Иноходец

Рассказ.

Об авторе. Анатолий Анатольевич Трунов — историк и социолог. Кандидат философских наук, доцент. Автор более 180 научных работ, в том числе ряда монографий, опубликованных в России и за рубежом. Проживает в Белгороде. Работает в Белгородском университете кооперации, экономики и права. Последние годы также занимается литературной деятельностью. В соавторстве с Еленой Черниковой написал исторический роман «Забытый император» о трагической судьбе Императора Иоанна VI Антоновича, главы из этого романа публиковались в газете «Благовест» и журнале «Лампада».

Рассказ «Иноходец» посвящается 200-летию со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова. В этом рассказе автор представляет свою личную, художественную версию последних дней жизни великого русского поэта, которая может заметно расходиться с историческими событиями.

1

Император Николай I c непривычной для него рассеянностью слушал доклад старого генерала о событиях на Кавказе. Перед его глазами возник образ могучего белого коня дивной красоты, мчащегося вдаль по багровой закатной степи. Такого коня в императорских конюшнях не было.

Скучный доклад генерала подходил к концу.

— А что же Лермонтов? Воюет? — неожиданно спросил Николай I.

— Воюет, государь.

— Отважно?

— Отважно, государь. В кровавых схватках с дикими горцами он — в первых рядах. Совсем не боится смерти. На своем белом иноходце он всегда в самом пекле сражений.

— В его храбрости я не сомневаюсь. Говоришь, гарцует на белом иноходце?

— Да, государь. У Лермонтова великолепный конь. Таких коней нет ни у кого на Кавказе и даже… — генерал замялся.

— Вы хотите сказать, «и даже в Петербурге».

— Да, государь. Даже в Петербурге.

— Хотел бы я видеть этого коня в своих конюшнях. Послушайте, генерал. А нельзя ли купить этого замечательного коня? Но так, чтобы без огласки, в частном порядке.

— Нет ничего проще, государь. Лермонтов небогат. Со временем он может унаследовать состояние своей бабки, но пока он постоянно нуждается в деньгах. Ведь он еще довольно молод. Вино, карты, какая-то кузина. Безпечная молодость стоит немалых средств. Попробую как-то уладить это дело. Я думаю, это будет не трудно.

— А вот здесь, генерал, вы сильно заблуждаетесь. Михаил Лермонтов — известный строптивец. Конечно, он храбр и безумно талантлив. Но… — Николай I слегка понизил голос, давая понять, что беседа носит приватный характер, — он очень упрям и обидчив. Какой-то большой непослушный, капризный ребенок, который не желает взрослеть. Если бы не его самолюбие, какое-то утрированное чувство чести и, главное, — фрондёрский дух, я думаю, он довольно легко стал бы первым сочинителем империи, не хуже старика Крылова. Впрочем, я хотел поговорить с вами не о сочинительстве (это пустое), а о деле. Постарайтесь приобрести этого коня лично для меня. Я не могу открыто предлагать ему деньги, он человек щепетильный. Поэтому оформим дело как покупку какого-то другого лица, это не вызовет подозрений. Если запросит много денег, не скупитесь. Все-таки лучший конь в империи должен быть у меня в конюшне, а не у поручика Лермонтова, ведь так?

— Государь, а если он запросит слишком много?

— Слишком? Генерал, вы что-то путаете. Для Царя не бывает «слишком». Я же сказал, предложите любые деньги. Дайте понять, что в этой покупке заинтересован государь. Словом, его уступчивость в этом деле — это свидетельство его преданности. Когда поэт предан Царю — он нужен Отечеству, нужен мне. Надеюсь, вы понимаете, генерал?

— Да, Ваше Величество. Я вас очень хорошо понимаю. Сделаю всё, чтобы доставить радость Вашему Величеству.

— Радость? Да уж постарайтесь, генерал.

2

Генерал вышел от Николая I в веселом, приподнятом настроении. В уме он уже выстраивал длинные логические цепочки: Кавказ — опальный поэт Лермонтов — красавец-иноходец — Санкт-Петербург — довольный император — его примирение с поэтом — радужные перспективы для Лермонтова… ну и конечно же, для генерала.

«При удачном исходе дела, — размышлял генерал, — у меня есть неплохие шансы со временем стать единственным конфидентом государя. Стоп! Что значит “при удачном”? Откуда эти сомнения? Что меня безпокоит?»

Долго живя при дворе, генерал уже давно привык прислушиваться не столько к доводам рассудка, сколько к своим ощущениям. А ощущения были какие-то тревожные. Вот и сейчас, проходя длинными коридорами царского дворца, генерал неожиданно подумал о том, что следует посоветоваться с министром иностранных дел Нессельроде. Какое-то чувство подсказывало генералу, что тот может дать очень дельный совет.

Через два часа состоялась их встреча. После нескольких дежурных фраз Карл Нессельроде перешел к делу:

— Генерал! Сегодня вы были у государя несколько дольше, чем обыкновенно. Опять кавказские дела?

— Да, ваше высокопревосходительство, всё как обычно.

Нессельроде устало кивнул. Большие веки его совиных полусонных глаз как всегда были опущены. Этими веками он часто моргал несколько лет назад, когда сочинял масонские пасквили, анонимно отправляемые и без того страдавшему от ревности Пушкину. Но сейчас безстрастное лицо Нессельроде ничего не выражало.

— Мне кажется, вы что-то не договариваете, генерал. Что-то вас сильно тревожит. Или я, старый, больной Нессельроде, ошибаюсь?

Это был чувствительный удар. От неожиданности генерал закусил губу. Как-то в разговоре со своим адъютантом, конногвардейским майором Нарумовым, в чьей преданности он никогда не сомневался, генерал позволил себе критические высказывания в адрес министра. «Неужели Нарумов донес?» — мелькнуло в голове.

— Знаете, генерал, — с каким-то зловещим спокойствием продолжал Нессельроде, — пора бы вам определиться. Либо вы — наш друг и всецело доверяете нам. Либо…

— Кому это «нам»? Я преданно служу Отечеству и государю, как и вы… Надеюсь, вы не разделяете эти понятия…

— Генерал, я сказал именно то, что сказал. Вы прекрасно поняли, что я имел в виду. Разве я говорил об Отечестве? Я говорил о «нас», тех людях, которые однажды приняли участие и в вашей судьбе. — Министр как-то по-особенному скрестил свои тощие волосатые пальцы, изъеденные экземой.

— Ваше высокопревосходительство, — опешил генерал, — так вы хотите сказать, что тоже состоите в…

— Именно, генерал. Впрочем, к чему эти китайские церемонии? У нас доверительный разговор. Можете называть меня «брат», «каменщик», даже «мастер», как вам будет угодно. Ведь мы же люди, а люди — братья, не так ли?

— Да, но… — генерал растерялся. Он не знал, как обращаться к Нессельроде. «Брат» — не та обстановка, «ваше высокопревосходительство» — вроде бы уже неуместно. Впервые он пожалел о том, что когда-то оступился, боясь, что о его растрате казны узнают. И дал согласие совершить над собой темный и непонятный обряд…

— Вы не о том думаете, мой дорогой генерал! — проницательно взглянув на собеседника, сказал министр. — Давайте-ка ближе к делу. Итак, о чем вы говорили с государем? Или это какая-то тайна?

— Право же, не знаю, что и сказать. В общем-то, о пустяках.

— В политике не бывает пустяков. Знаете, генерал, или вы выкладываете мне содержание вашего разговора с государем, или вы окончательно лишаетесь «нашего» доверия. «Братского» доверия… вы меня поняли…

— Вы мне угрожаете?

— Отнюдь. Как-то государь интересовался, почему у нашей доблестной армии нет заметных успехов в войне с дикими горцами.

— И что же сказали вы?

— Я сказал, что проблема не в нашей победоносной армии, а в генералах, которые иногда путают свой интерес с государственным… Речь идет об очень крупных суммах, генерал. Вы хорошо знаете, каких.

— Да как вы смеете! — негодующе закричал генерал, но, глядя сверху вниз в выпуклые, холодные глаза Нессельроде, неожиданно осекся. «Что это я, в самом деле», — пронеслось в голове.

— Не надо нервничать. Мы же «братья», — вяло выдохнул Нессельроде, — поэтому должны всячески помогать друг другу. Или вы сомневаетесь?

— Нет, что вы, конечно же, нет, — генерал понял, что сломлен.

— Вот так-то лучше, — примирительно сказал Нессельроде. — Кажется, разговор шел о незадачливом поэте Лермонтове? Точнее, о его прекрасном белом иноходце?

— Ну, если вы всё знаете…

— Да, мы кое-что знаем, хотя и не всё. Но дело не в этом. Нас интересует, что вы намерены предпринять.

— Я намерен в точности выполнить распоряжение государя.

— Каким же образом?

— Через доверенное лицо дать понять поручику Тенгинского полка Лермонтову, что государь намерен снять с него опалу…

— Это хорошо.

— И за любые деньги купить его коня.

— А вот из этого у вас, скорее всего, ничего не выйдет.

— Почему же?

— Потому, что это не вашего ума дело, генерал, — раздраженно заметил Нессельроде. — Здесь замешана большая политика. А большая политика — это не ваша прерогатива. Ведь так?

— Подскажите, что я должен делать?

Нессельроде кисло усмехнулся.

— Генерал! Вы должны как можно скорее и точнее выполнить поручение Его Величества, но при этом незаметно поменять сам характер поручения.

На усатом лице генерала отразилась невыносимая мука, он не привык к таким прихотливым извивам человеческого коварства.

— Ваше высокопревосходительство, я простой солдат. Я решительно не понимаю вас. Могли бы вы изъясняться более точно?

— Да-да, конечно. Кажется, в окружение Лермонтова внедрен ваш агент?

— Да, его фамилия Мартынов. Весьма способный и честолюбивый молодой человек. У него дивный слог, пишет прекрасные доносы, не упуская из вида мельчайших подробностей.

— Мартынов — это пустое место. Мне он совсем не интересен. А впрочем, ведь и он тоже наш «брат»…

— Я понимаю. Что же я должен делать?

— Наконец-то я слышу от вас разумные слова. Итак, генерал, слушайте меня внимательно и мотайте на свой бравый армейский ус…

3

Уже несколько дней Мартынов искал подходящего случая, чтобы завести откровенный разговор с Лермонтовым. Наконец этот случай представился.

— А знаешь, Мишель, я давно хотел с тобой поговорить откровенно.

— О чем?

— Не о чем, а о ком. О тебе, конечно.

— Любопытно. И что же тебя интересует?

— Твое неразумное поведение, Мишель. Ты славный малый, я хочу тебе помочь.

— Да? И чем же?

— Советом, дружеским советом.

— И в чем же состоит твой дружеский совет?

— Мишель, только давай без издевок. Я никак не могу привыкнуть к твоей странной манере изъясняться. То ли ты шутишь, то ли говоришь серьезно? Прошу тебя, выслушай меня.

— Хорошо, дружище, говори.

— Знаешь, Мишель, ты под надзором, с тебя не спускают глаз.

— Это для меня не новость. «И вы, мундиры голубые… »

— Мишель, этот надзор осуществляется не только «голубыми мундирами».

— Уж не тобой ли?

— Мною, Мишель. Я, конечно, сначала наотрез отказывался, но потом меня заставили согласиться.

— Почему же согласился?

— Потому что мы друзья. Я люблю твои стихи. Я понимаю, тебе это неприятно, но в своих донесениях я пишу о том, что ты исправляешься, что ты выражаешь верноподданнические чувства, что ты предан государю.

— Неужели тебе верят? Как их заставить поверить в то, что и так есть на самом деле? Что я действительно предан государю и уже не раз доказал это под пулями горцев. Наверное, нужен большой литературный талант, чтобы убедить их в этом. Впрочем, ты этим талантом в какой-то степени обладаешь, — Лермонтов слегка насмешливо улыбнулся.

— Да, мне верят. Просто государь не желает делать из тебя очередного поэта-страдальца. Рылеев, Грибоедов, Пушкин… Тебя не должно быть в этом скорбном ряду. Это не твое место. Государь готов простить тебе твои дерзкие выходки. Ты не поверишь, но он ценит некоторые твои стихи. Конечно же, не про «мундиры голубые», другие. Но ценит. Особенно это: «Слуга Царю, отец солдату… »

— Да? Покорно благодарю. И на каких же условиях он готов мне протянуть монаршую длань?

— На самых благоприятных. Ты перестаешь дерзить, сжигаешь свое едкое предисловие к «Герою нашего времени», начинаешь время от времени хвалить государя, его мудрую политику, особенно здесь, на Кавказе. Впрочем, хвалишь сквозь зубы, не слишком стараясь, как бы нехотя. Иначе тебе не поверят. Долгие раздумья, муки раскаяния… В этом деле должна быть подлинность.

— Всё?

— Нет! Есть еще одно условие: ты продаешь мне своего иноходца Парадёра. Называй любую цену — кредит неограничен.

— Послушай, Мартынов! Ответь мне на два вопроса. Первый: с каких пор ты стал таким заядлым наездником? Второй: откуда деньги? Я купил Парадёра у самого генерала Хомутова за тысячу пятьсот рублей. Откуда у тебя такие деньги? Ты получил богатое наследство? Внезапный карточный выигрыш? Или тебе так хорошо платят за твои поэтичные доносы?

— Мишель, ты переступаешь всякую грань. Я говорю с тобой как с разумным человеком. Ведь я же хочу тебе помочь. Ты же сгинешь в этой дыре. Шальная пуля, внезапная болезнь. Да мало ли чего может случиться. Жизнь опального поэта — штука сложная, непредсказуемая.

Мартынов сложил свои руки в черных перчатках как-то по-особому, похоже на то, как их складывал Нессельроде. Но Лермонтов даже не постарался понять скрытого смысла этого жеста.

— Вон! — произнес поэт.

— Что?

— Пошел вон.

— Мишель, я же хотел как лучше.

— А вышло как всегда.

4

Когда Мартынов ушел, Михаил Юрьевич выпил вина и с тоскою подумал: «Вот и пришло время делать выбор: продать любимого коня, а главное, принять условия наглеца Мартынова, или оказаться в одном ряду с Рылеевым, Грибоедовым, Пушкиным».

Выйдя на улицу, Мишель увидел своего старого знакомца, горца Азамата, который в прошлом был мюридом, а теперь почему-то успокоился, обзавелся семьей и занимался какой-то чахлой торговлей.

По-русски Азамат говорил неплохо, но с сильным акцентом.

— Здравствуй, Азамат!

— Здравствуйте, ваше благородие!

— Как жена, как дети?

— Хорошо, ваше благородие.

— Азамат, давно хотел спросить. Как тебе мой конь?

— Белый иноходец? — глаза горца лихорадочно заблестели.

— Он самый.

— О, это не конь, а чудо. Вот если бы у меня был такой конь, я бы…

— Нравится? — Дарю.

5

Николай I глубоко задумался после беседы с министром Нессельроде, который сообщил ему какие-то малозначительные детали о дуэли покойного Лермонтова с Мартыновым. Известие о смерти поэта потрясло Царя. Одно дело — скакун, мимолетный царский каприз, и совсем другое — дуэль и гибель этого безпокойного человека. «Видит Бог, я этого не хотел, — вздохнул Государь и перекрестился: — Упокой, Господи, душу раба Твоего… »

Мысль его полетела дальше, туда, на Кавказ, где уже отпели и похоронили поручика Лермонтова. «Поэты, поэты. Добро бы писали свои поэмы. Так нет же! Сводят счеты, вечно кого-нибудь задирают. Вот Рылеев писал неплохие стихи. И до чего дошел! До виселицы! Дипломат Грибоедов. Тот вовремя одумался, хотя до конца я ему не поверил. Но все равно он плохо кончил. А покойный Пушкин? Умнейший был человек, государственный. Мог бы такую карьеру сделать. Как же я с ним носился! И как же он меня огорчил! Дуэль… Нарушил данное мне слово ни с кем не драться!… И с кем? С этим французом Дантесом, порочным молодым человеком. Какой был скандал! Сколько шуму своей смертью наделал. А Лермонтов? Куда он полез? И, главное, зачем? Мог бы прославить мое царствование новыми прекрасными стихами! Ох уж мне эти поэты. Безпокойный народ!»