библиотек» и были запрещены.

Елизавета Григорьевна Полонская запомнила Чарскую «высокой седой дамой с испуганным лицом». «Худая, бледная, в соломенной шляпке с цветами, из-под которой смотрели серые детские глаза», - Чарская безуспешно носила по редакциям советских журналов свои стихи и сказки…

Интересно, что защитить ее в эти годы попытался только Федор Кузьмич Сологуб, бывший сосед Чарской по Разъезжей улице. В 1926 году он написал статью, в которой сказал, что «на всем протяжении русской детской литературы (а быть может, и всемирной) не было писателя, столь популярного среди подростков, как Л. Чарская. Популярность Крылова в России и Андерсена в Дании не достигала такой напряженности и пылкости».

Напомним, что Сологуб был не только литературным мэтром, но и опытным школьным педагогом, и великолепное знание психологии ребенка и позволило ему так точно раскрыть и секрет успеха книг Чарской, и причину отлучения ее от «высокой» литературы:

«Чарская имела большую дерзость сказать, что дети не нуждаются ни в воспитании, ни в исправлении от взрослых. Еще большую дерзость учинила Чарская, показавши, как и сами взрослые воспитываются и исправляются детьми». И если дети всё это восприняли по наивности своей не как дерзости, а как высокую художественную и житейскую правду, то «этих двух дерзостей педагоги и родители не могли и не могут простить Чарской».

К сожалению, в 1926 году влияние Сологуба на литературную жизнь стало совершенно ничтожным, и статью его, отправленную в журнал «Звезда», возвратили автору. Правда, как свидетельствует Е.О. Путилова, копия статьи была передана Лидии Алексеевне, и это поддержало ее в годы, когда травля писательницы перешагнула все допустимые границы.

«Чарская отравляла детей милитаристическими и казарменно-патриотическими чувствами», - заявил в 1934 году на первом съезде Союза писателей СССР Корней Иванович Чуковский.

«Убить» Чарскую, несмотря на ее мнимую хрупкость и воздушность, было не так-то легко, - горевал тогда Самуил Яковлевич Маршак. - Ведь она и до сих пор продолжает... жить в детской среде, хотя и на подпольном положении. Но революция нанесла ей сокрушительный удар. Одновременно с институтскими повестями исчезли с лица нашей земли и святочные рассказы, и слащавые стихи, приуроченные к религиозным праздникам».

«Мы Чарскую слишком рекламируем тем, что запрещаем ее, - говорила Надежда Константиновна Крупская. - Держать ее в библиотеке ни к чему, конечно, но надо, чтобы у самих ребят выработалось презрительное отношение к Чарской...»

И вырабатывали.

В обязательном порядке в школах проводились суды над книгами Лидии Алексеевны Чарской. Судили девичью дружбу, целомудрие, задушевные разговоры, первые влюбленности, христианское упование, романтику, которыми были полны ее книги…

Чрезвычайно достойно, десятилетия спустя, ответила на все эти обвинения Юлия Друнина.

«Уже взрослой я прочитала о ней очень остроумную и ядовитую статью К. Чуковского. Вроде и возразить что-либо Корнею Ивановичу трудно. Вот хотя бы почему это девицы у писательницы на каждом шагу хлопаются в обморок? Попробуйте, мол, сами - не удастся! Действительно!.. Хотя в обморок дамы падают не только у Чарской, но и у Толстого, Тургенева, Пушкина. Я и сама задумывалась, как это удавалось нашему брату в прошлом веке…

Понимаю, что главное в статье Чуковского, конечно же, не обмороки. Главное - обвинение в сентиментальности, экзальтированности, слащавости. И должно быть, все эти упреки справедливы. И все-таки дважды два не всегда четыре. Есть, по-видимому, в Чарской, в ее восторженных юных героинях, нечто такое - светлое, благородное, чистое, - что трогает в неискушенных душах девочек (именно девочек) самые лучшие струны, что воспитывает в них (именно воспитывает!) самые высокие понятия о дружбе, верности и чести.

Я ничуть не удивилась, когда узнала, что Марина Цветаева «переболела» в детстве Чарской.

И как это ни парадоксально, в сорок первом в военкомат меня привел не только Павел Корчагин, но и княжна Джаваха - героиня Лидии Чарской…»

Это к вопросу о «милитаристических и казарменно-патриотических чувствах», которыми, по словам автора жизнерадостной и тараканолюбивой «Мухи-Цокотухи», якобы «отравляла детей» Лидия Алексеевна Чарская…

В наше время вновь пробудился интерес к книгам Чарской. Редкая церковная библиотека обходится сегодня без ее романов «Записки институтки», «За что?», «Княжна Джаваха»… Не случайно эта вроде бы светская писательница сейчас так популярна именно в церковной среде. Потому что менялись «времена и нравы», моды и вкусы, но осталось вечное. То, что дорого всем, кто хочет привить своим детям чистый и светлый взгляд на мир.
И если в советскую пору слово «институтка» (пришедшее к нам из романа Чарской) звучало как насмешливое, как синоним белоручки и «кисейной барышни», то сегодня всё начало меняться. И на романах Чарской воспитывается новое поколение русского юношества. А это и радует, и обнадеживает.

Действительно… Никто не знает секрета подлинного литературного успеха, но уж точно, что по таблице умножения этот успех не рассчитаешь…

Николай Коняев.