​Лихие и святые девяностые

Главы из книги писателя Николая Коняева.

См. начало...

На границе света и тьмы

Монастырь Оптина пустынь стоит на высоком берегу Жиздры.

С одной стороны — речная излука, светлый мир, открытое взгляду пространство полей и лугов, а с другой — лес, темный, большой… Если посмотреть на монастырь откуда-нибудь с неба, покажется, что стоит он на границе тьмы и света.

Эта граница отчетливо видна и на аэрофотосъемках, которые показывали мне в Калужской прокуратуре, объясняя путь бегства убийцы из монастыря. Убив иноков на звоннице, он побежал в темноту леса.

Конечно, ощущение границы света, на которой встал монастырь, словно бы сдерживая собой сгущающуюся за ним темноту, субъективно.

Но истоки этого ощущения можно найти и в истории монастыря.

«Я ехал с вокзала к монастырю и вдруг за поворотом увидел как бы в воздухе белый город-кремль: белые крепостные стены с башнями, белые храмы, над которыми господствовала, далеко уходя ввысь, белая колокольня. И всё это высилось на фоне зубчатой стены многовекового девственного бора… — описывал монастырь И.М. Канцевич в начале ХХ века. — Белое облако-туман расстилалось у подножья стен монастыря, отделяя его от земли и унося в «горняя». А другое белое облако далеко на горизонте вздымалось над монастырём, и в нем непрерывно сверкали беззвучные зарницы, прообраз того нетварного света Фаворского, носительницей которого была Оптина пустынь».

Говорят, что звон колоколов из Оптиной пустыни раньше отчетливо различался и за семьдесят километров, в Калуге. Сейчас прежняя колокольня еще не восстановлена, но колокольный звон с временной, прямо на земле устроенной звонницы, в эту пасхальную ночь 1993 года услышала вся Россия.

Вернее, услышала, как прервался звон, когда, сраженные мечом с выгравированными на лезвии тремя шестерками, упали один за другим иноки Ферапонт, Трофим и иеромонах Василий.

И для многих, очень для многих эта внезапно наступившая на границе света и тьмы тишина оказалась слышнее, чем усиленный телевидением шум президентско-депутатской схватки в Москве…

27 мая 1993 года, Калуга.

Другая сила

Вроде и связей особых нет, и журналисткой нахрапистости начисто лишен, не говоря уже о каком-то особом обаянии, а приехал в Калугу, где до меня целый месяц топтались столичные корреспонденты, и сразу же, мне первому из пишущей братии, попали в руки изъятые при обыске дневники убийцы!

Глаза стремительно бежали по строчкам, за которыми распахивался такой чужой и такой страшный мир, и только частичкой сознания понимал я, что это крайне невежливо по отношению к следователю прокуратуры, столь любезно показавшему мне дневники…

Но, понимая это, я почему-то совершенно ясно понимал, что даже ради вежливости отрываться от чтения дневников нельзя.

— Можно выписки для памяти сделать? — спросил я, перебивая собеседника.

Тот пожал плечами и я, не добиваясь дополнительных знаков согласия, вытащил блокнот и торопливо начал заносить главные, узловые сцены описанной в дневнике истории совращения человеческой души дьяволом.

Мой собеседник демонстративно вздохнул и начал перелистывать на своем столе какие-то бумаги.

Я успел добраться до середины дневника, когда в кабинет заглянул следователь, который и вёл дело об убийстве в Оптиной пустыни.

Меня представили ему.

Я пожал ему руку, попросил его уделить мне время для беседы.

— Да-да… — сказал он, и тут взгляд его упал на раскрытые дневники.

Он узнал их.

— Я попозже загляну, — сказал он.

— Я буду ждать, — сказал я.

Следователь ушёл, а через пару минут на столе хозяина кабинета зазвонил внутренний телефон.

— Да! — сказал собеседник. — Так точно. Да. Сейчас буду…

Он повесил трубку.

— Начальник вызывает… — сказал он. — Вы никуда не выходите, пожалуйста.

Я кивнул.

У меня не было времени анализировать ситуацию, но я совершенно точно знал, что это следователь, который узнал дневники убийцы, настучал начальству на хозяина этого кабинета.

Минут пять я работал в кабинете один, и, сокращая слова, стремительно конспектировал дневники.

Потом появился хозяин кабинета.

Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять — наверху ему устроили выволочку. Поправив галстук, он сел за стол и кашлянул.

— Николай Михайлович! — сказал он. — Я думаю, что вам надо получить разрешение у нашего начальства на снятие копии дневников.

— Хорошо! — сказал я. — Но то, что я делаю, это не копия… Это заметки для памяти!

— Всё равно! — строго проговорил хозяин. — Я бы попросил вас…

— Я не буду ничего записывать! — сказал я. — Я хочу заверить вас, что обязательно согласую с вами текст публикации, и еще… Если вы позволите, я дочитаю дневники…

То, что я безропотно убрал блокнот, смягчило моего собеседника.

— Ознакомьтесь… — сказал он. — Но у вас совсем немного времени. Через двадцать минут у нас начинается совещание.

Двадцати минут хватило, чтобы дочитать дневники.

Прощаясь, я спросил, почему не зашёл, как обещал, следователь?

— Или сейчас он тоже будет на совещании?…

— Да-да… — рассеянно ответил хозяин кабинета. — Вы позвоните ему, договоритесь о встрече.

Мы вежливо пожали друг другу руки, и я ушёл, совершенно точно зная, что больше сюда мне будет не попасть.

Впрочем, мысль эта тоже только скользнула в голове.

Осторожно ступая, я добрался до скамеечки в скверике напротив прокуратуры и принялся записывать в блокнот то, что прочитал в дневниках.

Сейчас можно было уже не сокращать слова, и у меня оказался исписанным весь блокнот.

Вечером в гостиничном номере я рассказал всю эту историю жене.

Мне хотелось завершить рассказ хвастливым резюме, дескать, вот какой высокий класс настоящей журналистской работы я показал, но тут же подумал, что к журналистике, пожалуй, эта история никакого отношения не имеет.

Не журналистский профессионализм, не журналистское везение действовало тут, а совсем другая сила…

28 мая 1993 года, Калуга.

Дневники Аверина

Дневники Аверина, повествующие о том, как дьяволу удалось овладеть его душой, начинаются в 1985 году…

Это тогда он услышал свист в ушах, а затем отчетливый и сильный раздался голос. Скоро от голоса уже невозможно стало укрываться, он мог возникнуть в любом месте, в любой момент.

Как пишет в дневниках сам Аверин, он раньше и не представлял себе, чтобы человека можно было так легко, против его воли, вызывать, будто по рации…

Случайно ли произошло это именно в 1985 году? В том самом году, когда к власти в нашей стране пришел ее главный реформатор и разрушитель — Горбачев?

Разумеется, совпадение случайное, но случайное — только на первый взгляд.

Кто из нас, очарованных жизнерадостностью, нестандартностью нового главы государства, не ощущал тогда в свежем весеннем ветерке, подувшем из Кремля, предчувствия перемен?

Но это тогда ожидание было радостным…

Сейчас, когда вспоминаешь те месяцы, из разворованной и разрушенной страны, вспоминаешь, что и тогда уже порою безотчетное возникало ощущение странной тревоги, хотя ничего еще не предвещало невиданной по своим масштабам беды.

А предчувствия были, были…

Они нарастали, эти предчувствия. И одни ощущали их сильнее, другие слабее, третьи вообще заглушали тревогу эйфорией разговоров о грядущей демократии, но ощущали тревогу все.

Замечено было, например, что участились случаи самоубийств.

Я сам помню, как наш ленинградский прозаик Виктор Перепелка ушел тогда с писательского собрания в лес и там повесился на дереве среди распускающихся листьев, среди весеннего пения птиц. И что толкнуло его в черноту самоубийства, если не невыносимость предчувствия надвигающейся на страну катастрофы?

Ну, а Аверин в 1985 году какое-то время пытался противиться возникающему в нем голосу, но скоро вынужден был оставить эти попытки, тем более что «голос» объявил себя Богом.

Случилось это в пустом доме.

«Ты знаешь, сколько у тебя грехов? — спросил «голос». — Ты будешь сейчас биться головой о стену, а я буду считать».

Аверин принялся стучать головой о стену, а «голос» считал, перечисляя, в чем виноват Аверин. Потом заставил сходить в туалет, а затем — съесть использованную бумажку…

Казалось бы, не требуется особой воцерковленности, чтобы понять, что «голос» принадлежал не Богу, а вечному противнику Бога — сатане, выдававшему себя за Бога. Но Аверин разобраться в этом не сумел.

Увы… Воспитанные в атеистическом равнодушии советской школы, мы лишены иммунитета к бесовству, души многих из нас подобны детям, которым не сделали прививку на корь, и потому они обречены этой болезни.

Подтверждает это не только то, что произошло с Николаем Авериным, но и то, что происходит со всеми нами. Словно морок какой-то напал на нашу страну, и многие ли из нас сумели разглядеть за красивыми словами «демократов» отвратительное обличье воров и мошенников, ненавистников и врагов Православной России?

Наверное, успех сатаны не был бы столь очевидным и, может быть, и не удалось бы ему всецело завладеть аверинской душой, если бы не оголтелая пропаганда чернокнижия и богоборчества, что нарастала в стране с каждым новым днем реформ.

Бесовщина всегда была, но всегда она существовала в подполье, под покровом ночи, тайно. Теперь же сатанизм в России начали проповедовать открыто, не укрываясь от света дня. День и ночь смешались в сознании многих наших соотечественников.

Снова и снова перечитывал я выписки из дневников Аверина и думал, что никакое следствие не сможет назвать подлинных виновников и организаторов его преступления, тех, кто открыто насаждал и продолжает насаждать безнравственность и вседозволенность, тех, кто, хотя и не явно, но совершенно неотвратимо призывает к совершению подобных преступлений…

29 мая 1993 года, Калуга.

Спаси, Господи, люди Твоя

Самое странное, что хотя в пасхальную ночь в Оптиной пустыни было множество людей, никто из них не разглядел убийцы.

Одна из паломниц вспомнила потом, что заметила, как кто-то черный, трясущийся мечется возле колоколов.

Зато другая женщина, остановившаяся как раз напротив звонницы, видела только, как упал вначале насквозь пронзенный мечом худенький инок Ферапонт, а следом, через несколько мгновений, и инок Трофим. Продолжая держаться за веревку, привязанную к языку колокола, он привстал, еще раз ударил в колокол и повалился навзничь...

Стояла эта женщина совсем близко от звонницы, всё разглядела отчетливо, но убийцу и она не видела, словно он был в этот момент бестелесен

— Видели вы ещё кого-нибудь на звоннице? — спрашивал потом у этой свидетельницы следователь.

— Нет… — отвечала женщина. — Больше никого не было…

Последнее слово инока Трофима, как утверждает эта женщина, было: «Спасите»...

— Спасите... — произнёс он и, привстав, еще раз ударил в колокол, а потом упал навзничь уже бездыханный.

И думаешь: о ком и о чём было последнее слово убиенного инока?

Ему ли, сподобившемуся мученического христианского венца в пресветлый праздник, было хлопотать о спасении на земле?

Так, может, не о себе самом и были последние слова отца Трофима, а о нас, о спасении тех, кто может погибнуть и не спастись, кто готов погибнуть и не спастись?

Наверное, это так и есть.

Всё искривилось и запуталось в нашей жизни.

Вспомните, как чуть не навзрыд плакал на трибуне Николай Иванович Рыжков, когда открылись какие-то злоупотребления с приватизацией его дачи. Но это было ещё в начале перестройки, а преемники Рыжкова — все эти заплывшие от жира и пьянства министры, мэры? Ведь ничего даже не дрогнет в их лицах, когда им прямо в глаза говорят, что они — воры и мошенники.

Только и остается повторить слова просившего за всех нас инока Трофима: «Спасите!»

Ибо здесь, в пасхальную ночь в Оптиной пустыни, рассеянное в нашей жизни зло — та дьявольщина и сатанизм, к которым мы уже как бы и привыкли в мирской жизни, — сгустилось до черноты, материализовалось в страшное сатанинское действо.

И не в том ли и Промысел Божий, чтобы явственно показать нам пагубу того пути, по которому ведут нашу Отчизну? Чтобы явственно зазвучали в заблудших душах простые и ясные слова молитвы за Отечество: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы православным христианам на сопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство...»

Не в этом ли, в последнем его слове, произнесенном на земле, в молитве за нас инока Трофима, и заключено извечное посрамление сатаны Богом...

29 мая 1993 года, Козельск.

Арест сатаниста

Вчера Марина не смогла причаститься, пока исповедовалась, причастие закончилось. И сегодня она ушла на раннюю обедню, а я отправился в Козельский райотдел милиции, чтобы записать рассказ Николая Петровича Зобова о том, как он арестовывал Аверина.

В Козельской милиции о случившемся узнали в 6 часов 25 минут 18 апреля. По тревоге был поднят разъехавшийся по домам личный состав. Примерно через час выставили кордоны на дорогах.

Тогда же был задержан Александр Карташов, бомж, проживавший в монастырской кочегарке. Его и заподозрили поначалу. Тем более что документов у Карташова не было, а наколки на руках свидетельствовали об уголовном прошлом их обладателя.

А убийца, пробираясь через лес, уже миновал все ближние и дальние периметры оцепления и приближался к хутору деревни Орлинка.

Здесь он зашел в дом лесника и потребовал еду.

Вид его был страшен. Горящие глаза, изорванная одежда — пока он пробирался по лесным зарослям, оторвался рукав рубашки…

Хозяева от страха замешкались, и Аверин выстрелил в пол из обреза.

Потом схватил кусок хлеба, сало и выбежал из дома.

После его ухода хозяева сообщили в милицию. Сразу же в Орлинку выехала следственная группа, был сделан на основании показаний фоторобот.

Когда начальник Козельского райотдела милиции Николай Петрович Зобов увидел привезенный портрет, он сразу узнал своего подопечного, с отцом которого он к тому же находился в неплохих отношениях.

Уже вечером была разослана ориентировка:

«По подозрению в совершении тяжкого преступления органами внутренних дел разыскивается Аверин Николай Николаевич, 13 июня 1961 года рождения, житель деревни Волконск Козельского района, Калужской области.

Приметы: рост — 165, худощавого телосложения, плечи опущенные, волос темный, короткий, лобное и височное облысение, уши большие, оттопыренные, носит бороду светло-русую, 3-5 см длиной, лицо треугольное, лоб высокий, брови темные, прямые. Просим граждан, знающих местонахождение, сообщить в Козельский РОВД или ближайшее отделение милиции».

После того как была отправлена эта ориентировка, пришли данные экспертизы: один из отпечатков на мече принадлежал ранее судимому Николаю Аверину.

Были устроены засады, но убийца тояла эта женщина совсем близко от звонницы, всё разглядела отчетливо, но убийцу и она не видела, словно он был в этот момент бестелесен

— Видели вы ещё кого-нибудь на звоннице? — спрашивал потом у этой свидетельницы следователь.

— Нет… — отвечала женщина. — Больше никого не было…

Последнее слово инока Трофима, как утверждает эта женщина, было: «Спасите»...

— Спасите... — произнёс он и, привстав, еще раз ударил в колокол, а потом упал навзничь уже бездыханный.

И думаешь: о ком и о чём было поѻями.

Аверин спал за занавеской, и, приподняв ее, Зобов увидел стоящий возле кровати обрез. Все звуки, как вспоминает он, казались оглушительными. Громко заскрипела половица, и Зобов, испугавшись, что этот звук разбудит убийцу, шагнул к кровати. Он просто лёг на Аверина, придавливая своим — сто двадцать килограммов — весом, сверху навалился заместитель, который схватил преступника за запястья, и через всю эту кучу-малу перегнулся второй заместитель и схватил стоящий возле кровати обрез.

— А жаль... — открыв глаза, сказал Аверин.

Сразу, как только его доставили в милицию, он начал давать показания.

Признавшись в совершенном преступлении, он сказал, что тринадцатого и пятнадцатого апреля тоже приходил в монастырь с мечом и обрезом, но тогда совершить преступление не решился.

По словам Аверина выходило, что свое преступление он рассматривает как важный момент в борьбе дьявола с Богом.

— Если бы я не совершил этого, мы проиграли бы войну... — сказал он.

При обыске в доме Авериных нашли изрубленную топором Библию...

31 мая 1993 года, Козельск.

Черный и белый

Возвращаясь из Курвошей, стоял в Оште на остановке, слушал, как рассказывала пожилая женщина о смерти своего мужа…

«С утра он за водой сходил, потом в магазин сбегал, хлеба купил.

— Отдохни! — говорю.

А он головой качает.

— В магазин, — говорит, — курево привезти должны. Я очередь занял.

— Да навошто папиросы тебе, если не куришь?

— А участок вспахать, или еще что?

В общем, убежал… Уж не знаю, чего стоял, а принес домой два кило пряников.

— Полежи! — говорю, а он баню пошел затапливать. Так и пробегал весь день. Потом уже, когда почтальонша журнал «Знание — сила» принесла, сел почитать. И недолго и сидел-то. Встал вдруг, и ко мне идет.

— Худо, — говорит. — Мария…

И сразу оседать стал. Я его подхватила, да куда же удержать-то, только на себя завалила и под него и упала сама. Уж не помню, как выползла. Побежала к соседу.

— Звони! — говорю. — В скорую! У меня мужик умерши!..»

Женщина закончила эту грустную историю и утерла слезинку, выкатившуюся из глаз.

— Дак чего, — спросила подруга. — Сердечный приступ был?!

— Не… — покачала головой женщина. — Удар. От сердечного приступа у меня первый муж умерши. Дак весь почерневши был. А этот — нет, белый помер. Но тоже, как и тот, на бегу…

— Ишь как… — посочувствовала подруга и вздохнула тяжело. — Такая жизнь стала, что и помереть толком некогда…

28 августа 1993 года, Ошта.

Вспоминая старые сны

Вспомнился старый, года три назад приснившийся сон…

Россия… То ли местность с птичьего полета, то ли карта, только очень крупная и подробная.

И на нее сетка наброшена…

А ветер все сильнее дует, сетка шевелится, но сорвать ее ветер не может, потому что сетка повсюду придавлена памятниками и бюстами Ленина.

А сними их, и опали бы путы, унес бы ветер эту страшную сеть, в которую попала наша страна.

Как просто всё казалось — еще три года назад…

10 сентября 1993 года, Вознесенье.

Уголовная эпопея

Этот парень в солдатской куртке приблудился к нам, притащив на продажу полведра клюквы.

Зачем нам покупать клюкву, если мы сами собирались ехать в Жабенец? Куда нам еще ягод?

Я попытался объяснить это клюквоноше, но он непрост оказался.

Как-то простодушно и доверчиво поведал, что хотя и не виноват ни в чем, но его ловит милиция. Ему и не уехать из поселка — милиционеры проверяют все автобусы. Совсем затравили! Если мы не купим клюкву — ему край.

Мы клюкву купили, а кроме того Марина покормила его кашей, напоила чаем, засунула ему с собой банку свиной тушенки, и уже в темноте я перевез Сашу — так звали парня — в зареку, чтобы он смог дойти до Гимреки и, миновав милицейские кордоны, утром сесть там на автобус на Петрозаводск.

Утром мы, как и планировали, поехали с приехавшим из Курвошей Анатолием Стерликовым в Жабенец, но не доехали, остановились у Арси, пособирали здесь клюкву и в тот же день вернулись назад.

Дома нас ждал сюрприз.

В нашем дворе на скамейке спал Саша. Рядом со скамейкой валялась пустая бутылка и наполовину выеденная банка свиной тушенки.

— Я думал, что вы уехали… — невозмутимо сказал Саша, когда мы разбудили его. — Можно, я переночую у вас?

— Тебя же милиция ищет…

— Нет… Они уже нашли того мужика, вину которого на меня хотели повесить…

Все это: и про мужика, и про неожиданную реабилитацию самого Саши, было так темно и смутно, что я поспешил отделаться от него. Сказал, что ко мне приятель приехал, негде мне еще одного человека селить.

— А я на кухне у вас посижу!

— Нет-нет… — решительно сказал я. — Мы завтра опять за клюквой с утра собираемся ехать, так что нам отдыхать надо.

Насилу выгнал его, но утром, когда садились в моторку, Саша появился снова.

— Может быть, вы меня тоже за клюквой возьмете… — попросил он. — А я не просто так. Я бутылку спирта купил. Выпьем вместе.

Не в спирте дело, но я подумал, что, пожалуй, Сашу придется взять с собою. Во-первых, все-таки клюкву собирать — это уж точно честный заработок, а во-вторых, если Саша и замышлял вчера нехорошее, то зачем же его снова оставлять возле нашего пустого дома?

Поэтому, несмотря на угрюмое молчание Стерликова, несмотря на недоумевающие гримасы Марины, я велел Саше садиться в лодку.

И опять я просчитался.

Видимо, план у Саши был такой: когда мы отойдем от берега, он отстанет от нас на болоте, а потом незаметно вернется назад, и пока мы будем спокойно собирать клюкву, угонит моторку, а когда нам удастся-таки добраться до поселка, он будет уже далеко.

Просчет же заключался в том, что ни Марина, ни Стерликов, хотя и собирали клюкву, но не теряли из виду Саши. И когда он направился к моторке, Марина сразу окликнула меня, и мы с Толей двинулись наперерез хитрецу.

Несколько раз повторял Саша свой маневр, но мы с Мариной уже не отходили от берега.

Когда собирались назад, у Саши клюквы оказалось меньше всех.

— Ты и пешком с такой ношей дойдешь… — сказал по-казачьи человеколюбивый Стерликов.

— А что я, что я… — заныл Саша. — Вы что, думаете, что я лодку хотел украсть, да?! Да вы, — это он адресовался ко мне, — думаете, я не мог этого сделать, когда вы меня на тот берег ночью перевозили?

Такая наглость всегда обезоруживает.

Наверное, Толя был прав и следовало бросить этого прохвоста, предоставив ему возможность испытать ту участь, которую он готовил для нас, и самому выбираться с болота... Но, с другой стороны, хотя я и кипел от злости, все наши обвинения базировались на наших подозрениях, а не на доказательствах.

И так муторно на душе было, что я зачем-то еще и спирта выпил, когда мы грузились, и потом пьяный вел по ночной реке моторку и чуть не налетел на движущийся без огней паром.

Сегодня днем Стерликов упаковал свою клюкву и уехал в Курвоши. Мы же провозились весь день с ягодами и уже в темноте пошли к Нине посмотреть «600 секунд».

И не очень-то задержались там, но когда я подошел к калитке между нашими дворами — у нас дома уже хозяйничали. Это понятно было по блуждающим в темных окнах огонькам фонарика, по непривычным для нашего дома звукам.

Совершенно не задумываясь, я схватил прислоненный к поленнице дров обломок прясла и вскинул его над головой. И, должно быть, на просвет такой страшный вид был у меня, что не выдержали воры и с позором бежали, оставив нам трофеи: солдатскую куртку, весла, полотенце, недопитую бутылку водки… Все это было брошено ими на скамеечке под окнами, где, очевидно, и поджидали они нашего ухода.

Украли они у нас, как мы выяснили, тушенку и сигареты.

Я долго хохотал, когда выяснилось, что пропало, а что захвачено нами в плен.

Впрочем, на этом история не закончилась.

Часа через два, когда я вставлял выдавленное на летней кухне окно, а Нина с Мариной сидели на кухне, раздался осторожный стук в дверь.

Прихватив стоящую у плиты кочергу, я пошел открывать.

На пороге стоял дрожащий от холода Саша.

— Я… — шмыгнув носом, сказал он. — Я куртку у вас позабыл… Отдайте, пожалуйста. Холодно ведь…

— Ты украденное верни назад, а потом уже о куртке поговорим! — выматерившись, сказал я.

— Не брал я, не брал вашей тушенки!

Очень мне хотелось врезать кочергой, но меня опередила выскочившая на веранду Марина.

— Сволочь! — тихо сказала она, схватив Сашу за грудки. — Я же тебя кашей кормила!

И кочерги моей, кажется, не испугался Саша, а сейчас — я ясно видел это! — ему стало страшно. Он рванулся из марининых рук и пропал в сентябрьской темени.

Больше его мы уже не видели.

17 сентября 1993 года, Вознесенье.

3 октября 1993 года

Так чудно, так значительно, как в древнерусском предании, начался этот день…

Перенесли из Третьяковской галереи в Богоявленский собор Кремля чудотворную икону Владимирской Божией Матери.

По благословению Патриарха Алексия II прошло: «Господи Боже Спасителю наш!.. Утоли шатания и раздоры в земле нашей… Попали в сердцах наших всяку нечистоту, вражду и злобу, да паки все возлюбим друг друга и едино пребудем в Тебе, Господе и Владыце нашем, якоже повелел еси и заповедал еси нам»… — чтение молитвы, составленной еще в 1917 году Патриархом Тихоном.

А потом началась демонстрация и побежала милиция из района метро «Баррикадная».

Потеряла управление дивизия имени Феликса Дзержинского.

Демонстранты прорвались к Белому дому, и здесь зашумел митинг, а по всей стране распространились слухи, что Борис Николаевич Ельцин бежал из столицы…

Провокаторы попытались стрелять по участникам митинга из мэрии и гостиницы «Мир», но восставшие единым приступом взяли мэрию, и стрельба прекратилась.

А потом что-то надломилось.

То ли темные силы приспешников Ельцина совершили это, то ли сами руководители обороны Белого дома. Вернее, они сообща переломили тот чистый, тот всепобеждающий порыв народного духа, который вдруг возник на улицах Москвы.

Вице-президент Руцкой призвал демонстрантов идти на Останкино. Генерал Макашов место того, чтобы организовать захват телецентра, начал вести с его руководителями переговоры о предоставлении эфира.

И слились эти истерические призывы Руцкого, эта бабья болтовня Макашова со шквальным огнем бэтээров, расстреливающих демонстрантов, с визгом превратившейся в злобного хорька Лии Ахеджаковой:

— А где же наша армия? Почему она нас не защищает?!!

И погасли в этом грохоте пулеметов, в этом злобном визге чистые слова молитвы…

Как потом выяснится, пока шло телешоу из запасной студии на Шаболовке, подручным Ельцина удалось сговориться с командованием Таманской дивизии об оплате расстрела Белого дома…

3 октября 1993 года, Санкт-Петербург.

Николай Коняев.