​В Ташле, с братом

Заметки писателя Владимира Крупина.

Среди читателей «Благовеста» есть, несомненно, и «вазовцы», помнящие заместителя начальника отдела по внедрению новой техники, моего старшего брата Бориса Николаевича Крупина. Он скончался в 2002 году. Было ему еле за шестьдесят. Я сейчас, страшно сказать, старше его уже на пятнадцать лет. Вот как у Господа. Друг за друга живем и память друг о друге несем.

О, какой был у нас брат. Он и старшая сестра Антонина закончили первый класс и готовились идти во второй. А мне в школу было не пора. Но я же всю предыдущую зиму крутился около них, нахватался знаний, то есть различал буквы и очень хотел, как они, иметь тетради и учебники. И вот первого сентября я стал отчаянно требовать, чтобы меня отдали в школу. Ревел день, ревел два. И дома ревел, и на улице. И жаловался проходящим, что хочу в школу, а меня не пускают. Конституции СССР я не знал, но чувствовал, что имею право на образование. И это право осуществил, пойдя в школу в возрасте Филиппка и закончив её в пятнадцать лет.

Брат Борис всегда тяготел к технике, уже лет с четырнадцати работал на тракторе. Отслужил в армии, закончил Уральский лесотехнический институт, работал и в Благовещенске, и в Шахтах Ростовской области, а когда стала греметь Всесоюзная «жигулевская» стройка, поехал в Тольятти. Там молодым специалистам давали квартиры. Брат стажировался в Турине на итальянском «Фиате», а потом оставшуюся жизнь отдал ВАЗу.

Мастер был исключительный. Вот уж кто умел всё. В отличие от меня. И младший тоже умел всё. А я вот, как шутила мама, «валиком прокатился». Книги да книги. Нет, ну, конечно, и трактора, и комбайны тоже были в моей жизни, но судьбой не стали.

Борис всегда относился ко мне с любовью. Страдал, что нам с Надей тяжеловато. Из Италии привозил чеки внешторга, которые здесь отоваривались в валютных магазинах.

А вот всё равно — пишу и ощущаю вину за то, что мало его знал.

Когда мы с другим братом Михаилом и сестрой Антониной приехали на его похороны, нас поразило обилие людей, пришедших с ним прощаться. И оркестр был, и речи были. Но главное — отпевание. Стояла зима. Было очень холодно. И на улице, и в храме. От певчих при пении поднимался пар, который походил на кадильный дым.

Сколько же в те туманные холодные дни декабря 2002 года мы наслушались добрых слов о нашем Борисе, Боже мой! Сидела на поминках за столом старая гвардия ВАЗа. С болью говорили о том, что уже нахлынули жучки-паразиты приватизации, что завод растаскивается. И что брат наш — конечно, не один он — сопротивлялся нашествию жадности и хамства. Оказывается, брат и его единомышленники искали пути замены нефтяного топлива на другие энергии. Но их лабораторию и поджигали, и задвигали.

…А я примерно за два-три года до этого приезжал в Самару, и мы с Александром Громовым, редактором журнала «Русское эхо», были в Тольятти. Саша и раньше говорил о Ташлинском чуде, и мне хотелось побывать в Ташле. А человек, с которым Саша договаривался о машине, поехать не смог. И Борис — а он был очень болен — сказал, что нас отвезет на своих «жигулях» и что в Ташле он бывал. Жена брата очень была против, даже расшумелась: «Да он же, смотрите, еле на ногах стоит. А кашляет как! А температурит вторую неделю! Убить хотите?»

Но Борис, надо знать его характер, был непреклонен.

И мы поехали. Саша рассказывал, что именно «вазовцы» оборудовали источник в Ташле.

— Да еще как! — сказал Борис. — Наши делать могут. Купаться будете?

— Не купаться, а погружаться, — поправил я.

— Ну, давайте.

Не скажу, что брат Борис был очень набожен, но то, что был Богобоязнен, это точно. Относился к моим трудам с пониманием.

Вел машину по снежной дороге. Иногда его душил кашель, и он даже останавливался и перемогал приступ. Я очень страдал и корил себя за то, что не уговорил его остаться.

Приехали. Зашли в храм. Купили, поставили свечи. Взяли и с собой на источник.

О, источник был весь сверкающий серебром нержавейки. Сходы и выходы из него были художественно оформлены. Да-а. Ну, вазовцы!

— Если б вы еще подогрев обезпечили, — пошутил я.

Мороз же был, мороз. Брат стоял и смотрел, как мы раздеваемся.

— Борис! — позвал я. — На Великорецком Крестном ходе, там ведь хоть и начало лета, но вода тоже ледяная. И все верующие старики, старухи, дети идут в источник. И никогда ни с кем ничего плохого не было. А?

Стали, обратясь к иконам, к горящим свечкам, читать молитвы: Символ веры, Отче наш, Богородице Дево, Правило веры и образ кротости. Потом разделись до Адамова костюма. Крестясь и окончательно замерзая, ухнули в жидкий хрусталь источника. Да ведь и он весь был из сверкающей стали. Солнечные блики от потревоженной воды играли на стенах.

— Господи, благослови! Во имя Отца! — Перекрестились. И — раз, с головой! Ох, ожгло! — И Сына! — И снова с головой! И снова крестимся: — И Святаго Духа!

— Слава Тебе, Господи! — выходим, пылающие жаром.

А брат-то Борис, брат-то мой уже тоже разделся. И мы с Сашей Громовым, одеваясь, поём «Отче наш» для раба Божия Бориса. Он совершенно хладнокровно, будто у него всегда так, тоже трижды окунается.

Набрали воды, поехали. И еще брат — присягаю, что говорю правду, — выпил здоровенную кружку из Ташлинского источника. Вода-то, опять же, ледяная.

Едем. Я с тревогой поглядываю на него. Он улыбается:

— Всё нормально!

Вот так и было. И жена его, ожидавшая его больным и чуть ли не при смерти, получила выздоровевшего мужа.

Потом я все-таки спросил его, как же он решился.

— А когда вы начали читать молитвы, как-то внутри что-то сработало. Как-то сразу понял, что надо.

В Тимонихе, у Белова

Исполнилось бы 85 лет автору «Лада» и «Привычного дела» писателю Василию Белову. На его родине в вологодском селе Тимониха побывал его друг писатель Владимир Крупин.

Рано-рано утром вернулся из Вологды — были дни Василия Белова. Ему бы исполнилось 85. Не был там я, в его родной деревне Тимонихе, со дня его похорон. И в тот раз уезжал с тяжелейшим сердцем: ведь во всей округе не оставалось ни одного жилого дома — пустые, черные провалы окон с разбитыми стеклами. На похоронах были десятки автобусов и сотни машин, и вот — все уезжали, бросив могилу раба Божия Василия. Одного, среди безжизненного пространства.

Но такова была его воля — похоронить рядом с матерью. Хотя в день кончины мы в Москве: тогда архимандрит (ныне он Епископ) Тихон (Шевкунов), Валентин Распутин, Анатолий Заболоцкий — звонили вологодскому Владыке, Митрополиту Максимилиану, с просьбой, чтобы он благословил захоронить раба Божия Василия в ограде Спасо-Прилуцкого монастыря, где могила поэта пушкинской еще поры Константина Батюшкова. Там мечтал быть похороненным и Николай Рубцов. И мы возмечтали перенести и прах Василия Ивановича Белова и положить их рядом. Белов, говорили мы, просил о захоронении, когда вся округа там была жилая, а сейчас?

И уже и звонили и Губернатору Вологодской области. И вроде везде получили поддержку, но вышло не по-нашему. И увезли брата во Христе в такую даль! Кто туда поедет, сокрушались мы, там после райцентра Харовска и дороги почти нет. Словом, переживания были.

Но скажу сразу (только что вернулся из Вологды), что Господь всё управил к лучшему, к нашей радости и спасению души великого писателя. Стоит на могиле, утопающей в цветах, крест благородного черного мрамора, рядом памятник рабе Божией Анфисе, его матери, кладбище обнесено хорошей оградой, а главное — осеняет округу возрожденная Василием Ивановичем кладбищенская церковь. В одиночку, уже не молоденький, он поднимался на леса, им же возведенные, делал крышу, красил стены, установил купол, вознес Крест. И внутри всё похорошело и, сказал батюшка, исцарапанные фрески обновляются.

А уж как любят вологжане своего писателя! На памятнике Белову в райцентре (открыли в эти дни) написаны слова земляков: «Василия-то Белова мы все знаем, да вот не больно слушаем».

Горькое, честное признание.

Но не пропало его слово! Величие беловской прозы в её духоносности. Русский язык радостно подчинялся не просто великому таланту, а глубоко воцерковленному человеку. И нельзя в России иначе: если надеешься ей послужить, служи прежде всего Господу Богу. А Россия, по словам народного сказания о Святителе Николае Чудотворце, любимое дитя у Господа. Тяжело нам? Значит, провинились и принимаем наказание по своим грехам. И никто не виноват, никакие заморские дяди: сами хороши.

Главная радость — Василий Белов никуда из нашей жизни не ушел, более того, он продолжает жить с нами. Помогает держать оборону против мелких и крупных прислужников бесовщины.

Ничего, выживем. Всех спасали, пора себя спасать.

Владимир Крупин,
писатель.