Сохранить в душе устремленность к небу…

Интервью с редактором Православной газеты Севера России «Вера­-Эском» Игорем Владимировичем Ивановым.

«Если другу пятьдесят… »

Утром 1 июля, как обычно, собирался я на работу. И необычным было только то, что в уме у меня вращалась неуклюжая поэтическая строчка. Которая никак не хотела угодить в нужный поэтический размер. Сочинял я ее на манер евтушенковского сакраментального: «Когда мужчине сорок лет, ему пора держать ответ», — но только совершенно на иной лад. Да и дата другая. Выходило в моих «бубу-бу-бу» примерно следующее: «Если другу пятьдесят… Значит, другу пятьдесят… Просто другу пятьдесят… Вот и другу пятьдесят».Совсем не рифмовалось, а жена уже с удивлением поглядывала на меня: чего это я там себе бубню под нос, глядя чуть ли не в зеркало. А это я сочинял гимн нашей с ним дружбе.

Просто в этот самый день, 1 июля, моему другу и правда стукнуло 50 лет. Игорю Владимировичу Иванову, журналисту, редактору Православной газеты «Вера-Эском», что в столице Коми Республики городе Сыктывкаре.

Мы познакомились на абитуре, в 1982-м, в Петербурге-Ленинграде. В общежитии на Васильевском острове. Тогда, впрочем, еще мы с ним не сдружились. У каждого была своя компания (во многом обусловленная нахождением койко-места в этом безразмерном общежитии на 5-й линии, где в каждой комнате стояло по восемь-десять кроватей). Но когда поступили на факультет журналистики питерского госуниверситета, сразу же стали мы не разлей вода. Много общего: оба — парни из провинции, он приехал в Питер из Тюмени (а родом из Вятки), я из Самары-Куйбышева. Отцы наши — видные провинциальные журналисты. Мне — 16 лет, ему 18, то есть почти ровесники. А главное — оба мы приехали в Питер с одной мечтой: стать писателями!

Вся жизнь тогда была еще впереди… Но Игорь торопил время, твердил: «Пора выходить на гребень волны… » Еще не предполагая, конечно, какие впереди ожидают нас штормы. И как несладко бывает на том самом гребне вдруг оказаться…

И вот уже зазвучало в душе: «если другу пятьдесят… »

… Он потом снимал комнату на все том же Васильевском острове. Я иногда забредал к нему отдохнуть от общежитского гвалта. И вот при мне Игорь однажды вскрывал посылку из дома (1983 или 84-й? — уже не помню, но было время еще густого, непролазного атеизма). А в ней, посылке этой, один только предмет, но зато какой! Старинная Библия в кожаном переплете. Впервые в его комнатенке прикоснулся я к Книге Книг!

А однажды встретил Игоря возле главного здания Университета («Двенадцать Петровских коллегий»), он просиживал там в читальном зале. Глаза его были воспалены от долгого чтения… Читал он книги исключительно с «ятями». Был он в тот раз какой-то возбужденный.

— Бог есть! Есть! — вдруг «заговорщически» шепнул он мне. Словно нас могли услышать вездесущие университетские стукачи. Но только спугнул ворон своими словами.

А меня… не скажу, чтобы потряс этим известием. Я тогда читал уже «Историю Русской Церкви» Архиепископа Филарета (Гумилевского). В той же самой библиотеке.

  На Васильевском, у Игоря в гостях, листал я дореволюционные журналы «Нива», опять же с «ятями». И там впервые наткнулся, встретился взглядом с картиной-фотографией Царской Семьи. Тогда еще — правящей, ну, то есть, правящей на той картинке. И обомлел от их запредельно прекрасных лиц! Особенно изумил бледный, мученический лик Царевича Алексия! Лица их были настолько пронизаны светом, что как-то совсем не «шли» им все те потоки грязи, которые на них всё еще по инерции изливали тогда. И которым всё еще по инерции верили… Тогда я постиг, что они — святые!…  

И уже не верил никакой клевете.

И за это спасибо тебе, мой студенческий друг!

Потом мы разъехались.

Третий наш друг, Михаил Сизов (он сейчас зам редактора газеты «Вера» все в том же Усть-Сысольске… ну, то есть, в Сыктывкаре) еще оставался в Питере, он учился на курс младше, хотя и старше нас годами. И вот он, пока остающийся, произнес тост — За встречу. Мы еще и расстаться-то толком не успели, а он уже о встрече толкует… Но тост был знаменателен. Он был о том, что можно жить в великом городе на Неве. Вместе весело «тусоваться», без конца спорить о России и всем высоком. И ничего при этом не делать.
А можно уехать каждому в свой угол и там расти до неба… И уже поднявшись — по-настоящему встретиться. Увидеть друг друга. Разглядеть друзей своих над головами чужих-прочих.

Вскоре Игорь Иванов (три года всего прошло!) начал газету «Вера». Потом к нему подтянулся на подмогу Михаил Сизов. И я не стал мешкать — вскоре после них начал в Самаре газету «Благовест». Но еще долго мы не встречались. Изредка перезванивались. Вначале писали письма, потом и переписка оборвалась. Иногда виделись на Православных конференциях в Москве. Но как-то не впрок еще. До той обещанной встречи мы явно не доросли тогда.

Потом пошли взаимные пустяковые претензии и попреки. То они делают не так, то я (в их понимании) делаю не эдак…

А годы всё тикают, счетчик крутится… Пока еще на малых оборотах. Но все же, все же…

На пятом курсе я писал повесть с названием «По мосту не в ногу».

Не знал тогда, что это название еще аукнется в моей судьбе. И заметную часть пути пришлось мне и правда пройти совсем одному. Не в ногу…

Прошел, ничего. И вот приспело время для той ожидаемой встречи.

1 июля Игорь Иванов вовсе не ждал моего звонка. Просто вежливо выслушал мои поздравления. Сказал, что сейчас пойдет на работу — у него самый что ни на есть обычный рабочий день. Но рад был, конечно, меня услышать…

Не прошло и двух недель, как вдруг из Казани (был там на конференции) припылил он на своей «ауди» ко мне в Самару. Видно, сам того не понимая, решил-таки отметить свой юбилей этим вот интервью. Посмотреть на друга, как в зеркало. А иначе зачем нужны друзья?

«Если другу пятьдесят… » — значит, скоро и тебе пятьдесят. В этом всё дело!

Ладно, заканчиваю с предисловием. Это была только присказка. А сказка будет впереди.

— Когда-то мы с тобой подходили к сорокалетнему рубежу. И в сознании всплывала строчка Евтушенко: «Когда мужчине сорок лет, ему пора держать ответ: душа не одряхлела?» И вот недавно ты пересек еще один рубеж — который мне предстоит через год, — пятьдесят. Как бы ты теперь эту строчку продолжил?

— Не являюсь большим поклонником творчества Евтушенко, поэтому продолжать не имеет смысла. Скажу, что цифры не являются для меня некими рубежами. Пятидесятилетие прошло для меня как рядовой день рождения — вечером собрались на кухне с семьей, пили чай, выпили шампанского, съели торт — и всё, на следующий день на работу. Мысли были весь тот день о делах на работе: и то надо сделать, и другое успеть. Летний период у нас всегда активный. Работа по газете, по издательству.

— Мы знакомы с тобой много не лет даже, а уже десятилетий. Вот если бы тебе тогда в Питере рассказали, в каких декорациях ты встретишь свое 50-летие, что бы ты ответил? Обрадовался или, может, возразил, что все будет совсем не так, будут «ананасы в шампанском»?…

— Мне тогда 50-летие казалось датой недостижимой дальности. Я даже не думал, что могу дожить до таких лет. Мне представлялось, что это уже глубокая старость. Даже моим родителям в то время еще было далеко до этой даты.

В точности предугадать, что будет с тобой через годы, — так никогда не бывает. В целом не могу пожаловаться на жизнь, Бога гневить нельзя. Были в моей жизни очень важные вешки. Во-первых, дело, которое любишь и которому принадлежишь, — для мужчины это очень важно. Семья, дети, которые сейчас уже выросли. Надеюсь, что я в них успел вложить что-то хорошее. Их воспитание сейчас уже закончено, и что есть, то есть. Хорошо это или плохо, но сейчас они идут своим путем. Наконец, важно то, что есть угол, где можно жить, минимальный уровень благосостояния. Есть стабильное дело, а не беганье по приработкам. Такое беганье чаще всего обусловлено человеческой ненасытностью: есть деньги, но хочется еще больше. По крайней мере, я не ощущаю, что мне чего-то недостает. Главное, есть дело, газета. И есть поделье — издательское дело, тоже для меня чрезвычайно важное. К счастью, это тоже творческая работа.

Валаамский крест

— Заканчивали мы университет в 1987 году. Это было еще до празднования 1000-летия Крещения Руси, оба мы тогда еще только искали дорогу в храм. И вот где-то в 1986-м ты предложил мне поездку на Валаам — достал безплатные путевки. И мы отправились с тобой в первое в нашей жизни паломничество. Поплыли на теплоходе. Тогда мы не знали еще, что это начинается паломничество длиною в жизнь…

— … Был май, но довольно прохладно. Наша каюта в самом низу, где иллюминаторы на теплоходе. И в нашей каюте поселилась очень симпатичная девушка. Нас было четверо в каюте: мы, еще один молодой человек и эта девушка с мехмата, — тогда почему-то не селили по гендерному признаку. Она была невероятно красива. Все парни, которые были на теплоходе, были потрясены ее ангельским обликом. Это было первым сильным впечатлением от поездки…

Монахов тогда на Валааме не было, но должны же были остаться следы их пребывания, их строгого уклада жизни и трудов? Хотелось эти следы былого подвижничества там увидеть, отыскать. А после поездки остались в памяти какие-то пьяные мужики, экскурсоводы, которые стремятся нас как можно быстрее провести мимо всего этого атеистического безобразия.

— Экскурсовод по фамилии Высоцкая… Вот ведь запомнил знаковую фамилию! Подвижница в своем роде. Тогда еще — без креста. В ту пору Господь как будто не дал еще Свыше команды: «На старт!» — чтобы люди не в одиночку, а всем «миром» устремились к спасению в церковной ограде. Но некоторая категория людей уже тогда была больше других готова воспринять эту команду. Эти люди потом станут первыми насельниками возрождающихся монастырей и прихожанами храмов. Вот эта экскурсовод, которая нас там водила, была, по-видимому, из таких людей. Она бросила свою питерскую квартиру, свою жизнь на материке и жила в келье на Валааме. И рассказывала нам, как она по-настоящему счастлива здесь, у стен порушенного монастыря. Ты тогда пошутил: «Может, это мы подвижники, потому что живем в чаду мегаполиса? А вам тут жить хорошо и приятно». Она понимающе улыбнулась и ничего не ответила…

— Потом мы все-таки добрались до святынь, путешествовали по скитам, по сосновому лесу, по взгоркам. И Валаамский крест тоже помню. У Креста мне почему-то запомнился череп у основания. Знания того, что он обозначает, не было (а обозначал он череп Адама), но было понятно, что это смерть. Memento mori, «помни о смерти» — после той поездки и начало входить в душу постоянное самоощущение, что через всю нашу жизнь непременно просвечивает смерть.

— А симпатичная девушка читала нам стихи запрещенного тогда Бродского…

— И я как раз после этого заинтересовался Бродским… Творчество Бродского мне не близко. Но у него есть Рождественский цикл — очень трогательные стихи. Эти его рождественские стихи заронили тогда в мою душу светлое зерно. Кстати, с тех пор я так ни разу больше и не был на Валааме.

«Русская Голгофа»

— Второе наше паломничество было в августе 1992-го. Мы уже стали редакторами газет — сначала ты, потом я. Мы поплыли на Соловки в дни перенесения на святой остров мощей Соловецких святых Зосимы, Савватия и Германа.

  — В любом событии есть некие опорные точки, на которые опирается память. Самое сильное впечатление, чисто эмоционально, — когда мы поднимали Крест у Секирной горы. Михаил и ты тоже участвовали в этом. Секирную гору экскурсоводы обычно называют «Голгофой России». Потому что когда на Соловках размещался СЛОН — Соловецкий лагерь особого назначения, — на вершине горы был лагерный штрафной изолятор, и заключенных скидывали с вершины по лестнице вниз, люди разбивались насмерть. Уцелевшие узники этого изолятора потом вспоминали, как они в морозы лежали плотно прижавшись друг к другу, чтобы хоть чуть-чуть сохранить тепло. Многие умирали от холода. Тяжело об этом читать, думать об этом, но тем не менее это было… В те торжественные дни 1992 года у основания Секирной горы был поставлен Поклонный крест, и нам довелось участвовать в этом событии. Крест этот и сейчас там стоит, в свои последующие поездки на Соловки я приходил к нему.

Так вот, Крест оказался весьма тяжелым. Потом он уже не казался мне таким массивным, но в тот момент, когда мы его поднимали, он был для меня просто огромен. Ждали Святейшего Патриарха Алексия, он должен был подъехать и освятить Крест. Мы хотели попросить Святейшего освятить Крест лежащим на земле, а потом мы не спеша бы его подняли. Но Патриарх благословил водрузить Крест сразу. И мы все бросились его поднимать. Нас было человек двадцать, а может, и больше. И вот в какой-то момент мы все почувствовали, что Крест накренился и потерял равновесие. Еще немного — и тяжелый Крест рухнет прямо на стоящих вокруг людей. А людей было много, и все стояли достаточно близко к Кресту. С одной стороны — паломники, с другой — делегация во главе с Патриархом. Причем крениться Крест начал не в нашу сторону — а в ту, где стоял Святейший. И многих из нас холодный пот прошиб. Схватили за веревки, изо всех сил потянули, и… Крест встал в свою ямку!

— Да, я помню этот момент, когда Крест все же послушался наших усилий, наших отчаянных молитв — и основание Креста опустилось в ямку.

— Часто за внешней оболочкой события не видно, сколько усилий нам всё стоит. А с другой стороны, насколько всё хрупко и окончательный вид зависит от какой-то маленькой детали, крошечного мгновения. В жизни часто так бывает.

— И всё основано на личностях. Вот привел Господь тех людей, которые тогда держали Крест — и мы его удержали. А были бы тогда другие люди — может, и не удержали бы. И тогда не знаю, что бы вообще было.

— Нельзя даже рассуждать на эту тему. Так или иначе, всё действительно решило то, что ребята подобрались надежные. Когда нас грузили в машину, чтобы отвезти на место воздвижения Креста, там ходил один парень, такой статный бородач, и под стать себе собирал команду, брал не всех. Мы все-таки подошли ему по росту и весу. Он понимал, что задача непростая нам предстоит.

— Это событие с Соловецким крестом, в котором мы участвовали, продолжается во времени. Наш третий друг и напарник по паломничествам Михаил Сизов год назад возвращался из Питера на поезде. Питер — это город нашей юности, там живет его дочь. Питер — город, который проехался по нашей судьбе очень плотно, хотя мы и не живем там уже четверть века. И вот он, уезжая из Питера, в поезде впал в меланхолию: стал думать, что если б он остался жить в Питере, его жизнь сложилась бы ярче, интереснее. В те минуты ему всё виделось в печальном свете. Он загрустил и, грешным делом, подумал, а не успеть ли ему где-то на станции сбегать за коньячком. Оплакать, так сказать, ушедшую молодость. Но в ожидании остановки Михаил разговорился в купе с попутчиком, и — слово за слово — до «коньячка» дело так и не дошло! Попутчиком оказался мужчина одних с ним лет, который в том же 1992 году ставил вместе с нами на Соловках этот Крест. И вот они оказались в одном купе! Встреча эта была настолько невероятной, что исключала мысль о случайности — это Господь послал Михаилу утешение и подкрепление в тяжелый для него момент. Видимо, переживания Михаила были такой силы, что понадобилось такое вот вмешательство, чтобы избавить его от уныния. Михаил понял, что всё не так плохо, да, в принципе, всё нормально в жизни. И где-то там, на Небе, существует незримое Братство Соловецкого креста. И мы — в этом Братстве! Мы сделали в жизни одно историческое дело — воздвигли Крест под Секирной горой. И приехал Михаил в Сыктывкар, в редакцию своей любимой газеты «Вера», с радостью, с желанием трудиться.

— Было у меня еще одно важное паломничество — в Москву, на съезд Православной молодежи зимой 1991 года. Это было первое мое вхождение в Православную среду. Среда эта была такая еще неорганизованная, во многом неформальная. Я помню, как какой-то молодой человек с Украины все время повторял восторженно: «Это же Пасха, настоящая Православная Пасха для нашего Отечества!» Отечество тогда у нас было общим, как ты помнишь, — Советский Союз. Мы думали о том, что будем жить долго и счастливо, что будет эволюционно развиваться всё то, что сейчас есть. Будем жить единым сильным государством. Ни о каких войнах, раздорах с Украиной тогда и предположить не могли. Но на самом деле оказалось, что особенность любого роста — когда всё идет через преодоление. Может, это только в России так, я не знаю, но история наша вот так пишется. А преодоление всегда связано с потрясениями. И сколько их было за эти годы — и локальных потрясений, и глобальных. И потому важно, чтобы изначально в сознании запечатлелся островок стабильности, островок красоты и покоя, где вечно цветущие газоны, где спокойно на душе, где струятся воды, которые струились за столетия до нашего появления и будут струиться после нас еще много столетий.

Но вот мы увидели динамичное Православие!

Ездили к Архимандриту Кириллу (Павлову), он тогда был в здравии. Пообщались с ним очень славно, он нас благословил. Ездили на могилку к Блаженной Матроне на Даниловском кладбище — тогда еще не были обретены ее мощи. Никогда не забуду молебен у ее могилы. Тогда на могилке стоял скромный крест, не было золоченой раки. И это наложило свой отпечаток на мое восприятие того, что сейчас вижу в Покровском монастыре у ее мощей. Не могу воспринимать этот контраст, пропасть по сравнению с тем деревенским, нищим, но таким искренним Православием, которое было в поздние советские годы. Так и стоит перед глазами могилка Матроны — лампадка, оградка скромная, голуби вокруг, тропинка протоптана… Тихо и хорошо. Мне не очень-то по душе, что сейчас наша церковная жизнь обросла «византизмом». Вообще-то византизм — это совсем не плохо, — но плохо, когда в Православной среде появляется устремленность к благополучию, деньгам, пышности, это меня не радует. А тогда всё было просто, это было время духовной радости, и действительно в душе у нас была Пасха.

Газета как судьба

— Игорь, в нашей среде ты первый пошел по стезе церковной журналистики. Как произошло это призвание?

— Я работал в газете «Молодежь Севера». Потом ушел оттуда — ушел без конфликтов, ни с кем не ругался, у меня до сих пор хорошие отношения с коллегами из этого издания. Просто я ощутил, что этот этап пройден и надо искать в жизни что-то новое. Я устроился сторожем на городской водозабор. С раздумьями о том, что делать дальше, проработал там месяцев восемь-девять.

— К слову, когда я узнал о вашей Православной газете и поехал к вам перенимать опыт, я работал сторожем в хлебном магазине в Самаре. Меня оттуда «выковыряли» на свет Божий.

— Хорошее слово — «выковыряли». Итак, я тогда находился в раздумьях, жизнь моя не ограничивалась водозабором. Читал что-то, ездил в Свято-Вознесенский храм в село Ыб — это в пятидесяти километрах от Сыктывкара.

— В самом Сыктывкаре тогда были храмы?

— В городе не было, только за городом в сельце Кочпон действовал храм в честь Казанской иконы Божией Матери. Сейчас Кочпон стал частью города, но все равно это неблизко. Помню, на Пасху мы ходили в кочпонский храм пешком, далеко, через другие села.

— А сейчас в Сыктывкаре сколько храмов?

  — Если считать с пригородами, то около двадцати. И в центре города — собор в честь Святителя Стефана Пермского. В одной из поездок в Ыб батюшка, иеромонах Трифон (Плотников, ныне архимандрит, служит в Екатеринодарской и Кубанской епархии — ред.), сказал мне, что есть такая газета «Вера», уже сформирован коллектив. Но нужен профессиональный журналист, который хорошо знает газетное дело, чтобы возглавить редакцию. Это была религиозная газета, но в коллективе на тот момент не было людей, которые интересовались бы Православием.… Люди были хорошие, но одни из них увлекались эзотерикой, другие — околохристианскими западными группами. Газета издавалась большим тиражом — 20 тысяч экземпляров. Но в нее попадали порой странные материалы, публиковали американских протестантских проповедников.

У отца Трифона было вполне обоснованное безпокойство о том, как дальше будет развиваться газета, и он порекомендовал меня на должность главного редактора. Я о таком повороте своей судьбы не думал, но отец Трифон очень энергично взял меня в оборот. Я посмотрел, как идет работа, и понял, что многих сотрудников придется увольнять, многое переделывать. Всё обнулить — и начать заново. Тяжело всё шло.

— Но потом подошла подмога…

— Подмога пришла не сразу. А сначала я был очень озадачен: газета выходила еженедельно, надо было чем-то ее наполнять, и одному мне не справиться. Тогда не было интернета, нельзя было скачать ленту новостей. И храмов в городе не было ни одного. И религиозного образования у меня не было. Я не совсем четко представлял себе, о чем мне надо писать. И помощников тоже не было. Зато была возможность стабильно выпускать газету, и это было замечательно. Я понимал, что если можно что-то сделать — то только командой. И пошел в свою старую редакцию «Молодежи Севера», рассказал, что есть такой проект, но один я его не потяну. «Если вы согласитесь, можно будет сделать очень интересную газету. Не надо увольняться, можно работать и по совместительству», — сказал я своим коллегам. Некоторые согласились. Тогда и я решился стать редактором. И дело пошло. Постепенно Михаил Сизов к нам пришел, Александр Петрович Саков стал трудиться.

— Когда ты понял, что это не просто твоя работа, а твоя судьба?

— Даже если ты только один номер Православной газеты выпустил — это уже судьба. У нас было время — это длилось лет десять, — когда мы каждый номер выпускали как последний. Настолько было трудно финансово. Постоянно было ощущение, что еще чуть-чуть подсоберем денежек, номер выпустим — и на этом всё закончится. И такое двойственное было чувство: с одной стороны мысль, что не справимся, а с другой — надежда. Каждый номер мы делали как последний — но при этом мы давали долгие, продолжающиеся из номера в номер публикации.

— Такая вот «уловка», надежда, что Господь даст возможность закончить публикацию…

— Ну да. И вот шли у нас публикации об архитектурных памятниках Севера Руси, цикл о праздниках Православного календаря. И в каждом номере стояло: «Продолжение следует… ». Один цикл публикаций заканчивался — начинался другой.

Я попросил у Архимандрита Кирилла (Павлова) благословение на этот труд. Когда приходишь к духоносным людям, свои сомнения к ним несешь. А когда оказываешься с ними рядом, то все вопросы улетучиваются. Начинает казаться, что все твои вопросы не так уж и важны. А если и важны, то они разрешаются уже самим присутствием старца. Зашли мы к отцу Кириллу с батюшкой Трифоном. Отец Трифон начал объяснять, что мы пришли брать благословение на издание Православной газеты. И по реакции отца Кирилла было видно, что он очень расположен к нашему делу. Подробностей нашего разговора со старцем не помню. Он меня благословил. Эта встреча стала одной из самых важных вех моей жизни.

Во всех сложных ситуациях я явственно ощущаю молитвенную помощь старца и действие его благословения. Я человек не мистический, скорее реалистический. Но помощь эту ощущал всегда реально. Как это происходит, объяснить невозможно, — это внутренний факт моей жизни. Очень важно, как дело закладывается, с чего начинается. И если дело начинается с благословения — у него есть будущее.

«Продленный век»

— Любушка блаженная — еще одна старица на твоем пути…

— Было это году в 1994-м или 1995-м, точно не помню. Мы с Михаилом Сизовым поехали к ней под Питер, в Сусанино. Мы всегда были легки на подъем. Узнали, что есть такая подвижница, и отправились в путь.

Приехали, в храме служба уже закончилась. Пошли искать Любушку. Помню, заходим мы к ней в дом. У нас не было опыта такого — ездить к старцам. До той поездки я и не знал, как многое зависит от самоощущения. Мы ведь прежде всего журналисты. Для меня как журналиста не было никогда проблем подойти к губернатору, к архиерею или к нищему на улице и заговорить с ним. Никаких внутренних преград не возникало, это свойство профессии. Но как только я оказался у старицы, почувствовал себя не журналистом. Я был только рабом Божиим Игорем, и больше никем — и поэтому возникло непривычное для меня ощущение трепета, стеснения, когда не знаешь, как начать разговор.

В доме Любушки была большая горница, печка за перегородкой. В горнице сидели какие-то люди, ждали, когда старица с ними поговорит. В комнату Любушки вела дверь с правой стороны. Келейница пригласила нас, рассказала Любушке, кто мы такие. У Любушки в келье был целый иконостас, и еще запомнилось, что у нее была фотография самарского Митрополита Мануила (Лемешевского).

Говорила она невнятно, не все слова мы понимали, приходилось соединять эти слова и догадываться о смысле сказанного. Для меня до сих пор загадка, что блаженная хотела сказать мне, когда давала духовный совет отправиться к Иоанну Кронштадтскому и быть с ним. Разговор сразу перескочил на что-то другое, и я не смог уточнить, что это означает — «быть с Иоанном Кронштадтским». Понимаю, что эти слова имели какой-то прикровенный смысл. Но тем не менее я долго думал о том, что это могло значить для меня буквально.

С тех пор многое в моей жизни связано со святым праведным Иоанном Кронштадтским. Конечно, я побывал и на Суре, где родился святой Иоанн. Неоднократно бывал и в Питере в монастыре на Карповке, молился у гробницы святого Иоанна. Даже в ту поездку сразу после разговора с Любушкой отправился на Карповку. Неоднократно бывал в храмах, которые святой Иоанн благословлял строить или сам принимал участие в их возведении. Иоанн Кронштадтский — наш, северный святой, на Русском Севере с его именем связано много святынь. Я встречался даже с потомками его родственников, брал у них интервью. Старался находить и читать книги о святом Иоанне.

И всё больше узнавая о святом Иоанне Кронштадтском, я понял для себя такую вещь. Отец Иоанн родом был из глубинки, причем из такого места, которое и сейчас остается сугубой глубинкой. Добираться туда крайне непросто. Промысл Божий привел его из этой глубинки в столицу, где он оказался не только среди убогих своих подопечных из Дома трудолюбия, но и общался с людьми из высшего общества, с самыми высокопоставленными особами Российского государства. И нездоровое поклонение ему имело место. Он оказался в гуще столичной жизни, с ее разнообразными искушениями. И в каком-то смысле его путь можно проецировать на жизненный путь нашей русской интеллигенции, которая была выжжена в 1920-30-е годы и потом начала возрождаться заново от сохи. Мой прадед с Камы, из деревни. Нельзя его назвать простым крестьянином, он занимался коневодством и был зажиточным человеком. Он был свободный крестьянин, его предки не были крепостными. Это был крепкий хозяин, человек на земле. Но в силу разных обстоятельств, в силу того, что у городов есть сила притяжения и сила засасывания, я бы даже сказал, — к сожалению, именно города сейчас определяют культуру общества, — мы все, его потомки, стали жить в городах. Из маленьких городков и сёл мы были собраны в большие города, и здесь нам приходится проводить свою жизнь. А как журналистам нам тоже приходится общаться и с власть имущими, и с последними нищими. Я глубоко чувствую связь со своим родом, со своими предками. И чувствую эту линию нашей судьбы, когда что-то выталкивало нас от земли в города. Как святой Иоанн Кронштадтский удержал себя от соблазнов и искушений в большом городе? Он остался собой. И это очень важный его урок всем нам.

… Но вернусь к Любушке. Она говорила нам много, но мы далеко не всё поняли из ее слов. Одно только очень четко врезалось в память. Блаженная нам сказала тогда, что уже начался «продленный век». И в нем-то, этом Свыше продленном времени, нам и предстояло жить…

Понять это — выше моего разумения.

Журналистские будни

— Когда мы приходили в Церковь и начинали наше газетное служение, в нас не было ни капли корысти, мы не думали тогда, выгодно это или нет. Осталось ли сегодня это «безсеребреничество» в коллегах?

— Журналистика — одна из самых низкооплачиваемых интеллигентных профессий у нас в России. Какая корысть может быть в журналистике? И я думаю, это даже хорошо для нас. Те, кому нужно в жизни что-то другое, более материальное, обходят нашу профессию за версту.

— Церковная жизнь сейчас упорядочивается, приобретает законченные формы…

— У всякого процесса есть две стороны. Мы понимаем, что без кувшина не может существовать вода. Но и кувшин без содержимого не нужен никому. Между формой и содержанием должен быть баланс. Сейчас же наступило время преобладания внешнего над внутренним, формы над содержанием. Не берусь судить о том, хорошо это или плохо. Может быть, так нужно. Когда мы входили в Церковь в начале 1990-х годов, в церковной жизни было много стихийного. Если сейчас спросить рядового верующего, вошедшего в церковную ограду в 1990-е, он, скорее всего, скажет, что ему дороже та стихийность, неорганизованность, тот наш искренний порыв. Была большая простота в отношениях. А сейчас в нашу церковную жизнь пришло много формальностей. Чего стоят только современные отчеты епархиальные! И в нашей газете мы значительное время должны уделять не прямому нашему делу — написанию статей, а отчетам перед вышестоящим начальством.

— Надо заметить, что учредителем твоей газеты является…

— Да, Агентство по печати Республики Коми, государственная структура. Причем если многие государственные печатные издания существуют на средства из бюджета, то наша редакция такого удовольствия не имеет. Агентство по печати выделяет нам периодически некоторые гранты, но в основном мы должны кормить себя сами. Большую часть бюджета нашей газеты мы зарабатываем самостоятельно.

Сильнейшим ударом стало для нас — так же, как и для вашей редакции — то, что сейчас Почту России лишили дотаций из федерального бюджета на доставку газет и журналов. Следствием этого шага стало значительное повышение цен на подписку всех печатных изданий в нашей стране. Наши с тобой издания нишевые — это такой профессиональный термин, мы издаем газеты для определенной категории людей, для Православных верующих, занимаем свою нишу на рынке печатных изданий. Многие газеты с общим для всех содержанием — общественно-политические, например, — пострадали еще сильнее, чем мы, они потеряли до 70 процентов тиража.

— Но и у нас тоже значительно сократился тираж… Мы ощутили силу этого удара.

— Да, к сожалению. Я понимаю, что снижение тиража произошло бы со временем неизбежно, естественным порядком. Всё меньше людей подписываются на газеты, многие читают наши издания в интернете. Тут ничего не поделаешь, это общая тенденция нашего времени. Но всё равно надеемся, что останется некое минимальное число читателей, которое позволит нам сохранить газету.

Один раз во время подписной кампании, прошлой осенью, я даже поставил на нашем сайте объявление: «Мы понимаем, что многие из вас читают газету в интернете, понимаем, что так для вас удобнее — именно поэтому мы выкладываем в сеть нашу газету и будем делать это и впредь. Но поймите нас правильно, единственное, что помогает нам существовать — это печатная версия газеты и те деньги, которые мы выручаем за подписку. Поэтому просим вас о милости. Если вам не нужна печатная версия газеты, подпишите на нее своих ближних, тех, кто не имеет возможности читать в интернете. А сами продолжайте читать в сети».

Не знаю, насколько это было эффективно.

— Есть ли перспективы у Православной газетной периодики?

— На наш век, думаю, хватит. Что касается дальнейшего… Недавно я был в Казани, на конференции, посвященной региональному книгоизданию и судьбе маленьких региональных книгоиздательств, подобных нашему издательству «Эском». Там обсуждался вопрос, скоро ли печатные книги могут стать невостребованными. Это относится в полной мере и к газете, и к жур-налу тоже. Так вот, там очень правильно говорили о том, что книга — это не просто текст в обложке. Книга — это самостоятельный, как бы живой организм, и в нем важно всё, начиная от особого типографского запаха, шелеста страниц, начертания букв, шрифтов. В интернете — только текст, и еще картинка может быть…

…  Ух ты, какой красавец!…

На этом наше интервью было прервано. Мы сейчас находимся в поселке Восточный Богатовского района. В пяти-семи метрах над нами пролетел огромный орел. И впечатление оставил очень сильное. Он пролетел и еще долго кружил над нами, то ли рассматривая нас, двух редакторов, лежащих в траве, то ли выискивая рядом с нами какую-нибудь мышку или суслика. Но это появление орла над нами во время интервью мне показалось не случайным.

«Ух ты, какой красавец!» — сказал Игорь про прилетевшего орла, и я в первые секунды даже не понял, к кому обращены его слова. Ведь нас тут только двое, а меня красавцем не назовешь. Но я поднял глаза в небо и увидел действительно красавца — орла, который парил над нами во время интервью, и сквозь перья его просвечивало солнце! Извините за орнитологическую паузу, теперь продолжим наш разговор.

— Что скажешь по этому поводу?

— Каждое лыко в строку…

— Знаешь, Игорь, мы сейчас с тобой не просто на русской земле. Русская земля — это широкое понятие, она и в Коми, и в Вятке твоей родной. Но мы сейчас с тобой, считай, на монастырской земле. Земля, где сейчас находится моя дача, раньше, скорее всего, принадлежала Свято-Троицкому Шихобалову монастырю, сам монастырь находился в двух километрах отсюда.

— … Но я все-таки продолжу свою мысль, пока орел не вернулся. Газета — это тоже не просто набор текстов, которые следуют друг за другом и перемежаются картинками и фотографиями. Это некое самостоятельное существо — для меня это еще и почти живое существо, которое создается, выстраивается, обдумывается. Важен предыдущий номер, важны соседние материалы, важна их последовательность, важна интонация — нарастание напряжения от начала к концу. Важна концовка. Важны все детали, над которыми наши читатели обычно не задумываются — и правильно делают. Но эти тонкости чувствуем не только мы, редакционный коллектив, их неосознанно чувствуют все, кто читает газету полностью, от начала до конца. При таком понимании книжного и газетного дела книги и газеты никогда не уйдут из жизни человека. Они, конечно, уступят часть аудитории интернету, но сами по себе — останутся.

На Западе были предприняты усилия по укреплению книгоиздательского бизнеса. Мы в этом деле немножечко отстаем. На Западе книга хоть и потеряла часть своих читателей, но все равно остается популярной. Это показывают различные книжные выставки, рейтинги продаж. Книги полиграфически становятся лучше качеством. То же касается и газет. Газеты развиваются, становятся цветными, на лучшей бумаге, меняют форматы. И всё это мне дает повод для оптимизма. Рано еще нас хоронить. Впереди много нового и неизведанного, о чем мы, возможно, пока даже и не подозреваем.

Почти как Франция…

— Расскажи о том, что представляет собой сегодня церковный ландшафт Республики Коми.

— Мы не отделяем себя от остальной России за границами Коми Республики, мы воспринимаем себя более широко. Мы даже создавались как «газета Севера России». Благословлял нас на издание газеты Епископ Архангельский и Мурманский Пантелеимон (ныне Митрополит Ярославский и Ростовский — ред.), под его архипастырским окормлением находилась, кроме Архангельска и Мурманска, и вся Республика Коми, это огромная территория. Это была самая большая епархия в европейской части России. Потом ее разделили, у нас появилась своя, Сыктывкарская и Воркутинская епархия. С самого ее основания нашу епархию возглавляет Епископ Питирим (Волочков). Пока она еще не стала митрополией, разделенной на несколько епархий. Возможно, это еще впереди. Архангельскую епархию сейчас разделили на три части, Мурманскую — на две. Но пока нашу епархию не разделили, она остается самой большой — от Сыктывкара ехать до Москвы столько же, сколько и до Воркуты, тысячу триста километров.

Наша епархия населена самым разным народом. На Крайнем Севере много людей, приехавших туда с целью заработать, там сейчас много представителей южных народностей. Центр епархии населяют оленеводы, здесь проживает много старообрядцев. В Печорах живут потомки тех, кто отбывал здесь срок в Печорлаге. Ухта — нефтеносный район, где живут люди, съехавшиеся сюда со всей России в послевоенные годы, когда здесь начиналось освоение нефтяных месторождений. Южные районы населяют коренные жители, коми — крестьяне и охотники. В Сыктывкаре живут в основном те, кто приехал сюда с разных уголков России строить здесь промышленные предприятия. У нас еще в советские годы был крупнейший в стране комбинат по производству бумаги — Сыктывкарский ЛПК, как мы по старинке его называем. Сейчас его купили иностранцы, он стал называться Mondi Paper.

Короче говоря, Коми — республика многонациональная, по размерам ее можно сравнить с крупной европейской страной, например с Францией. В тех регионах, где люди живут оседло, где традиции чтения книг и газет передаются из поколения к поколению, — там газеты читают больше. А у нас многие ощущают себя «на чемоданах» — сюда приезжают не жить, а только работать. И им не до газет, не до чтения.

Памяти жертв ГУЛАГа

— Есть ли у вас музей, посвященный узникам ГУЛАГа?

- Большого музея у нас нет. В Печорах есть музей Печорлага, в краеведческом музее есть отдел. У нас выходит серия книг «Покаяние» — наверное, лучшая в стране на эту тему. Каждый том — размером с Библию. В этих книгах приводятся фамилии людей, которые пострадали в наших местах. Списки репрессированных и погибших перемежаются рассказами, воспоминаниями о них и о том страшном времени. Вышли специальные тома, посвященные репрессированным немцам, литовцам, полякам. Это наша дань памяти пострадавшим. Есть еще и серия, посвященная погибшим в Великой Отечественной войне. Сейчас закрыли архивы ФСБ, и Михаилу Борисовичу Рогачеву и его помощникам, которые занимаются подготовкой серии книг «Покаяние», приходится нелегко. Они ищут родственников репрессированных — теперь только родственникам выдают на руки их «дела». Мы тоже участвовали в этой работе, в подготовке тома, посвященного репрессированному духовенству. Эти книги дают представление о том времени, о том, чем и в каких условиях жили люди в лагерях.

— Земля Коми полита кровью мучеников. У вас есть Собор святых, в земле Коми просиявших?

— Отдельного праздника, Собора святых, у нас нет. Но святые есть, не местночтимые, а всероссийские. Есть такой удивительный святой, мученик Евфимий Кочев. Он был обычным мирянином. У нас чаще и охотнее в лике святых прославляют духовенство, монашество. Такая традиция пришла к нам из Византии. Даже блаженных прославляют нечасто.

Так вот,  Евфимий Кочев  был обычным крестьянином, жил в деревне под Сыктывкаром. Он был глубоко верующим. Когда на эти земли пришла советская власть, Евфимий стал коммунистом, работал в милиции, даже занимал какой-то пост в администрации села. Когда Господь его призвал, он всё оставил и стал церковным старостой. Будучи бывшим работником советской системы, он прекрасно понимал, что его ждет. Он сознательно шел на страдания, услышав Божий призыв. Он был расстрелян. Очень много новомучеников были арестованы и поставлены перед выбором — либо остаться человеком, либо согласиться с атеистической системой, отречься от веры, оклеветать ближних. Это отнюдь не умаляет их подвига, но все же многие заранее не знали, что будут арестованы. Евфимий знал это, он пошел на страдания за Христа сознательно.

Его подвиг вдохновляет нас сегодня. Ты замечал, наверное, такие случаи: жил человек спокойно, всё у него было благополучно, а потом, когда уверует, начинаются проблемы — и бизнеса человек лишается, и должности. Бог призывает на служение, и надо принести Ему жертву — отказаться от мирского благополучия и служить Ему. Бог не требует от нас всесожжения, но вот такую жертву — как ветхозаветного козленка или голубя — мы должны ему принести. И это очень малая жертва по сравнению с тем, что Бог мог бы от нас потребовать… Подвиг святого Евфимия можно проецировать на наше время. Мы можем наблюдать, как, например, современному бизнесмену «мешает» вера. В системе нашего бизнеса многое построено на взятках, на обмане, хитрости — вещах, несовместимых с христианскими заповедями. И все же много людей избирают путь христианской жизни, идут им. И на этом пути нужны ориентиры, светочи, образцы. Ведь люди могут прийти к вере двумя путями — от знания или от примера. Должен быть учитель на пути христианской жизни.

— В ваших краях ведь умер мыслитель Карсавин…

— Да,  Лев Платонович Карсавин  умер в 1952 году под Интой, в притундровом поселке Абезь. Карсавин не был в строгом смысле Православным философом, правильнее его было бы назвать философом религиозным. В судьбе его всё происходило словно по кальке, как у многих в те годы. Сослали его по известной статье, он был в лагере. Нашел могилу Карсавина наш коллега Владимир Шаронов, он в Калининграде сейчас живет. Сейчас он снял серию фильмов на эту тему. Карсавин в лагере заболел туберкулезом, начал умирать, и было понятно, что долго он не протянет. И когда его хоронили, в могилу вложили бутылку с запиской о том, кто здесь похоронен, чтобы потом можно было найти его место захоронения. Сейчас все гулаговские кладбища поросли травой, кустарниками. Было известно только приблизительное место захоронения Карсавина. Даже если ты знаешь место могилы с приблизительностью в сто метров, всё равно найти очень трудно, там же очень много захоронений. Все могилы раскапывать — это очень тяжелый труд. Шаронову, можно сказать, повезло, он нашел могилу Карсавина довольно быстро. И бутылка с запиской помогла определить, что это именно его могила. Сейчас на этом месте создан небольшой мемориал.

«Зырянская Троица»

— Христианское просвещение в ваш край принес Святитель Стефан Пермский…

— … Главный святой нашего края. Это образ подвижничества на многие века. Он принес образ Христа зырянским народам. Недавно поднялась дискуссия — недоброжелатели Христианства пытались найти в летописях какие-то доказательства того, что Святитель Стефан крестил зырян насильственно. Что сам он якобы ходил с оружием, и с ним была дружина. И силой оружия он насаждал веру. Всё это совершенно не так, он руководствовался совершенно иными принципами. Он создал азбуку для коми, создал письменный язык — то есть пошел по пути равноапостольных Кирилла и Мефодия. Будучи сам не коми, он создал основы культуры народам нашего края. Культура ведь базируется на языке. Первые тексты на языке коми написаны Святителем Стефаном. Он выучил коми азбуке и умению писать, обучил первых чтецов и певцов. Поставил первых священников из местного населения, и они сами потом основывали монастыри, храмы.

Учил пониманию Святой Троицы — на языке коми ведь не было слов, чтобы объяснить Единство Бога в Трех Лицах. Но Святитель Стефан нашел выход. Как святой Патрик, просветитель Ирландии, показывал ирландцам лист клевера и на его примере объяснял Единство Трех Лиц Святой Троицы. И этот листочек клевера сейчас у ирландцев на гербе. Святой Патрик не был ирландцем, так и Святитель Стефан не принадлежал народу коми, он был русским. Так вот, Святитель Стефан написал икону «Зырянская Троица». На ней Святая Троица под дубом. А дуб изображен очень интересно — на нем из одного ствола растут три ветви, одна ветвь устремляется вверх, и по сторонам еще две. Эта троичная ветвь сейчас является эмблемой нашей газеты. И на примере ветвей дуба Святитель Стефан объяснял единство, нераздельность Трех Лиц Святой Троицы.

Святитель шел по очень гуманному пути, и это наиболее правильный, на мой взгляд, путь. Он старался вписать исконную культуру коми в культуру Христианства, не уничтожить, а обогатить культуру северных народов. Благодаря Святителю Стефану культура коми не замкнулась сама в себе, а стала частью мировой культуры. Он дал народу коми перспективу Вечности. Таким же путем шли миссионеры на Восток, в Сибирь, во многом опираясь на опыт Святителя Стефана. Именно он заложил традицию просвещения малых народов через язык и письменность.

У коми было понимание Единого Бога, они называли его Ен. Зыряне всегда были очень религиозным народом. Надо было не «принести» им Бога, а просветить их, дать правильное понимание веры, объяснить им, что они уже знают Бога, дополнить их смутное понимание твердым вероучением. Тут можно вспомнить Апостола Павла, который говорил афинянам, что они поклоняются Неведомому Богу — и этот Бог и есть Господь. Так и у коми — понятие Единого Бога у них было. И надо было просто им объяснить, что их Бог и есть Господь, дать перспективу и христианскую глубину их древнему верованию.

Дело покаяния

— Считаешь ли ты себя, пусть в малой степени, продолжателем дела Святителя Стефана Пермского? Ты ведь тоже русский и не принадлежишь народу коми…

— Я много думал о том, почему из всех регионов мы все в нашей редакции оказались именно в Сыктывкаре. Коми был, пожалуй, самый запущенный регион, со множеством разрушенных храмов. Это же был край лагерей, и там особенно сильно боролись с Христианством. Почему я оказался именно в этом краю? Тут два момента. Во-первых, всё важное и должно начинаться где-то в пустынях. Во-вторых, как это ни громко прозвучит, земля Коми — это действительно Голгофа. Она полита кровью. Мы говорим о прославленных подвижниках, но многие тысячи людей, погибших здесь, были святой жизни или ушли к Богу в состоянии святости. Имен многих из них мы не знаем и не узнаем никогда. Но то, что их смерть и кровь не была безполезной, для меня совершенно очевидно. Я чувствую, есть смысл в том, что мы начали издавать Православную газету в городе, вокруг которого так много людей пострадали за Христа.

Ну и, наверное, нигде больше не было такого, когда глава Республики Коми Юрий Алексеевич Спиридонов, всегда заявлявший, что он коммунист, и даже бывший в советское время первым секретарем обкома партии, лично курировал строительство в Сыктывкаре собора в честь Святителя Стефана Пермского  — это один из самых больших храмов на Русском Севере. Юрий Алексеевич умер недавно. Строительство собора было его личной инициативой, его даже не просили об этом из епархии. Сколько раз я с ним разговаривал, он всегда говорил, что это его вклад в дело покаяния. «Мы всё порушили, и теперь надо искупить нашу вину», — так говорил Юрий Алексеевич. Он не говорил «я порушил», он имел в виду своих предшественников, но считал, что должен искупить их вину перед народом. Рядом с собором подразумевался храмовый комплекс, должна была стоять высокая каменная колокольня. Юрий Алексеевич поставил временную деревянную звонницу. И когда я разговаривал с ним на эту тему, он сказал, что оставит завершение строительства следующим поколениям — «и посмотрим, насколько вам всё это будет нужно». Если последующие поколения захотят, они построят колокольню из камня. Уже десять лет как Юрий Алексеевич перестал быть главой региона, после него сменились два руководителя. Но деревянная колокольня как была, так и стоит. И никаких подвижек не происходит.

На Святой Земле

… Как люди связаны между собой! Я люблю проводить Рождество дома и в святочные дни иногда включаю телевизор. По телевизору на Рождество всё же побольше церковных программ. И вот иногда включаю… Однажды в праздник Рождества Христова на каком-то неглавном телеканале я вдруг совершенно случайно наткнулся на репортаж из Вифлеема. Речь шла о чем-то не таком уж значительном, о какой-то трапезной для паломников. Неожиданно меня в этом репортаже окликнул друг студенческой юности! В паломнической трапезной корреспондент подошел к Игорю Иванову и задал ему вопрос о… качестве еды. И вот мой друг через тысячи километров отвечает: «Еда замечательная, всё просто восхитительно, чувствуется, что приготовлено с молитвой». И всё. Дальше пошли какие-то другие сюжеты. А я в те минуты почувствовал себя так, как будто мне с неба шоколадка упала. Вот так Игорь Иванов окликнул меня с земного неба — со Святой Земли.

— Телесюжет тот занял всего полминуты… Что это было?

— Да, это было в 2007 году на Рождество. Мне потом многие знакомые говорили, что видели меня. Причем некоторых из них я вообще не мог заподозрить в том, что они смотрят телевизор. Это меня поразило. Я спрашивал: «Но ты же не смотришь телевизор! Откуда ты мог видеть этот сюжет?» И мне отвечали: «Да вот совершенно случайно включил — и сразу увидел тебя».

— Мне кажется, это ты молитвенно тогда окликнул всех нас оттуда…

— Для меня этот случай за пределами понимания. Скажу по поводу поездки. Будни текут своим чередом, и время как будто бы постоянно ускоряется. Но когда молишься, время замедляется, эти минуты выхвачены из твоей обычной жизни и отданы Вечности. На Святой Земле я почувствовал себя вырванным из потока моей будничной жизни. Попал туда в прекрасное время — из зимы нашей северной, из сурового января, перенесся на землю, благоухающую розами, где всё цветет и греет теплое солнышко. Самое главное то, что там, на Святой Земле, я по-другому чувствовал Бога. На Севере даже Рождество воспринимается несколько сурово и сдержанно. Словно Господь ходит по занесенным снегом крестьянским избам… А тут была сплошная преизбыточная радость. Как никогда ощущалась близость Бога.

  Эта поездка до сих пор в душе у меня до конца не пережита и не осмыслена. Но из того, что осмыслено, один важный момент хочу выделить. Тогда я понял, что Бог не просто всегда «близ есть», Он открывается внутри нас. Бог — не только Отец взыскующий, спрашивающий с нас ответа за наши грехи, и не только Друг и Советчик, Который ведет нас по жизни. Он — еще и то Небо, которое открывается у тебя внутри, та свобода, которая дана тебе. Чтобы эту свободу осуществить, нужно понять ее и принять в себе. Стали крылатыми слова Блаженного Августина: «Возлюби Бога и поступай как хочешь». Истинный смысл этих слов лучше понимаешь там, на Святой Земле. Эта поездка для меня была не просто паломничеством ко Гробу Господню, а поездкой в то место, где Господь и сейчас ходит, и сейчас жив. Поездкой в гости к Богу Живому.

Когда мы уезжали, монахиня из Горненского монастыря, которая была в Иерусалиме нашим проводником, сказала такие слова: «После этой поездки вы уже никогда не будете прежними. Даже если кто-то из вас не почувствовал, что с ним что-то произошло, он поймет это позже». Всю правду и глубину этих слов я осознал очень скоро, когда вернулся домой.

— А тот неожиданный репортаж, о котором мы говорили, стал как бы подтверждением Свыше, «знаком качества» твоего паломничества.

— Мы попали в гостиницу недалеко от Вифлеемского храма, она расположена в очень красивом месте. Только недавно открылась. И ее решили, как говорится, «раскрутить». Рассказать, что открылась такая замечательная гостиница. А я случайно оказался в трапезной за столом, когда корреспондент пришел снимать сюжет.

— Но у Бога случайностей не бывает… Когда ты сказал, что очень вкусно готовят, я понял, что твои слова надо понимать и духовно тоже, словно ты говорил и о той духовной трапезе, которая была у тебя на Святой Земле. Вот такая метафора получилась…

«С Донбасса начнется исцеление Украины»

— Твою недавнюю поездку на Украину паломничеством никак не назовешь. Наверное, все мы сейчас думаем больше всего об Украине. Недавно ты с нашим другом Михаилом Сизовым отправился туда. Это было в те дни, когда беркутовцы из последних сил еще бились, охраняя украинскую государственность от озверевшего Майдана. Вы были там почти месяц. Что ты понял за это время?

— Свою поездку по Украине мы начали с запада, с Подкарпатья. Эту местность принято называть Закарпатье, но сами местные жители говорят именно так — Подкарпатье. Мы приехали в Ужгород.

— Прости, перебью. Ты в своей газете как пишешь — «на Украине» или «в Украине»?

— «На Украине». Это не принцип, это просто русский язык.

Потом были Львов, Почаевская Лавра, Киев, Харьков, Святогорская Лавра и Донецк. Вот такой путь мы проделали. Конечно, была масса встреч, разговоров. Мы приехали на Украину в те дни, когда противостояние уже было, но не было еще битв и массовых расстрелов на центральных улицах Киева. Тогда беркутовцы еще стояли, в них кидали «коктейли Молотова», а они только прикрывались щитами. Потом наступил переломный момент, когда кукловоды украинских безпорядков спровоцировали стрельбу и гибель людей. В это время мы находились в Почаеве. Почаевская Лавра — райский уголок, кто там бывал, поймет, о чем я говорю. Там настолько благодатно, спокойно, чисто, что уходят все мысли о внешнем мире. Все мысли сосредотачиваются на неспешной внутренней молитве. Потом мы приехали в Киев, а там с этого момента события начали разворачиваться стремительно, когда свергли законного президента Виктора Януковича.

Мне довелось участвовать во втором захвате администрации Донецка пророссийски настроенными антимайдановцами. Украинские телеканалы пытались представить всё таким образом, как будто озверевшая толпа, сама толком не понимающая, что происходит, под руководством Павла Губарева пошла громить и крушить. На самом деле всё было совсем не так. Вы не можете себе представить, как интеллигентно выступал Губарев перед этим. Это было очень взвешенное выступление, совсем как в студенческой аудитории. Губарев выступил с обращением к горожанам. Он говорил: «Сегодня мы будем занимать здание областной администрации. Я уже предупредил милиционеров об этом. Убедительно прошу вас, чтобы не было драк, постарайтесь не толкаться. Спокойно заходим в администрацию и занимаем ее». И все мирно стали двигаться по направлению к зданию администрации. Милиционеры стояли со щитами, но никого не пытались остановить. Надо понять, что в украинской ментальности нет жесткой непримиримости, конфликтности. Украинцы умеют договариваться и решать свои проблемы мирно.

— Однако возможность договориться закончилась на каком-то этапе, и сейчас там идет война…

— Да, к сожалению, это так. Идет разжигание ненависти. Задача кукловодов украинского конфликта в том и состояла, чтобы обозлить людей и натравить их друг на друга. Сделать это было невероятно сложно, для этого пришлось убивать, и даже бомбить. Для этого напустили лжи, полностью перекупив украинские телеканалы. И теперь купленные телеканалы скрывают от украинского народа правду.

… Администрация Донецка была занята антимайдановцами мирно, всё происходило культурно и спокойно, и когда милиционеры уходили от здания, их провожали аплодисментами.

— Ты мог предположить тогда, что Донецк вскоре окажется на осадном положении и там будет литься кровь?

— При захвате администрации ничего такого не подразумевалось. Люди ожидали, что будут переговоры, переговорный процесс займет долгое время, потому что быстро такие вопросы решить невозможно. В тот момент, когда мы там были, в Донецке понимали, что всё только начинается, что всё самое плохое еще впереди. И мне странно было это слышать: вроде бы, с одной стороны, именно от самих жителей Донецка зависит, чтобы им не было плохо. Но с другой стороны, люди там с обреченностью и пессимизмом ждали, что произойдет что-то плохое. Но что в них будут лететь снаряды, что под снарядами будут гибнуть дети — этого не ожидал никто.

Меня поразило то, что многие люди там — причем не только Православные верующие, — говорили: это по грехам нашим. Меня сильно это удивило. Потому что в нашей обычной жизни эти слова стали просто поговорочкой, которую мы говорим к месту и не к месту. А там люди действительно понимали это и так чувствовали. Многие говорили нам о том, что всё это дано Богом не просто так, а они это заслужили, и рассуждали о том, за что именно они получают такое наказание. Не буду передавать их рассуждения — только Господь знает, почему им такое попущено сегодня.

Несмотря на то, что там много верующих людей, я считаю, что на Украине человеческое перевесило Христово. Та украинская поговорка, которая пришла и на Русь, — «моя хата с краю» (не изба, заметь, а именно хата!) — к сожалению, стала частью ментальности украинского народа. И это «моя хата с краю» проникло и в духовную жизнь. В некоторых регионах Украины принято отдавать на Церковь десятину — десятую часть того, что заработал. Поэтому там церкви очень богатые, и купола почти везде золоченые. Но не только этого ждет от нас Христос. Он ждет от нас, чтобы мы свое сердце Ему отдали. А сердце людей остается в своей хате, которая с краю.

Я ни в коем случае не хочу обобщать, произносить приговор. Эти мои рассуждения касаются далеко не всех, кто живет на Украине. Был у нас с Михаилом во Львове такой случай. Мы вышли от одной Православной монахини. То, что она подвизается во Львове, уже само по себе подвиг. И я давно не встречал таких подвижников, как эта монахиня. Мы с Михаилом вышли от нее и в один голос сказали: «Вот это да!» Настолько мы были поражены, взволнованы, обрадованы общением с ней. Это удивительно светлый человек. Она подвизается не в монастыре, живет в обыкновенной квартире, но я был поражен тем, какой это удивительнейший человек. Вся моя поездка — встреча с чередой изумительнейших людей. Плохих людей я там не встречал. Может, потому, что шел я на Украине по Православной тропе. Я очень полюбил украинцев. Но мне жаль тех, кто так быстро сдался пропаганде ненависти. Надо отметить, что среди тех, кто подвержен пропаганде, в основном молодежь. Люди старшего поколения думают иначе. Молодежь двадцать лет воспитывали в ненависти к России. Ей преподавали фальшивую историю, мифы о «незалежности». Сознательно строилась политика под девизом «Украина — не Россия!». Два поколения выросли с этим девизом. И молодые люди стали теми куклами, которыми так легко управлять кукловодам. Стали они застрельщиками кровавой революции на Украине.

Хуже всех, как мне кажется, повела себя на Украине журналистская братия. Я наблюдал в январе-феврале, как одна украинская газета сначала угодливо лебезила перед Януковичем, а потом после его свержения брызгала ненавистью в его сторону. Так что не бойцы Майдана, а именно журналисты показались мне самыми продажными.

Кстати, был у меня разговор и с теми, кто стоял на Майдане. Эти люди на своей шкуре прочувствовали силу манипулятивных информационных технологий. Часть из них понимает, что ими манипулируют, но соглашается с этим, включается в эту игру. Другие же этого не понимают. Кто-то прозревает, но все они — жертвы манипулятивного процесса.

— Что же делать?

— Молиться надо. То, что происходит на Украине, — это болезнь. Долгая, тяжелая. Когда человек болеет, в его организме есть больные клетки и есть здоровые. Чаще всего тяжело поражен один какой-то орган. Но вместе с этим органом испытывает боль весь организм. Здоровые клетки могли бы сами по себе существовать нормально, но от больного органа их тоже трясет, весь организм температурит. Так и на Украине: основная масса украинского народа — прекрасные люди. Но они страдают от «заболевших» своих сограждан. Когда пройдет болезнь, постигшая Украину, трудно предположить. Здесь нужна правильная, грамотная терапия.

— Как силы сопротивления Донецка и Луганска противостоят этой болезни? Что ты можешь сказать про этих людей?

— Это совершенно другие люди. Как говорят, есть две Украины. Вот они и есть другая Украина.

— Можно ли их назвать Православным воинством?

— Ополченцы постепенно им становятся. Они становятся Православным воинством через страдания. Страдания, конечно, испытывают и украинские силовики. Но у ополченцев совершенно иной характер страданий. Донбасские ополченцы — это люди, которые находятся на своей земле. Они защищают свою землю, будущее своих детей, свои храмы, свой образ жизни. Защищают от болезни. Должно быть место, откуда начнется излечение Украины. Я думаю, что это место — Донбасс.

Люди юго-востока Украины принадлежат нашей, русской культуре, и об этом мы не должны забывать. Наш грех в том, что мы их отрезали от себя. Думали, ну живут они там в чужой стране, и нас это не касается. Не думали об их будущем. Они себя всегда соотносили с нами, а мы относились к ним безразлично. И это большой наш грех. О них не думали ни местные их власти, ни наши российские. А они ждали и, несмотря на отвержение, продолжают ждать — даже сами не знают, чего. Им не деньги нужны, не оружие, а какое-то внимание, понимание их проблем. Им нужна наша поддержка.

— И они получат от нас поддержку в виде молитвы. Сейчас многие молятся о них.

— Думаю, это им и нужно прежде всего. Молитвенное единство между нами исправит ситуацию, уврачует.

— Ты говорил, что пока еще вся Украина, от Львова до Донецка, смотрит наше российское телевидение по спутниковым тарелкам. Может быть, наши сериалы, наши актеры любимые, музыкальные группы помогут соединить наши народы, поправить то, что наши политики бездарно упустили?

— Соединили бы разорванную ткань нашей жизни… Это возможно. Но только надо понимать, что сейчас на Украине идет совершенно безпрецедентная оголтелая кампания по разжиганию ненависти к России. Руководители страны командуют немедленно запретить провайдерам кабельного телевидения включать в свои пакеты вещания русские телеканалы. Люди боятся подписываться на российские телеканалы по кабельному телевидению. Но существует еще и спутниковое телевидение, которое запретить сложнее. Следующий этап — запретят «тарелки». Но пока украинцы еще благодаря спутниковым «тарелкам» смотрят наше телевидение. Как в наших деревнях — едешь и смотришь, на многих домах, даже на самых бедных деревянных халупках, есть такие круглые устройства. Крыша уже покосилась — но на ней есть спутниковая тарелка. Так и на Украине.

Я всегда ругал наше телевидение. Но когда посмотрел телевидение украинское — понял, что оно гораздо хуже нашего. Насколько у нас низкий уровень сериалов и юмористических программ — на украинском телевидении это всё еще более низко-пробное. Телевидение — это ведь бизнес, деньги. У нас больше материальных возможностей создавать качественные программы. Российское телевидение сейчас стало информационным оружием. Оно несет украинцам русскую культуру, от которой их пытаются оторвать. Украинцы сейчас Пушкина изучают на уроках иностранной литературы. А в их учебниках истории написаны иногда совершенно потрясающие вещи, которые без слез читать нельзя. Но сила, величие и мощь русской культуры — это та сила, которая может нас объединить. Это наш общий фундамент.

— Украинская культура без русской может существовать?

— Наверное, может, но тогда Украина станет падчерицей в европейской семье. И мне тогда будет очень обидно за своих единокровных братьев на Украине — они достойны лучшей участи. А внутри русской культуры украинцы самоценны, они являются очень важной ее частью, которая обогащает нас.

— То есть сейчас воюют не только автоматы, бронетранспортеры, а воюют еще языки, литература. В украинских умах Пушкин воюет с Лесей Украинкой, Гоголь сражается с Тарасом Шевченко…

— Мне всегда становится смешно, когда пытаются противопоставить Шевченко русской культуре, сделать из него местечкового украинского националиста. Только слепым людям, которые не читали Шевченко, можно внушить такие мысли.

— В нашей компании питерской был еще один наш товарищ: Михаил Варняк. Ровно тридцать лет назад мы с тобой ездили к нему на свадьбу в Херсонскую область, в город с неблагозвучным названием Цюрупинск, который когда-то назывался очень поэтично — Олешье. Потом наш студенческий друг стал очень известным человеком на востоке Украины. И в середине 1990-х за свою смелую журналистскую деятельность — он всегда был правдолюбец, — был убит. По всей видимости, это было политическое убийство, хотя доподлинно ничего неизвестно. Это была автокатастрофа, то ли подстроенная, то ли действительно так случайно произошло. Но осталось экологическое общество имени Михаила Варняка в Днепропетровске — там Михаил начинал одним из первых борьбу за чистый воздух в этом городе, и теперь там есть люди, которые продолжают его деятельность. Осталась там и улица Михаила Варняка. Хотя, может быть, это легенда, но я склонен в нее верить… Михаил был человек героического склада, высокий, сильный, красивый, мужественный. Когда мы были на военных сборах под Выборгом, ребята постарше — наши сокурсники, отслужившие срочную, — уважительно говорили про него: «Михаил был бы в армии обязательно старшиной». Как ты думаешь, если бы наш студенческий друг дожил до этих времен, с кем он был бы сейчас?

— Я думаю, Михаил сейчас писал бы правду о том, что происходит на его родине. Он принадлежал к той категории людей, которые не берут ничего на веру просто так, а всегда всё проверяют, поверяют своим внутренним чувством. Он не просто правдоруб, он всегда во всем разбирался. И сейчас он бы во всем серьезно разбирался. Легко представляю его на первоначальном Майдане. Потому что Михаил из тех людей, которому всегда было что сказать, к чему призвать власти. Он был борец не только за экологию. Для него были актуальны вопросы социальной справедливости. Мне кажется, Михаил как человек, который пожил в Петербурге, прикоснулся к сердцу русской культуры, получил прививку от слепого, оголтелого национализма. Понимаю, что есть военкоматы, которые в особых случаях призывают в армию всех без разбора. Но по доброй воле идти с автоматом на своих соотечественников — это вне той культуры, в которой он воспитывался, и я не представляю этого совершенно.

Здравица

— Тебе пятьдесят. Это особая возрастная метка. Христиане должны соотносить свою жизнь со Христом. По Преданию Церковному, Господь Иисус Христос был распят в возрасте 33 лет. Есть мнение — его высказывают и некоторые серьезные богословы, — что Христу было чуть больше лет — около сорока. Но мы знаем точно из самого достоверного источника — из Святого Евангелия, что Господь Иисус Христос был распят в возрасте до пятидесяти лет. «Тебе нет еще пятидесяти лет, — и Ты видел Авраама?» — сказали ему иудеи (Ин. 8, 57). То есть земная жизнь Христа была заключена в «рамки» — «до пятидесяти». Хотя, понятно, те иудеи, спорящие со Христом, брали «на глаз», с запасом. И тем не менее… Так что в любом случае уже можно подводить какие-то итоги. Скажи честно: жизнь удалась?

— Есть такой плакат печальный, на нем сидит человек, упав лицом в икру, и написано: «Жизнь удалась!… » Не хотел бы я походить на этот плакат.

Самое главное — жизнь продолжается. Была в конце 1990-х годов у меня такая мысль, что скоро не о чем будет писать. А по второму кругу пойти, повторять самих себя — скучно. Уходит поколение, которому было что сказать. Уходят старики, прошедшие через опыт страданий, испытаний, гонений. У них был духовный опыт. А молодежи зачастую сказать нечего. Я думал, что уйдет последнее поколение, и писать будет не о чем совершенно. Но Господь меня вразумлял — давал встречи с всё новыми и новыми замечательными людьми, они были всё моложе и моложе. И сейчас в планах и в блокнотах у меня много всего. Жизнь неисчерпаема.

Помнишь, как нас всех хотели когда-то «переформатировать»? Чубайс заявлял о том, что надо изменить нашу русскую ментальность, и тогда мы будем заниматься тем же, чем и вся Америка занимается — деньгами. Единственным серьезным делом, по его мнению. Но, слава Богу, так не сложилось. По-прежнему в русских людях есть устремленность к Небу, к жизни духа, к Церкви. В людях остается внутренняя глубина. Глубина эта всё больше раскрывается, и до берега нам далеко. Доплывешь ли до него? Как в озере: плывешь, сначала мелко-мелко, потом всё глубже и глубже, а потом уже и дна не видать. И мы еще в плавании.

Антон Жоголев