Расскажу о своих родных…

Из цикла «Дежурный по редакции».

В редакцию вошла пожилая женщина — наверное, ровесница моей мамы. Так оно и оказалось — будь жива мамочка, всего на пять лет была бы старше этой гостьи. А она представилась: Антонина Алексеевна Игнатова, жительница Самары и давняя читательница нашей газеты.

— Только «Благовестом» и живу, надышаться не могу. Как получу газету, так и не отложу ее, пока всю до последней строчки не прочитаю… Давно я к вам собиралась, да только сейчас получилось приехать. Возьмите вот малую лепточку в помощь редакции. И, если позволите, немножечко расскажу о своих глубоко верующих родных.

«Как оставлю калеку?!»

Мой дедушка Илларион Усатов много лет был церковным старостой, а папа, Алексей Илларионович, даже учился на священника. Но тут — революция, времена настали страшные, лихие, и ему пришлось отказаться от этой мечты. Они были из украинских переселенцев, приехали осваивать степные края. Сначала в Казахстане лет пятнадцать прожили, а потом переехали сюда. Своим ходом гнали скотину, а папа ехал верхом. Так в здешних краях и осели. Я сейчас так жалею, что по молодости не расспрашивала ни о чем своих близких…

Мама моя совсем молоденькой вышла замуж, в шестнадцать лет. Первые роды были очень тяжелыми, пришлось везти маму в больницу, а там родителей и мужа спросили: кого спасать, мать или дитя. Потому что выживет только один из них… Они сказали: спасайте Матрону!… Врачи сделали очень трудную операцию и спасли мамину жизнь, а ребеночек не выжил.

Только и мама после операции обезножела. Она не то что ходить больше не могла, но даже ногу только одну еле-еле чувствовала. Ее везде на руках носили, сама шагу ступить не могла. Врачи и не обнадеживали, сказали, что она навсегда останется калекой, очень важный нерв погиб.

Но мамины родители Елисей Павлович и Евфросиния Ефимовна Мухортовы были очень верующие, и в уповании на помощь Божию они решили поехать с ней в какой-то знаменитый тогда монастырь в Оренбуржье — то ли в Бугуруслане, то ли в Бузулуке. В свое время я не уточнила, куда именно, а сейчас не у кого и спросить. Были старинные монастыри и в Бугуруслане — женский Покрова Божией Матери, — и в Бузулуке мужской Спасо-Преображенский и женский Свято-Тихвинский. Если ехать по теперешним дорогам, по большому шоссе, то Бугуруслан ближе к Алексеевскому району, где в селе Ореховка жила наша семья. Но тогда ведь ездили на лошадях, и многие дороги были проложены иначе. Так что в какой монастырь приехали тогда моя мама с мужем и своими родителями — не знаю.

Приехали, вошли в церковную ограду, и сердца обмерли от такой красоты. Папа так и пожалел про себя: «Эх, остаться бы здесь монахом! Да как же я жену-то такую больную, калеку, оставлю… » Он ведь до женитьбы был певчим и во время Богослужения в храме Апостол читал. Пел уж больно хорошо.

И вот когда прошли немного по монастырскому двору, к ним вышел старец-монах и, ни о чем не спрашивая, укорил отца:

— Что же ты, то всё радовался, какая у тебя жена красавица, а теперь, когда ей так плохо, и бросить ее готов?

Маму привезли на телеге еле живую. Все пошли на Литургию, а ее усадили перед иконой Божией Матери и наказали молиться перед иконой, не отводя глаз от Ее лика. После обедни дали выпить маслица из лампады, горящей перед иконой.

Едут они домой. В душе радость, свет… Вдруг мама почувствовала: кончики пальцев и на второй ноге зашевелились, ощущается покалывание — как будто отсидела ногу. Боясь того, что это только пригрезилось, она тайком щипала себя — и радовалась тому, что чувствует боль. А примерно на полдороге к нашей Ореховке попросила:

— Остановите телегу, мне надо… А вы отъезжайте подальше, мне стыдно.

Уж и ехать-то не так далеко осталось, но мама просит: остановите, не дотерплю до дома.

Остановились на красивой зеленой лужайке. Отец опустил маму на траву и говорит:

— Ну и я с тобой побуду, что уж тут.

Не оставлять же, мол, одну безпомощную калеку.

— Нет, — говорит мама, — езжайте, я сама управлюсь.

Уехали. А она шаг ступила, другой… — и пошла!

Родные вернулись за «калекой» — а она своими ноженьками ходит и ходит вокруг лужайки, остановиться не может! Тут они и заплакали, со слезами стали молиться и благодарить Бога и Пречистую Матерь Его.

С тех пор мамочка так и поднялась, и нас пятерых здоровеньких родила.

Конец двойной жизни

Тяжелые были времена, а семья работящая — и вот захотели нас раскулачить. Чтобы спасти всех от ссылки, тюрьмы, а то и гибели, папе пришлось вступить в партию. Но хоть и числился коммунистом, он продолжал верить в Бога и жил по совести. Соглядатаи на него и доносы писали: он, мол, тайно ходит в церковь, богомолец!… И уже в хрущевские времена, хоть и опасно было объявить себя верующим, папа не мог больше продолжать вести двойную жизнь. Собрал нас всех, благословил и попрощался:

— Не знаю, вернусь ли домой — пойду в район, положу партбилет и — будь что будет!

Предал себя на волю Божию. Всю дорогу он молился, с молитвой зашел и в райком. Положил на стол партбилет и заявление о выходе из партии.

Как ни удивительно, никто его не тронул, не было никаких гонений ни на папу, ни на семью. Помогла его горячая молитва!

На зимней дороге

А мама моя, Матрона Елисеевна, еще и рассказывала о том, как ее Пресвятая Богородица спасла от верной смерти.

Я тогда уже училась в мединституте, в Куйбышеве. Мама навестила меня в общежитии, собирается в обратный путь. А я и нагрузила ее всем тем лишним скарбом, который из села привезла с собой. Я же теперь — городская!… Отдала ей теплое стеганое одеяло, другие вещи. Об одном не подумала: как же мама со всем этим грузом будет добираться домой! Автобусы в Ореховку не ходили, вся надежда на какие-то попутки. Но еще будут ли они?… А зима, мороз лютый! Доехала мама до Подъем-Михайловки, ну а дальше уж — как знаешь, хоть пешочком иди… Мама стоит на дороге и плачет и молится из последних сил.

Вдруг откуда ни возьмись — лошадь, запряженная в сани. На месте возницы сидит женщина. Остановилась:

— Садись, подвезу!

Мама села в повозку — и только молится, молится. Доехали до какого-то места, где стояли наши ореховские — ждали не то машину, не то трактор, чтобы доехать в свое село, — и мамина спасительница остановила лошадь:

— Приехали! Теперь ты сама доберешься.

Мамочка всю жизнь была уверена, что это Всемилостивая Владычица пожалела ее и спасла от гибели.

«Пою Богу моему… »

Прабабушка по маминой линии когда-то давным-давно совершила паломничество куда-то очень далеко, за море, скорее всего, на Святую Землю. А возвращались паломницы на корабле, по морю, с большой и очень красивой Иверской иконой Божией Матери афонского письма. Глаз почти не смыкали, везли икону на коленях, боялись уронить: она была в киоте, за стеклом. Всю дорогу от корабля шли они с молитвой, несли икону, а сами молитвы пели.

Была с ними очень хорошая певчая, она всегда запевала, а другие подхватывали. И надо же случиться беде: в дороге у нее выпал зуб. Другие паломницы ей и говорят:

— Не надо, не запевай — ты своим свистом только молитвы портишь!

Обидно ей было, что запретили петь, идет и молча молится со слезами. И представьте себе: у нее прямо в дороге вырос новый зуб! Так что она снова смогла петь любимые молитвы.

«Пою Богу моему, дондеже есмь» (Пс. 103, 33)!

Однофамилец

Усатовы — фамилия не из распространенных. Сколько я жила, не встречала не то что родичей — однофамильцев. Как врач я принимала больных со всего Кировского и Промышленного (тогда он еще не был выделен отдельно) районов.

Однажды пришел ко мне мужчина. Смотрю на карточку: Усатов. Надо же, однофамилец по моей девичьей фамилии!

Как я обрадовалась! Говорю:

— Тысячи людей прошли через мои руки, а однофамильца первый раз встретила!

Разговорилась с ним. Вот, говорю, родители мои такие-то и такие-то. На днях собираюсь в церковь, на обедню, помяну отца и брата (мама еще жива была).

Эх как он поднялся, как взбеленился! Да как же, мол, вы, врач, можете в церковь ходить, верить всяким выдумкам! Стыдил меня, стыдил. Я уж и сама не рада, что завела неслужебный разговор во время приема. Назначила ему прийти через неделю, я была единственным специалистом-урологом на всю немалую округу, и кроме меня ему пойти было не к кому. Но ни через неделю, ни потом он так и не пришел.

Хуже всего то, что сама я после этого так и не пошла в церковь! И два года не могла пойти — как будто ноги не шли.

Теперь и стыжусь, и каюсь, что так поддалась малодушию.

Видно, не всякий однофамилец — родня. Нет, не был он мне родным по духу. По крайней мере тогда. Может, сейчас-то и сам уж понял, что к чему, и уверовал в Бога. А может, так и не пришел к Нему…

Ну а я поняла, что не стоит открываться первому встречному и метать бисер перед тем, кто может оказаться, ну, как бы это повежливее… А рабочее время не должно тратить на не относящиеся к делу разговоры.

И вы меня простите, если много времени отняла.

Записала Ольга Ларькина