Не смогла оттолкнуть…

Новый рассказ грузинской писательницы Марии Сараджишвили.

«Мы не выбираем ни страну, где родимся, ни народ, в котором родимся, ни время, в котором родимся, но выбираем одно: быть людьми или нелюдями».

Патриарх Сербский Павел.

Эти кадры прокручиваются перед глазами, как в кинопроекторе.

1992 год. Проходная тбилисской Трикотажки. Из прядильного цеха выходит кучка людей, подгоняемая окриками толпы рабочих:

— Давайте убирайтесь отсюда!

— На нашей земле живете!

Среди выгоняемых — 70-летняя бабушка Дуся, которая еще вчера работала с Варварой в бригаде чистильщиков.

Варвара молча наблюдает неприятную сцену, потом спрашивает у гонительницы Сопо, своего бригадира:

— Почему их гонят?

— Потому что они осетины! Они свои дома здесь, в Нахаловке (1), продают, чтобы осетины в Цхинвали на эти деньги оружие покупали и в наших стреляли! — и толкает Дусю в сутулую спину: — Иди давай! Шевелись!

Тогда Варвара промолчала… Так и остался с тех пор в душе тяжелый осадок. Если разобраться — где Дуся и где оружие. Но в подобных сценах большинство людей или подчиняются массовому психозу, или стараются не высовываться. Ибо «кто не скачет, тот москаль» (осетин, армянин, азербайджанец или еще кто-нибудь неугодный на данном этапе).

С чего началась та заваруха, в начале 1990-х годов, Варвара не вникала. В подобных конфликтах, которые как будто под копирку писаны, «за территориальную целостность», у каждой стороны своя версия, а дальше идет цепная реакция зла, захватывая все новых и новых людей, не имеющих к началу конфликта никакого отношения.

У Варвары при слове «осетины» сразу же возникала ассоциация с осетинкой Ольгой Семёновной — мастером из грузинского сектора в ПТУ, где она училась.

Когда конфликт грузин с осетинами только разгорался, Ольга Семёновна наотрез отказалась уезжать из Тбилиси, сказала: «Здесь я родилась, здесь и умру. Это моя родина. Будь что будет». Каково ей было на работе, где коллеги тогда постоянно муссировали тему «Грузия для грузин», оставалось только догадываться. Неконфликтная по натуре, она, наверное, просто отмалчивалась. Хотя ее соседка по общежитию Светлана Шалвовна не боялась высказывать свое мнение.

Ух, какие страсти кипели тогда! Чуть появится возможность посидеть, так сразу диспут на тему, почему в Грузии всё так плохо. Одни обвиняли нацменьшинства, другие — Гамсахурдия, третьи — Шеварднадзе. Любое застолье переходило в жаркий спор до взаимных обид.

… Внутренний кинопроектор продолжал показывать кадры.

1993 год. Посреди небольшой комнаты в гробу лежит женщина в своем единственном выходном платье, со спокойным, умиротворенным лицом. Сидящие вокруг тихо перешептываются, кивая на нее: «Как будто улыбается бедная Оля!»

Около гроба сидит смуглый черноволосый мальчик лет шестнадцати, обхватив руками голову, и с надрывом оплакивает ее по-грузински:

— Мама, мамочка, почему ты меня оставила?

В этом возрасте мужчина должен стоя принимать соболезнования, не выказывая своих чувств. А Шалва плакал и не стеснялся своих слез.

Женщины то и дело всхлипывали: «Бедная Оля, как рано ты ушла!» Пятьдесят три года, жить бы да жить.

Варваре вспоминался разговор год назад в учительской. Бывшие ученицы часто заходили в ПТУ поболтать на равных с учителями и мастерами. Что их всех туда тянуло?

Сейчас уже и не вспомнишь, почему вдруг Ольгу Семёновну потянуло на откровения с Варварой.

— Я знаю, что скоро умру, — сказала она, задумчиво глядя перед собой. Слышать это от цветущей женщины было странновато. — Да, да, — повторила она, перекрывая Варварины возражения, — это так, я сон видела два года назад. Будто кто-то прилетел с неба и сделал мне на пальце три надреза. Сперва думала: три дня или три месяца. Но прошло и то, и это. Теперь понимаю, это значило три года. Я просила Бога, чтобы дал мне время моего Шалву хоть как-то поставить на ноги. Сейчас вижу, что он действительно изменился. Значит, время мое близко, — и Ольга Семёновна замолкла.

Все в ПТУ знали, что Шалва приемный. Все, кроме него самого. Шалва, заводной, неуравновешенный мальчишка, был ходячей болью этой тихой, незаметной женщины.

— Какой он был трудный ребенок, — продолжила Ольга Семёновна, качая головой и прикрыв глаза. — Какой трудный! И вообще я хотела девочку. С девочкой легче. Когда мы с мужем поняли, что детей у нас не будет (я поздно вышла замуж), стали ездить по детским домам, присматривать ребенка. Я хотела светленькую, голубоглазую девочку, чтоб на нас была похожа. Приехали в один детский дом в Азербайджане, показывают нам детей. Смотрим, нет и нет той, какую мы ищем. Собрались уже уходить. И вдруг ко мне сзади подбежал трехлетний мальчик, черный, как сажа, обхватил меня за ноги и сказал: «Мама!» Я заплакала и не смогла его оттолкнуть. Взяли его. Видно, Бог так захотел, — Ольга Семёновна тяжело вздохнула. — Привезли его домой. Тут выяснилось, что он совершенно неуправляемый. Что он вытворял! Ни слова, ни уговоры — ничего не действовало. Я думала, что не умею воспитывать. Даже поседела раньше времени… Сейчас вспоминаю и удивляюсь, как это всё выдержала… В школе учился очень плохо. Рассеянный, невнимательный, не мог сидеть на одном месте. Что это было!… Я всё молилась, чтоб он как-нибудь образумился… Хоть и молитв толком не знаю, так свечки зажигала в церкви. Постепенно стал он меняться. Тише стал. Окончил восемь классов. Перевела его в училище, чтоб какую-нибудь специальность приобрел. Меня ведь скоро не станет… — она опять замолкла, уходя в свои мысли.

… Варвара снова увидела себя в тесной комнате. Мерцает у гроба лампада, горящая в банке из-под майонеза. Шалва, не умолкая, разговаривает с мамой:

— Мама, милая, никто мне тебя не заменит!

Тут же сидит педсостав ПТУ и, вытирая платками глаза, переговаривается вполголоса: «Только-только ведь Шалва повзрослел, серьезным стал. Сердце Олино взял, характером на нее похож. Бедная даже и порадоваться толком не успела… »

Рядом у дверей молча стоит муж Ольги Семёновны, смотрит невидяще перед собой. Ходили слухи, что он во многом был не прав перед ней.

Параллельно продолжал вспоминаться тот разговор в учительской:

— С отцом Шалва не ладит, — Ольга Семёновна опять тяжело вздыхает. — Очень я из-за этого переживаю, но поделать ничего не могу, стараюсь сгладить острые углы. Мой мальчик как порох. Несправедливость не любит. А я скандалы не люблю.

… Я еще из-за чего переживаю — Шалва к баптистам ходит. С одной стороны, есть в этом хорошее: не пьет, не курит, не ругается, как наши мальчишки во дворе. А у меня душа неспокойна. Они же не Православные! Я хоть в церковь сама редко хожу, ничего как следует не знаю, только понимаю, что церковь — это совсем другое. Как его переубедить — ума не приложу. «Мама, — он говорит, — я же ничего плохого не делаю». Всё же как-то не то, неправильно, — вздыхает она печально. — Недавно рис им там давали, так он свою порцию домой принес, радуется: «Вот мой паек!» … Смешной какой, — Ольга Семёновна тихо смеется своим мыслям. — Знает, что нам трудно. Я одна работаю, муж безработный, да еще свекровь с нами, лежачая. Я за ней смотрю. Молюсь, чтоб мне раньше нее не умереть. Замучаются они с ней без меня…

Она пережила свою свекровь дней на сорок или чуть больше. Ходила на работу до последней недели. Замечали люди, что она какая-то вялая, но не больше. Потом она слегла. Врач посмотрел, только рукой махнул: «Запущенный рак. Чего раньше не привезли?»

… Мальчик у гроба смотрит, уставившись на огонь лампадки. Пожилая женщина в черном платье, сестра Ольги Семёновны, подошла к гробу, запричитала:

— Знала ты, бедная, что у тебя. Никого безпокоить не хотела. С открытой раной в груди на работу ходила. В сумке вату носила… Отмучилась теперь…

Подруги шушукались:

— Пожалел Бог Олю. При раке люди сколько мучаются, а она только последнюю ночь кричала…

Потом подошли к мужу и сыну попрощаться. Варвара увидела, как Шалва неумело перекрестился, и подумала: может, и правда со временем отойдет от баптистов, молитвами матери.

Год спустя после похорон собрались сотрудники отметить ее годовщину. Принесли кто что мог и сели за стол. Политику в этот раз никто не трогал. Много было сказано об Ольге Семёновне хорошего и доброго. И Светлана Шалвовна в конце подытожила:

— Не помню я, чтоб она с кем-то была в ссоре и не разговаривала, не помню, чтоб осуждала кого-то или жаловалась на свою жизнь. И потому думаю, что Оля теперь у Бога…

Все закивали, соглашаясь…

В 2005 году случился еще отголосок той давней истории.

Дело в том, что в рабочем общежитии на Зестафонской улице, где когда-то жили Светлана Шалвовна и Ольга Семёновна, обитала прядильщица Нана Зарандия с двумя детьми. Ее старший сын, белобрысый Имеда (2), вырос вместе с тем самым «неуправляемым» Шалвой. Потом их родители получили квартиры от фабрики, но дружба осталась.

Нана, родив еще троих детей, после развала Союза вконец погрязла в долгах и в итоге потеряла квартиру. Имеда, отслужив срочную при Шеварднадзе, решил остаться в армии, в надежде заработать братьям и сестрам на жилплощадь. Уже и долгожданная квартира замаячила впереди, как вдруг их часть перевели на осетинскую границу. Подразумевалось: чуть что не так — и сразу в бой с «сепаратистами». Тут ему, видно, что-то вступило в голову. Он позвонил матери и сказал:

— Мам, я не буду стрелять в своих. Знаешь, тетю Олю вот вспомнил. Она осетинка.

И дезертировал из части. А с ним еще семьдесят человек таких же. Тоже, наверное, «своих» осетин каждый из них вспомнил.

За нарушение контракта им штраф огромный навесили — десять тысяч лар. Пока не выплатишь — с документами проблема, ни на одну работу не возьмут.

Нана поначалу сильно убивалась:

— Как же Имеда себе жизнь поломал. Ни жениться теперь не сможет толком, ни нормальную работу найти…

Успокаивали ее старые подруги, как могли:

— Что поделаешь? Все образуется. Не смог человек. И мы б, наверное, не смогли.

Территориальная целостность небольшой страны, присяга — тоже далеко не шутки. Сколько людей из-за этого погибло. Варвара не дипломат и не военный эксперт, чтобы разбираться в таких запутанных вещах. Только знает простую истину: если человек захочет, то и на Луну полетит, а земные дела тем более можно разрулить безкровным путем, если, опять-таки, очень постараться.

Когда-то Ольга Семёновна не смогла оттолкнуть смуглого мальчишку, потом Имеда не смог стрелять в «своих». Значит, всё путём, всё нормально. Жизнь продолжается.

Примечания.

1. Район в Тбилиси.

2. Грузинское имя, которое в переводе значит «Надежда». Его носят как мужчины, так и женщины.

Мария Сараджишвили

Рис. Ильи Одинцова.