​Апостолы первоверховные

12 июля — праздник святых Апостолов Петра и Павла.

Седьмой день как мы на Афоне. Вечером пришли в наш русский Андреевский скит. Крестимся, входим в храм. И дух захватывает от величия. Голубю под этими сводами кувыркаться вольно. Чудного письма иконы и росписи озаряют душу… Сподобил Господь нас, грешных. Слева от входа огромная, в человеческий рост, роспись — двенадцать святых Апостолов. Вскидываю голову, вглядываюсь. Вытесанные постами, ночными бдениями и ветрами странствий сухие сильные фигуры. Лица аскетов. Высокие лбы, окладистые бороды. Зоркий прищур глаз. Святые Апостолы глядят на меня сверху ровно и безстрастно. Первоверховных, плечом к плечу, Апостолов Петра и Павла различаю не по ликам, а по смертоносному лезвию. Иконописец «уронил» у ног Павла короткий меч. Его как римлянина по закону не подвергнут, как тогда считалось, позорной смерти на кресте, а казнят усекновением главы. Петра же приговорят к распятию на кресте. Святой Апостол упросит судий распять его вниз головой, скажет, что недостоин быть распят так же, как Господь Иисус Христос.

…В скиту остались ночевать. В ночной тишине представились евангельские картины той страшной ночи в Гефсиманском саду. Иуда со своим застывшим в веках злым поцелуем. В пламени чадящих факелов накатывается толпа с мечами и кольями. Окружают Христа. Петр выхватывает меч. Лезвие взблескивает над посунувшимся к Учителю рабом, отсекает тому ухо…

Вчерашний рыбак безстрашен в устремлении защитить Учителя… Отчего же днем Христос рек, что не прокричит петел, как Петр трижды от Него отречется? Молчит петух…

Христос велит Петру вложить меч в ножны и приживляет рабу упавшее в траву ухо. Грубые, еще почти звериные лапы хватают Богочеловека, как какую-то добычу. «…Да будет воля не Моя, но Твоя…»

Близится страшный знобкий рассвет. Апостол следует за Ним на подворье Каиафы. После слов Христа «Отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» первосвященник раздирает одежды, заходится в крике: «Он богохульствует!!!» И тогда окружившие Его старейшины и воины плюют Спасителю в лицо, бьют по ланитам… Во дворе первосвященника горит костер. Дым ест Петру глаза, катятся слезы. И тут служанка тычет в него пальцем:

— И ты был с Иисусом Галилеянином!..

— Не знаю, что ты говоришь, — рукавом утирает слезы Петр. Пятится от огня. Страх гонит его прочь. Коли в нем признают одного из учеников, станут истязать и его. Выбравшись за ворота, он натыкается на другую служанку.

— …И этот был с Иисусом Назореем! — обличает та.

— Клянусь, не знаю Сего Человека! — уклоняется от нее Петр, спешит скрыться.

— Точно и ты из них, ибо и речь твоя обличает тебя, — преграждают ему дорогу, хватают за одежду толпящиеся за воротами иудеи.

— Клянусь Богом, не знаю Сего Человека!.. — вырывается от них Петр. Бежит по пустой улице. Он спасся, свободен. И тут-то догоняет петушиный крик. Петр запинается о камень. Падает на колени, плечи сотрясаются от рыданий. Вспыхивают в памяти, жгут слова Иисуса: «Прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня».

«…Как он мог?! Так быстро отрекся от Того, Кого любил, чьим притчам так трепетно внимал», — просыпается во мне жестокий судья всех и вся. «А ты? Не отрекся бы перед угрозой мучительной смерти на кресте?» — взвивается пурпурная мантия совести. — Еще как бы отрекся!» — «Там, в Гефсиманском саду, ты бы отсек рабу Малху не ухо, а голову, — высовывается из-под пурпура мое уже третье «я», внутренний адвокатишко. — Тогда бы тебя тоже распяли...» — «Прекрасно знаешь, что история не приемлет сослагательного наклонения. Твое «бы» лишь жалкая уловка уйти от ответа, — не приемлет Пурпурная Мантия. — Третий петушиный крик застал бы тебя бегущим уже от стен Иерусалима по пустыне». — «Увы, в нашем распоряжении нет машины времени для следственного эксперимента. Следовательно, вопрос об отречении моего подзащитного вослед за Апостолом Петром теряет всякий смысл», — всё изворачивается адвокатишко.

Ворочаюсь на постели, сбиваю в ком белые простыни. Откуда-то из самых глубин души веет горьким ветром: «Здесь, в скиту вершили молитвенный подвиг русские монахи. Когда отошел ко Господу последний из них, а новые не приплыли, скит достался грекам. Они теперь здесь хозяева, принимают нас, паломников из России, как родных. А я, лукавый раб, под этими намоленными сводами грешу пустомыслием…»

…На другой день после заутрени опять запинаюсь у той настенной росписи.
С чувством вины и раскаяния опять вглядываюсь в Апостолов. Вот Павел. Окладистая борода, разворот плеч. Взгляд его, воина Христова, устремлен за окно храма в синеющую даль. Огненный трибун Апостол Павел вошел в наши души с его великим и грозным: «Если я... отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы…»

…Палач его нагнется к его ногам и поднимет с земли смертоносный меч... Рядом Петр. После ночных розмыслов мне перед ним стыдно. Минутную трусость он искупал всю оставшуюся до распятия жизнь. Нес учение Христа язычникам. Исцелял увечных, изгонял бесов, воскрешал мертвых. Терпел, побиваемый каменьями. Но каждое утро вздрагивал от крика петуха…

Что я о нем, Симоне-Петре, знаю? Схож ли его живой облик с изображением на стене Андреевского скита? В Библии скупо: «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев: Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы, и говорит им: идите за Мною, и я сделаю вас ловцами человеков. И они тотчас, оставив сети, последовали за Ним…»

Кто из нас, нынешних, подобно Симону-Петру, оставив свои сети, следует за Христом?.. То-то и оно. Но есть, что роднит нас с ним. Есть! Это его страх в ту ночь. Боязнь боли, на время одолевшая любовь. Отречение. Он чуть похож в этом на тебя и на меня, но чуть. Он отрекся всего однажды, а мы? Не отрекаемся ли мы от Христа ежедневно, до петушиного еще крика, не три, а триста тридцать три раза на дню?.. Но роднясь с ним в слабости, постараемся подражать и в силе его.

Сергей Жигалов, писатель.
Самара — Оренбург.

Тропарь святым Апостолам Петру и Павлу

Апостолов первопрестольницы, и вселенныя учителие, Владыку всех молите мир вселенней даровати и душам нашим велию милость.