Штрихи судьбы

Из цикла «Капельки вечности»

После каждой Православной выставки в Самаре в помяннике у меня появляется сразу несколько новых имен.

Или хорошо забытых старых.

На декабрьской выставке встретил священника Николая с матушкой Ириной (так как речь идет о личном, фамилий не буду упоминать). Благословение попросил, расспросил о житье-бытье.

— А ты знаешь, что Петя умер? огорошил меня он на это своим вопросом.

— Как… умер? — даже опешил я. Оказалось, умер, как многие умирают. Молодым. Оставил вдову с двумя детьми, школьниками. А мама его лишилась последнего сына (первый умер в аварии за несколько лет до этого).

… Петр появился у нас в редакции, еще на улице Ерошевского, как-то классически-просто. Пришел — в робе сварщика, худющий, с выражением трудно дающегося смирения на лице. И принес с собой нехитрую еду. «Можно, у вас тут перекушу немного?» Мы посмотрели на него с удивлением. Все-таки не часто к нам приходят сварщики с баночками еды и просят дать им в редакции время и место для трапезы. Оказалось, он наш читатель и пришел сюда просто как к «своим». Ведь у братьев во Христе разве могут быть между собой какие-то барьеры да условности? Работает он в двух шагах от нас сварщиком в жилконторе. Вот и пришел сюда в обеденный перерыв, к своим братьям по вере Православной. А у нас тут трещит телефон, посетители, проблемы… Но он между тем неспешно, несуетно открывает свои баночки и вкушает… Словно в какой-то монастырской келье…

Он ел даже яичную скорлупу!…

Считал, что благословленную пищу выкидывать нельзя. А завидев священника, даже вдалеке, всегда снимал шапку. В автобусе картинно, с поясным поклоном, всегда крестился, если вдалеке замелькала луковка церкви. Иногда даже и не видя церкви крестился. Если догадывался, что она где-то тут рядом. Одиозен был до какой-то очень глубокой стадии.

Стал заходить к нам довольно часто. А мы постепенно начали привыкать к новому знакомому и стали звать между собой странноватого сварщика «Петром Афонским». Но в редакцию пускали. Пусть уж покушает под иконами, а не под «мат-перемат» других слесарей.

Постепенно стало понятно, в чем суть дела. Петр приехал в Самару из Средней Азии. Как и многие русские, уехал оттуда в период национальных конфликтов. Я давно заметил, что русские «оттуда» — несколько иные, чем здешние. Более чистые, что ли? И жизнь в иноземном окружении их не только не испортила, наоборот, выявила и укрепила лучшие качества русского национального характера. А это прямота, простота, доброта… Уехал он вместе с матерью и старшим братом. Жили в общежитии — как оказалось, напротив моего дома.

Однажды вечером у меня в квартире раздался звонок. На пороге стоял все тот же Петруша.

— Давайте вместе помолимся… Ведь Господь говорит: где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них. Что же мне одному-то молиться, когда вы как раз напротив меня живете.

Я удивился, но впустил. Прочли мы вместе вечернее молитвенное правило. Тут стало ясно, что от Пети с его причудами уже никуда мне не деться. Ни в редакции, ни дома не спрятаться. Всюду он оказался рядом.

Вскоре он уже с моим Данилой учил математику и английский (у него не всегда хватало терпения, но педагог он оказался отменный). Его мама несколько раз сидела с нашей новорожденной Анной. Пару раз Петя помог нам со сваркой и слесаркой. А молились с ним мы ежевечерне. Сначала мне это даже нравилось, но потом… Каждый вечер мы с тревогой какой-то ожидали его неминуемого звонка в дверь. «Судьба стучится в дверь» — вот так немного по-бетховенски ожидали мы его приходов. Нет, он был, конечно же, деликатный. Но семья есть семья. И вламываться в нее каждый вечер, даже и с самыми благими намерениями… Мы с Людмилой терпели, но все же когда однажды вечером он не позвонил в нашу дверь, вздохнули с облегчением.

Пришел он через два дня только. Я спросил, почему его не было, и он ответил до гениальности просто. Оказалось, вычитал в древнем Патерике: «Не учащай к другу». И стал давать нам иногда роздых в совместных молитвах.

Потом я сказал, что лучше уж буду молиться один или со своей семьей. Он сделал вид, что не очень обиделся.

Однажды он попросил меня прописать у себя его маму — добрую женщину, которая уже успела стать нам не совсем чужой. Мотивировал тем, что раз молимся вместе, то и помогать друг другу должны во всем. Сам он, я уверен, оказал бы нам подобную услугу. Но я тогда решительно отказал ему… И тут же, поскользнувшись на ровном месте, упал прямо в лужу (разговаривали на пути из храма). Но даже это меня не убедило ни в чем. Он снова сделал вид, что не слишком обиделся.

До сих пор не знаю, был ли я прав тогда. Но я-то умею жить сразу в нескольких измерениях. А он умел только в одном.

Петр был из тех прямых и конкретных верующих, которые все понимали буквально, в одном каком-то значении. Все у них было — «от и до». Раз мы Христиане, то и должны жить только по-Христиански. Во всем! Начиная от поедания скорлупы яичной, и кончая сдиранием штрих-кодов со всей продукции.

Однажды я спросил его про Среднюю Азию, почему он уехал оттуда. Наверное, предположил я, приходилось там нелегко среди иноверцев. Столкнуться пришлось и со злобой, и с унижениями на национальной почве… Он ответил вопросом на вопрос: «Для Христианина разве могут быть какие-то унижения?». И как тут возразишь?

Удивительный все-таки он был человек. Петр — камень…

Он сказал мне, что долго заживаться не собирается. Надеется умереть достаточно молодым. Как в воду глядел этот худенький сварщик Петруша!

В ту пору он ездил к блаженной Марии Ивановне в Кинель-Черкассы. А в Петропавловском храме нас окормлял протоиерей Иоанн Букоткин. Что за благостное время было, что за духовная весна! Середина 90-х…

Вскоре Петр стал свататься к верующей девушке, которая в ту пору делала мучительный выбор между миром и монастырем. Не с первой попытки, но выбрала все-таки Петю и мир. Старец ей написал, что пока монастыри по-настоящему не обустроены, лучше выбирать жизнь в Христианском браке. Их венчали в Петропавловском храме. Мы с Людмилой приехали на их венчание. После таинства я поздравил молодых и стал теперь уже супруге нахваливать своего доброго знакомого — ее законного мужа. Его ведь и правда было за что похвалить. «Я знаю, что недостойна Петра!» — сказала нам с трепетом Галина. И с какой-то внутренней тревогой. Мы их поздравили и удалились в полусмущении. Радовались за Петра, конечно. Но возникали сомнения: как ему удастся теперь строить жизнь строго по «букве» уже не одному, а в семье? Как он сумеет теперь остаться на тех же голых принципах безкомпромиссной веры? Таких же голых, — как пружинистая кровать в рабочей общаге, с лампочкой без абажура и табуреткой с пепельницей из консервной банки…

А безкомпромиссность его порой доходила до смешного.

Из роддома его жену с новорожденным и счастливым отцом забирал наш редакционный водитель Александр. Просто Петя мне позвонил тогда и попросил помочь с транспортом. Мы, конечно же, помогли. А вскоре уже Александр приехал к Петру на стройку — он тогда работал сварщиком на строящемся Кирилло-Мефодиевском соборе. И попросил быстренько, за три минуты, что-то подварить в его машине. Но Петя… отказался. Предложил ему пойти к настоятелю и взять благословение на этакую мелочь. И уж тогда только Петя уделит ему три минуты времени.

— Я быстрее в сервис по дороге заскочу! — сказал Александр и уехал.

Потом про Петино житье-бытье стали доходить тревожные слухи. Они жили (о, этот ужасный квартирный вопрос!) в одной квартире с семьей священника, мужа сестры его жены. Делили жилплощадь, ссорились. Петя с женой все время молились, но Бог как-то не спешил приходить им на помощь. И однажды Петр, дойдя до отчаяния, просто отрубил свет в квартире священника. Молча!

После этого ссоры усилились.

Квартиру с грехом пополам все-таки обменяли.

Я знал об этих коллизиях. И в разговоре с отцом Николаем однажды выразился как-то неудачно, из чего Петя, да еще при искажающей смысл передаче из третьих уст, мог заключить, что я в той квартирной сваре занял не его сторону. И он очень обиделся на меня. Сколько раз я потом жалел, что допустил ту оговорку! Сколько молился, чтобы он примирился со мной… Но течение жизни нас неминуемо уносило все дальше и дальше друг от друга…

Потом унесло и вовсе настолько далеко, что я просто забыл о нем.

До этого известия на выставке спустя несколько лет.

— Петр жил тяжело последние годы, — рассказывал мне его свояк-священник. — В церковь ходить перестал. Иногда даже доходил он до дерзости: чуть ли не упрекал Бога, чуть ли не кулаком грозил, так вот вопрошал резко — почему Он ему не помогает решать накопившиеся проблемы… Петр стал неуравновешенным и ожесточенным. Все куда-то делось: вера до самого края, исступленное следование «букве закона»… Все почему-то ушло в песок. Ревность не по разуму оказалась плохой помощницей в реальной жизни. И жена его в храм теперь ходит редко. А ведь собиралась уйти в монастырь! Для нее Петр стал «всем», как и положено хорошей супруге. Но когда он заколебался в вере, это как-то отразилось и на ней. И вот она теперь вдова с двумя детьми… Молимся за нее… И ты о ее здравии помолись.

… А еще я прошу читателей помолиться о упокоении раба Божия Петра.

Как-то вечером в дом мой (мы с тех пор переезжали два раза) вечером позвонили.

— Это Петр пришел вычитывать молитвенное правило, — почему-то подумал я, хотя и сам не ожидал от себя такого (просто в голове вдруг сместились временные пласты). И… спохватился. Оказалось, это сосед пришел занимать триста рублей до получки. Это, конечно, был не Петя.

Разве же он теперь придет… Ведь говорил же, что умрет молодым…

Упокой, Господи, его душу!

На апрельской выставке тоже не обошлось без неожиданных известий.

— Вы ведь знаете Эдуарда? — спросил у меня немолодой мужчина с бородкой, в светлом плаще. Подошел к стенду нашей редакции и задал свой вопрос. В голове у меня сразу завращался не новый уже, дающий сбои «компьютер». «Эдуард… знаю… Кондратов. Писатель… Недавно умер… Эдуард… Анашкин, тоже писатель, из Пестравского района… Хорошо знал моего отца… Эдуард… Из детства — Фомин-тарантул… не то… Эдуард — Сагалаев с телевидения… »

— Какого Эдуарда вы имеете в виду?

— Ну, как какого? Едесия…

— А, Едесия! Ну конечно знаю! А что с ним? Не видел его уже много лет. И, признаюсь, не слишком жажду увидеть.

Последний раз я встретил его в Петропавловском храме. Лет семь уже прошло. Вид его был настолько ужасный, настолько несовместимый с жизнью, что стало понятно: что-то может вот-вот случиться. Или сядет надолго в тюрьму, или умрет. Так решил я про него тогда. «Сказка русского лица» (строка поэта Юрия Кузнецова) заключается еще и в том, что на наших физиономиях все написано, как на роду. Все грехи, все страсти — тут же вылезают наружу. У европейцев не так. Там как-то уже научились прятать все внутри. А на виду все чин-чином, не придерешься… Бизнес-класс… Ну а Едесия тогда даже выгнали с клироса в храме. За один лишь такой вот вид. А он-то как раз шел именно на клирос…

— Умер Едесий года четыре назад. А может и больше. Своей смертью… почти…

Словно бы смерть может быть «чужая». У каждого она своя. Но мы-то ведь понимаем, о чем идет речь. Нет, бывает она и чужой, да еще сплошь и рядом.

-… Едесий с наркотиков на спиртное соскочил. Ну, вы об этом знаете… Но дела за ним водились мутные. Я за его бабушку очень боялся, — рассказывает мне тот незнакомец в светлом плаще. — Не дай Бог, думал я, он ее пристукнет, пьяный, если она не даст ему на бутылку. Но нет, ничего не случилось, она уже после него умерла… Он ведь сиротой был, бабушка его растила. Так вот… однажды его избили сильно. Вряд ли милиция, скорее местное хулиганье. Никто точно не знает. Но ясно, что не за добрые дела его били. А он в тот раз едва приковылял домой, уже сам не свой. Но все-таки дошел ведь, на своих двоих… лег на кровать… Стонал ночью. А к утру затих. Дух из него весь вышел.

Мы познакомились все в той же Петропавловской церкви, в середине 90-х. Он тогда там держал плат у причастников. С такой-то бандитской рожей, и плат… Но делал это благоговейно. Так и познакомились. Представился он Эдуардом, в крещении Едесием.

— Как ты попал сюда? — спросил я его однажды.

Ответ был такой, что невозможно не изумиться. Промысл Божий какой бывает все-таки неожиданный!

— Шел я устраиваться на работу в троллейбусный парк. Но перепутал ворота. Зашел — сам не знаю как — в соседнюю с тем парком Петропавловскую церковь. Стою у паперти, сам не знаю, чего стою. Ко мне подошли какие-то женщины, стали расспрашивать. Я им сказал, что крещеный. Хочешь у нас работать? Хочу. А что, здесь красиво, и люди такие добрые. Стал я снег убирать, потом сторожить. А потом и алтарником пригласили.

Года два поработал всего. Зарплата там маленькая. «Один раз хорошо посидеть», — это как раз его слова. Но алтарный опыт не прошел для него напрасно. И в какие бы тяжкие его потом ни загоняла судьба, он всегда знал, где нужно искать спасение. В храме!

В ту пору в Петропавловской церкви служил протоиерей Иоанн Букоткин. И общение с живым подвижником на кого хочешь окажет влияние. А были там и другие очень известные пастыри…

Когда Едесий покинул храм, сразу усилились искушения. За его душу велась настоящая война. Подсел на травку, допускаю, что могла быть и уголовщина. По виду он — классический русский вор, а может, разбойник, — тип почти что уходящий (сейчас меняется этнический состав ворья, но воровства и разбоев не становится меньше). Хотя, есть ведь и другое выражение: не пойман не вор, — а Эдуарда никто не поймал, и пусть он меня простит за такое чисто внешнее сравнение. Огромные кулаки его не всегда бывали целехонькими, а физиономия — не без синяков. Но иногда он все-таки вырывался в храм. Шел сразу на левый клирос. Просил у нас, «клирошан», молитв. А иногда и денег. Первым делились мы охотнее, чем вторым (знали, зачем просит). Но иногда и в этом ему не отказывали.

Потом его подхватила Марфа. Что за удивительный человек! Из тех немногих, кто решил во всем довериться Христу. Уезжала в Дивеево, поменяв туда жилплощадь. Потом вернулась, ни кола ни двора. Обустраивала родники. Но один из этапов ее жизни был связан с ним, с Едесием. «Без меня он погибнет», — решила она. И давай его спасать! Стала его опекать. Возила в храмы, в монастыри. Заказывала за него обедни. Ее хватило на год с небольшим. Потом передала его из рук в руки отцу Алексию. Тот взял его жить к себе при сельском храме. Даже доверил ему быть псаломщиком. В ту пору Едесий мне говорил, что читать Псалтирь — это совсем не то же самое, что читать Апостол (вот в каких тонкостях теперь уже разбирался этот долговязый парень с простодушной ухмылкой уголовника). «Псалтирь читать мне очень нравится, но когда Апостол читаю в храме — мурашки по спине так и бегают!». Жить бы ему и жить при этом храме, под твердой и властной рукой отца Алексия! Но и тут судьба его бедовая сделала уже привычный крюк. Подрался он там с местными «блатными», с татарами. Он тщетно в разговоре со мной придавал той разборке межнациональный мотив. Думаю, все было несколько проще. В конечном итоге ему пришлось драться сразу чуть ли не с половиной села. А тут и огромные кулаки уже вряд ли помогут. Раз даже отец Алексий не смог ему помочь. Просто спровадил его к бабушке в Самару. От греха подальше…

Ну а потом, как в симфоническом произведении (каждая жизнь — как симфония!), началась моя «партия». Он пришел к нам в редакцию на этот раз не один. С симпатичной девушкой Ангелиной. «Наконец-то у него все налаживается», — подумал я. Но не тут-то было!

Они познакомились весьма характерно. Она утром выходила из дома, спешила в институт. А он в это время как раз спал на лавочке возле ее подъезда. Вскоре вспыхнули чувства, и следом за ними у Ангелины наступила беременность. Только к тому времени она уже поняла, что Едесий за «фрукт». И решила от него не рожать. Готовилась к аборту. Хотя и понимала, что грех, что детоубийство… К тому же родители у нее из старообрядцев. Срок поджимал уже, и брань за жизнь еще не рожденного Ивана была в самом разгаре. В принципе, Ангелина была обычной современной девушкой, ничуть не хуже многих других. И от «нормального парня» она бы вполне захотела родить ребенка. Но от Едесия…

— Иногда я его просто боюсь, — честно призналась она. Но вот как раз в этой ситуации Едесий держал себя молодцом. И думаю, за это ему многое там простится. Всячески удерживал ее от аборта. Бился за своего еще не рожденного сына. Но Ангелина имела в голове свои резоны и уступать не хотела. Тогда Едесий привел ее к нам.

Сейчас-то я думаю, что если бы Ангелина твердо решила не рожать, то и к нам бы он ее не привел ни за какие коврижки. Значит, все-таки колебалась, раздумывала. Голос совести все-таки был не совсем заглушен «резонами». И мы всей редакцией начали с ней работу. Уговаривали, убеждали, давали нужные статьи и кассеты о грехе аборта. Но от нее отскакивало, как от стенки горох. На все это отвечала она рефлекторно, с болью, как людям, просто не понимающим ее проблем. Тогда мы решили действовать иначе.

Мы дали ей обещание, что не оставим ее одну, будем регулярно раз в месяц, в течение года или даже больше платить ей серьезные деньги. Естественно, своих денег у нас не было. Но деньги нам прислали читатели (статья «Ангелина и Эдуард» никого не оставила равнодушными). Денег нам прислали чуть ли не с избытком. Ангелина рожала даже в платной палате! Когда на свет появился Иван, она сразу же отвезла его к своим родителям. С Эдуардом решительно порвала. И стала приезжать к нам строго раз в месяц, за деньгами. Возьмет нужную сумму и не сказав почти что ни слова бежит скорее прочь. Чувствовалось, эта зависимость изрядно ее тяготила. В этом ее можно понять… Но однако же свою часть договора она выполнила. Мы выполнили свою. Эдуард не слишком расстраивался, что отношения с матерью его ребенка у него не заладились. Главное, что мальчик, сын есть на свете. И где-то растет его продолжение. А в последующем и, надеюсь, молитвенник за своего непутевого отца. «Благовестовский» ребенок… Наверное, можно и так сказать про него.

С тех пор мы почти не виделись с Эдуардом. Та роль, которую в его жизни мне отвел Господь, была уже выполнена.

— Мы с ним вместе в Дивеево ездили, — рассказывает мне все тот же незнакомец на выставке. — Бедовый он был. Но молился истово. Такой глубокой веры не у каждого прихожанина найдешь. Но и страшно мне за него всегда было… Всегда он словно по самому краюшку бездны ходил…

Ну и как, спросит меня кто-нибудь из читателей. Кто выиграл в той — длиною в жизнь! — битве за душу Едесия-Эдуарда?

— Не знаю, — честно признаюсь я. Но что молитвенников он приобрел немало, в этом не сомневаюсь.

Для того, собственно, и пишу эти строки. Помолитесь о нем с любовью!

Антон Жоголев.