​Последнее Причастие

Еще утром отец шутил, а в обед лег на диван и руки на груди сложил.

— Всё, дочка... — сказал он. — Кажется, не выкарабкаться мне теперь...

— Да ты что, папа?! — запротестовала Наталья. — Ты же сегодня только из больницы выписался... Тебе пожить надо теперь, все-таки немного подлечили тебя...

— Всё... — не слушая ее, сказал отец. — Совсем нехорошо давит в груди...

И он закрыл глаза.

Наталья сама работала на «скорой помощи», смертей повидала немало, и то, что к отцу действительно пришла смерть, поняла сразу. Лицо его нехорошо побелело, нос заострился...

Не было сомнений, он уходил... И Наталья, хотя и работала на «скорой», не знала, что делать. Отцу 94 года исполнилось, кончились в нем жизненные силы, и никакими таблетками невозможно было восстановить их.

Но и сидеть и просто смотреть, как уходит отец, тоже было нехорошо. Наталья молитвенник в руки взяла, стала нужную молитву искать, но тут телефон зазвонил.

— Это отец Евгений! — раздался в трубке голос знакомого священника. — У меня запасные Святые Дары с собою, я больную причащать иду. Это недалеко от вас. Я мог бы зайти, Григория Васильевича причастить...

— Заходите, отец Евгений... — сказала Наташа. — Причастите, если успеете...

И, положив трубку, снова посмотрела на отца.

Нет! Не успевал отец Евгений.

Уже и не дышал отец.

Наталья потрогала пульс, но пульса не было, конечно.

Раздался звонок в дверь.

Вошел отец Евгений и сразу спросил:

— Григорий Васильевич где? В гостиной?

— Нет... — сказала Наташа. — Он у себя в комнате... Только папа уже умер, отец Евгений...

— Умер? — отец Евгений отодвинул Наталью и прошел в комнату, где не раз бывал, навещая отца во время болезни.

— Григорий! — громко сказал он. — Отец Евгений пришел! Причащаться будешь?

И тут Наталья глазам своим не поверила.

Умерший отец чуть приподнялся на диване.

— Да! — сказал он.

И причастил его отец Евгений.

И Наталью заставил запивку принести.

И только когда сделал отец два глотка теплой, подслащенной вином воды, снова откинулся на подушку и закрыл глаза теперь уже навсегда.

Только вздохнул три раза — и всё.

Потрясенная Наталья слушала, как читает отец Евгений отходную молитву, смотрела на дароносицу, на стоящий на столике ковчежец, на отца, лицо которого стало еще бледнее, и думала, что все осталось прежним, как и полчаса назад, когда отец первый раз умер...

Ничего не изменилось...

Только теперь смерти рядом с умершим отцом не было.

И нигде ее не было...

Николай Коняев, г. Санкт-Петербург.

Фото Екатерины Жевак.

Чаша

Записки матушки.

Теперь мне уже не вспомнить, по какому поводу мы оказались в том доме. Давно это было — кажется, в самый первый год батюшкиного служения на приходе. Храм наш был тогда единственным на как минимум двенадцать окрестных сёл, практически каждый день мы выезжали куда-то на требы, часто тайно, под покровом ночи: многие боялись крестить ребенка в храме, чтобы не лишиться работы, не получить нагоняй по партийно-комсомольской линии, а освящение квартир и домов и вовсе было запрещено гражданскими властями, которые безцеремонно вмешивались в дела отделенной от государства Церкви. По тогдашнему неписаному правилу священник в ответ на просьбу об освящении дома должен был отслужить в храме так называемый «жилой молебен» и вручить хозяевам пузырек с освященным маслом, чтоб они сами нарисовали этим маслом на стенках жилища кресты. Но, как говорил мой свекор, который тоже был священником, такое действо сродни заочному обеду: губами шлепаешь, а во рту пусто. Вот и просили люди не отказать, поехать к ним домой и сделать всё как положено.

Наверное, и в тот раз мы освящали дом. А может, крестили младенца. Или и то, и другое вместе, что тоже случалось нередко. Не в этом суть. Помню, что в доме этом — большом, новом, красивом — было много таких же красивых, под стать дому, вещей, но только не новых, а, наоборот, старинных. Буфет с резными дверцами, пианино с подсвечниками, а на нем — мраморная головка юной красавицы; напольные вазы, статуэтки на комодах и столиках, изящные стулья и кресла.

Наверное, мы все-таки освящали этот дом — иначе зачем было ходить по всем комнатам. Дошла очередь до «будуара» хозяйки. Тут, кажется, ничего интересного. Кровать, ковер на стене, журнальный столик. А на нем… Не, этого не может быть! Не веря своему слабому зрению, шагнула ближе, склонилась. Но еще прежде поняла по лицу мужа: не ошиблась.

На столике стояла Чаша. Самая настоящая церковная Чаша, Потир из алтаря. Потемневший от времени металл говорил о том, что она когда-то давно вмещала в себя Тело и Кровь Христову и неведомый иерей Божий причащал из нее своих прихожан. Нет давно ни иерея того, ни храма. Даже имена их разметал ветер безбожного времени. А Чаша осталась. Стоит среди прочих раритетов в этой квартире-музее. А в ней — Господи, помилуй! До краев, через край — небрежно набросанная косметика, тушь, помада, какие-то кисточки, щеточки, пилочки.

Когда первый шок — нет, не прошел, но устоялся так, что батюшка смог говорить, он, конечно, объяснил молодой женщине, что это — не просто церковный сосуд, а величайшая святыня, которую не только использовать под склад косметики, но и просто хранить дома грешно, кощунственно, что Чашу нужно не откладывая передать в какой-нибудь храм, а самой хозяйке дома исповедоваться в этом грехе и, возможно, получить от священника епитимию. Женщина слушала, не перебивая и не задавая вопросов. Но не поспешила отдать Чашу батюшке. Единственное, что сделала — высыпала на стол нелепое содержимое.

Так и уехали мы из этого дома. А Чаша — осталась. Мы были молоды, загружены службами, требами и совершенно новой — во всяком случае, для меня — обстановкой жизни в деревне. За многими другими яркими эпизодами приходской жизни этот вскоре забылся. Надолго. Но не навсегда. Всё чаще вспоминается мне этот прикроватный столик и Чаша Жизни, наполненная тленом. Что могли мы сделать в то советское время, когда священник находился на линии огня, под прицелом недремлющего атеистического государственного ока: шаг влево, шаг вправо — и без предупреждения? Что мог — сделал: объяснял, убеждал.

Прошло тридцать пять лет. Болит душа.

Марина Захарчук,
с. Новенькое Ивнянского района Белгородской области.

Весна сердца

Вот и наступил Великий пост. Замасленными, утомленными, безпокойными вошли мы в него. Все непривычно. И ограничения в еде, и новая сдержанность, и строгость великопостных служб, и земные поклоны.

На Покаянный канон Андрея Критского я пошла в Большой собор Донского монастыря. В нем всегда можно найти свой уютный уголок и молиться без помех. Темнота, коленопреклоненные люди и молитва. Так и чувствуешь, как вместе со строгими и светлыми словами с тебя сходит чешуя суетливости, жадности, своеволия.

В понедельник после Канона игумен Парамон, наместник монастыря, говорил о том, как важно в этот пост принести достойный плод. Ведь только Бог знает, будет ли в нашей жизни следующий пост, ведь, может быть, уже и не будет. Сумасшедшая, безтолковая современная жизнь властно проникает на тихую территорию монастыря, напоминает о себе. Как это — следующего поста может и не быть? А вот так — смерть ходит рядом и уже не скрывает своего обличья. Автокатастрофы, болезни, несчастья невидимо окружают нас. Поэтому так важно прилепиться уже сейчас к вековому порядку великопостных служб, найти в них опору и сделать из них календарь своей жизни. Недаром в пост много говорят о сердце, о вместилище самого сокровенного, о сути нашего естества. Воистину пост создан затем, чтобы очистить сердце, дать ему новую светлую жизнь.

Поэтому пост — это весна сердца, откликающегося на зов Господа. Сердца, готового встретить Праздник Праздников и Торжество Торжеств.

Екатерина Смирнова,
г Москва.

21 марта 2016 г.

* * *

Вновь наступают дни Великого поста,
И солнце над землёй всё чище и всё выше.
Открою сердце я, но затворю уста,
Чтоб Истину принять и глас Её услышать.

И птицей в небеса вновь полетит Канон,
И мир души своей слезами я омою.
А где-то вдалеке Пасхальный перезвон
Напомнит, что Господь воистину со мною.

И знаю твёрдо я: за тьмою будет Свет,
За смертью будет Жизнь и радость Воскресенья.
Христос нам даровал Божественный завет,
С Голгофы указав дорогу ко Спасенью!

Алексей Гушан, г. Москва.

* * *

Любовь утихла на кресте,
Но с криком рвется в сердце наше.
А жизнь, как строчка на листе,
О чём написана? — не скажет.

И вот уже в который раз
Не жалко слёз моих печали,
Что не берёг молитвы час,
Что руки близких не обняли…

Пусть плач души услышат там,
Где людям даруют надежду,
О тихой боли, пополам
Не разделенной мною прежде.

Хоть нам ушедших не вернуть,
Но донеси, Господь, прощенье.
Пусть будет милостив их путь
В Твои Небесные селенья.

В объятиях креста любви
Мы новой строчкою напишем:
«Лишь в Том, в Ком не было вины,
Есть жизнь, в которой вечно дышим»!

Денис Сидаренко, звонарь храма в честь Георгия Победоносца, г. Рязань.