«Бесы» на экране. И не только…

Сериал по роману Достоевского был показан на телеканале «Россия».

Нет, все-таки, видно, придется написать о бесах. Вернее, не о бесах, а о «Бесах» — сериале режиссера Владимира Хотиненко по роману Ф.М. Достоевского. Гениальному, пророческому роману-катастрофе. И почти забытому, к сожалению. Это вам не «Идиот» с его романтичными беседками, томными Аглаями да роковыми Настасьями. Тут другое… Тут кровь, тут обгорелые, еще дымящиеся трупы. Причем если тогда в поле зрения Ф.М. были бесы-социалисты, то из романа понятно, что речь могла идти о каких угодно бесах — и демократах, и фашистах, и анархистах. Потому что бесы могут только разрушать. Но эту страсть свою они маскируют во что угодно, укутывают в знамена всех цветов радуги. И только ненависть ко Кресту их выдает с головой, невзирая на модные портки, макинтоши, френчи или костюмы-«тройки». И еще одно выдает их — мертвящий смрад, ненависть к живому. «Кого бросил я? — восклицает бывший нигилист Шатов. — Врагов живой жизни, дряхлых проповедников мертвечины и тухлятины».

По этому запаху мертвечины узнаются они безошибочно. Не зря же в сериале идейный самоубийца Кириллов все время отодвигается от идейного убийцы Верховенского: «от вас дурно пахнет». Еще бы!

Все обратили внимание на такую деталь: премьера фильма-романа прошла в один присест по телеканалу «Россия-1» точнехонько в день выборов президента Украины, 25 мая. Случайно? Конечно же, нет. Ведь там сейчас бесы лютуют особенно кроваво и разрушительно. Но все же сводить к этому всю затею с довольно сильным фильмом несправедливо и даже нечестно как-то. Ведь бесы были и до майдана, и после него, думаю, будут. А что совпало, то совпало. Бывают странные сближенья.

При всей своей несомненной злободневности (тут и «болотная», а не только «майдан»), фильм все-таки по Достоевскому. И потому он больше любой злободневности.

Да, по следам «панк-молебна» в Храме Христа Спасителя режиссеру пришлось усилить и эту тему, тоже пророчески предсказанную Достоевским. Бесенята отечественного разлива уже тогда додумались мышь запустить под киот иконы! — и это все гениально предвидел наш Федор Михайлович. Вообще, из серии в серию подчеркивается мысль: любой нигилизм в России начинается с отказа от веры в Бога! С атеизма… И кончается прямой одержимостью, беснованием. А то и кровью.

Но даже эта тема обличения атеизма — не самая главная. Хотя показанный в фильме «отец Тихон» — один из редких телесериальных образов священника, от которого не берет оторопь и не возникает желание выключить телевизор. Нет, вполне достойный отец Тихон изображен (артист Юрий Погребничко)! Вполне достойный!

Вообще-то и в романе, и в сериале больше всего изумляет полная безнаказанность российского беса-революционера, Петруши Верховенского (замечательная актерская работа Антона Шагина). Ему никто не противостоит! Даже отец Тихон — он так и не выходит из своей кельи на брань с этими еще не вошедшими в полную силу поганцами! Молится, да, пытается повлиять на педофила Ставрогина, приблизить его к покаянию. Но не поднимается открыто, напрямую то есть. И потому понадобился режиссеру придуманный персонаж — следователь из Петербурга (Сергей Маковецкий), которого нет в романе. Должен же хоть кто-то поднять брошенную в лицо российскому обществу перчатку. Принять вызов. Но ведь и он — чуть ли не сам из «этих». Маловеров, полуверов, вовсе неверов. Нет, конечно, он мышь в киот не засунет. Но и перекреститься на этот оскверненный чудотворный образ… увы! А что о других скажешь? Шатов? Он хороший, он раскаявшийся. Впрочем, рыльце в пушку — держит его за горло общее с Верховенским разрушительное прошлое. Он еще только хочет верить! Стремится к вере. Говорит о ней. Но… не верит еще. До самого последнего момента не верит! И только в самый последний миг, под уже взведенным курком Верховенского…

Маньяк Кириллов с его идеей окончательного, убийственного атеизма… Им бесы играют, над ним надсмехаются с особой жестокостью. «Я вот никогда не понимал этой вашей идеи: если Бога нет, то почему вы-то бог?» — язвительно бросает вослед его бредням бес-Верховенский. Тут скрытый парафраз новозаветных слов: «И бесы веруют, и трепещут… » (Иак. 2, 19). Верховенскому по-особому презрителен человек, пошедший дальше даже бесов в своем неверии. Такой заслуживает не просто смерти, но еще и надругательства.

Идем далее. Верховенский-старший (Игорь Костолевский) породил своим бездельем и либерализмом это российское чудовище, своего сыночка. Вгляделся Верховенский-старший в свое порождение, и что? Ему ли тягаться с таким вот «кровавым мальчиком»? Нет, уходит. А точнее, сбегает в никуда, прочь с экрана.

А может, градоначальник-немец здесь поможет? Но ему бы из картона мастерить игрушечные городочки и ими так же игрушечно управлять… При первой же тряске лишился он ума. Впрочем, успел произнести: «Пожар не на улицах, не в домах — он в головах». Но чтобы затушить этот пожар, об этом и речи нет. Весь изъеден пустым фразерством. Ну и заигрался с мальчишками-нигилистами, не без этого. А его либеральная жена и вовсе «наша». В том смысле «наша», в каком говорил «мелкий бес» Верховенский более крупному — Ставрогину: «Учитель, смеющийся с детьми над их Богом и над их колыбелью, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтобы испытать ощущение, наши. Присяжные, оправдывающие преступников сплошь, наши». Я бы продлил этот ряд на современный лад, примерно так. Экономист, доказывающий «невыгоду» присоединения к России Крыма — «наш» (для бесов, разумеется). Режиссер, убеждающий, что матерные слова необходимы на сцене (Кирилл Серебренников) для раскрытия образа — тоже «наш», несомненно. А уж если кто-то кричит о том, что «права геев» в России ущемлены или что дети с родителями «равные стороны, равные партнеры», то чей же он на самом-то деле?

Главный конфликт фильма не в противопоставлении нигилистам нормальных русских людей (их почти не видать в фильме!), а в противостоянии двух, ну да, бесов. Ставрогина и Верховенского. «Ивана Царевича» и его лжепророка.

«… Они [либералы] первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-­нибудь вдруг перестроилась, хотя бы даже на их лад, и как­-нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива. Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, не над чем издеваться! Тут одна только животная, безконечная ненависть к России, в организм въевшаяся… И никаких невидимых миру слез из­-под видимого смеха тут нету!»

Ф. М. Достоевский, «Бесы».

Собственно, следователь прямо выводит Ставрогина (Максим Матвеев) из списка смутьянов. «Я сомневаюсь, что он революционер», — говорит он. Но при этом их с Верховенским портреты все же висят рядом на доске «Разыскиваются… ». Потому что для общества опасны оба.

Так что же он, Ставрогин?

Ставрос — крест. Это невольно читается в его фамилии. У Достоевского ничто не бывает случайным. Но и Сварог как-то звучит — у славян это языческий верховный лжебог, то есть бес, он тоже как будто присутствует. Опять манящая раздвоенность, непонятность. Или это возможные варианты его дальнейшего пути?

И откуда такая вдруг истовая мечта младшего беса о Ставрогине? А разгадка проста. Бесы хотят… антихриста! Мечтают о нем. Ждут его, по-своему даже, извращенно, надеются на него. Уповают. Вот и мечта Верховенского об «Иване Царевиче» русской кровавой смуты, она из этой инфернальной сферы. Стремление бесов к антихристу, быть может, является извращенной, перевернутой, преданной ими памятью о Боге. Отсюда и исступленность ложной мечты. Обольщается Верховенский, да, — не тянет этот «дрянной, блудливый, изломанный барчонок» на роль антихриста. Сам он, Петруша, бес гораздо больший. Он ловчее и безжалостнее придавленного своим же безстыдством Ставрогина. Но пока еще не осознает этого. Ведь без своей мечты он безсилен — нуль без палочки. «Колумб без Америки». Столько должно еще крови пролиться, столько духовных перерождений должно произойти, чтобы явился не этот красавец-оборотень, а уже настоящий «человек греха, сын погибели» (2 Фес. 2, 3). И если Ставрогин пока еще только пробует свои немереные силы то в бездонном зле, то в безкорыстном добре, в его последователе зло уже безраздельно восторжествует. Но до этого еще не близко.

И все же слово прозвучало: о «самозванце», о том, кто выдает себя за другого — настоящего! «Его лицо как маска», неспроста подчеркивается писателем. Ставрогина обличила «самозванцем» законная жена,  хромоногая Мария Тимофеевна Лебядкина (Мария Шалаева). Ее образ — один из самых запоминающихся в фильме.

«Неистовый вопль раздался со всех сторон, грянул оглушительный аплодисмент.
Аплодировала уже чуть не половина залы; увлекались невиннейше:
безчестилась Россия всенародно, публично, и разве можно было не реветь от восторга?»

Ф. М. Достоевский, «Бесы».

На Западе давно уже привыкли восхищаться и воспевать сверхчеловека, присягать любому, будь то псевдоромантический корсиканец в треуголке или бывший ефрейтор с характерными пошловатыми усиками. И чем больше крови посмеет пролить эта «сильная личность», тем с большим восторгом ему станет рукоплескать толпа. Но на русской почве пока что иначе. У нас «культ личности» если и возможен, то только при массовых репрессиях и оглушительной пропаганде. «Над вами… смеяться будут», — шепчет Ставрогину отец Тихон. Вот и весь сказ! А смеха эти господа совершенно не выносят. Очень уж горды.

Никакой Ставрогин еще не «Иван Царевич», а так только, мечта воспаленного воображения Верховенского. Рано еще. Не пришли сроки. Так что пропадать Верховенскому в эмиграции, по скучным цюрихским трактирам. С его-то талантами разрушения!

В сериале Хотиненко есть одна важная деталь. Когда бесы-нигилисты убили-таки своего бывшего сообщника, не все из них смогли спокойно переступить через кровь. Виргинский, закатив глаза, бормочет: «Не то, не то… » А Лямшин и вовсе орет и рвет на себе рубаху. «Я думал о нем совсем другое», — нарастяжку, изумленно восклицает Верховенский. Оказывается, «слишком человеческое» в Лямшине и иже с ним преступивших уничтожено еще не до самого конца. И если нет совести, то есть хотя бы нервы… Может быть, именно это еще и удерживает «и.о. антихриста» от вступления в должность?

«Не Православный не может быть русским».

Ф. М. Достоевский, «Бесы».

Хотя ведь тот самый Лямшин потом уже, под следствием, будет утверждать в расчетливом полубреду, что Ставрогин проживал в их городке преступлений incognito, что он с поручением, очень важная птица. И что, возможно, он скоро «опять пожалует к нам из Петербурга».

Инкогнито из Петербурга?! Где-то нам это уже встречалось…

Впрочем, режиссер нашел выход. Сам нашел, без подсказки Ф.М. Вот последние кадры — спустя пять лет после тех событий.

… Альпы, небольшой домик в занесенных снегом горах. Белокурый мальчик (словно маленький Ильич сошел с картинки на октябрятском значке: помните то прелестное фото?… ). Его заботливая не то мамаша, не то гувернантка Дарья — бывшая любовница Ставрогина. Какой-то неземной, разряженный космический холод во всей этой альпийской сцене. И даже ребенок не радостен, а как-то не по летам серьезен. Как будто чувствует важность момента. И вот появляется темная точка на снежном альпийском горизонте. Точка все приближается. Это Петр Верховенский, никуда за эти годы не провалившийся и даже не изменившийся вовсе. Идет к ним все с такой же не то торжествующей, не то мечтательной полуулыбкой.

— Николя, надень шарф, простудишься, — дежурно говорит будущему деятелю заботливая бонна. Верховенский приближается. Занавес опускается.

Но мы-то догадываемся, что продолжение следует.

Антон Жоголев