Ветви

Лирические миниатюры.

Об авторе. Алексей Алексеевич Солоницын — известный Православный писатель. Живет в Самаре. Родился в 1938 г. в г. Богородске Горьковской области. Автор многих книг, в том числе — «Врата небесные», «Повесть о старшем брате», «Свет, который в тебе». Член Союза писателей России и Союза кинематографистов России. Награжден орденом Даниила Московского, медалью Святителя Алексия. Дипломант Патриаршей литературной премии за 2012 год.

Нашу жизнь, наше творчество можно представить как одно могучее дерево, поднимающееся к Небу.

У дерева, или древа, как говорили в старину, могучие корни — наша вера, которая и дает древу соки жизни.

И потому оно не умирает, а зеленеет вечно.

С каждым новым поколением у древа возникают новые побеги, которые потом превращаются в ветви.

Есть побеги, которые, не окрепнув, засыхают и падают вниз. Другие же покрываются листвой, и древо зеленеет, поднимаясь все выше и выше.

Я придал моим переживаниям, тому, что происходило лично со мной, короткую литературную форму. Иван Сергеевич Тургенев назвал такие произведения «Стихотворениями в прозе», Виктор Петрович Астафьев — «Затесями», Владимир Алексеевич Солоухин — «Камешками на ладони». Не подумайте, что я хочу себя поставить «в один ряд» с известными писателями. Просто хочу сказать, что эта литературная форма называется по-разному — у нашего самарского писателя и журналиста Антона Жоголева, например, такие произведения, на мой взгляд, удачно названы «Капельками вечности».

Я же назвал свои лирические миниатюры «Ветвями» — они хотя и малы, но все же, надеюсь, не засохнут на могучем древе русской литературы — вместе со всем моим творчеством, всей моей жизнью, которые были устремлены к высокому небу, к Богу.

Прекрасно выразил суть такой жизни, такого творчества замечательный поэт Арсений Тарковский, отец нашего великого кинорежиссера Андрея Тарковского:

Я ветвь меньшая от ствола России,
Я плоть ее, и до листвы моей
Доходят жилы влажные, стальные,
Льняные, кровяные, костяные —
Прямые продолжения корней.

Есть высоты властительная тяга,
И потому безсмертен я, пока
Течет по жилам — боль моя и благо —
Ключей подземных ледяная влага,
Все эр и эль святого языка.

К своему 75-летию я решил предложить читателю несколько моих лирических миниатюр.

Помощь

Однажды я узнал удивительную историю.

В одном городке у старого человека умерла любимая жена. Малыш, живший в соседнем доме, увидел, что старик сидит на лавочке у дома и безутешно плачет. Малыш перелез через забор, подошел к старику и забрался к нему на колени. Через некоторое время старик перестал плакать, и тогда малыш вернулся домой.

— Как ты его успокоил? — спросила малыша мать. — Что ты ему сказал?

— Ничего я не говорил, — ответил малыш. — Просто посидел с ним и помог ему плакать.

Вот ответ, который так многое объясняет — в том числе и про творчество. И когда меня спрашивают, почему мои книги чаще заканчиваются так печально, иногда даже трагически, я могу ответить словами этого малыша — для тех, кого настигла тяжелая болезнь, несчастье или просто тоска по лучшей жизни, я незримо прихожу, тихо сажусь рядом и помогаю им плакать — одолеть свое горе.

Старцы

По морю плыл оснащенный лучшей современной техникой океанский лайнер. Внезапно разыгрался шторм, и лайнер стал тонуть.

Погибли все, лишь прекрасная девушка, которую звали Любовь, спаслась, волной выброшенная на необитаемый остров.

Мимо острова проплывали корабли, оснащенные такой же современной техникой, как затонувший лайнер. Девушке удалось разжечь костер, она звала на помощь, но никто не замечал ее с бортов лайнеров, имена которым были: Праздность, Уныние, Любоначалие и Празднословие.

На борту Праздности у людей вместо голов были не то телевизоры, не то компьютеры. Там игры сменялись вечеринками, безконечными застольями, танцами и другими удовольствиями.

Что происходило на лайнере Уныние, не было видно, потому что горели только сигнальные огни, а весь лайнер был погружен во мрак.

На Любоначалии стояли ироды, инквизиторы и наполеоны в разных одеждах, но с одинаковыми выражениями лиц — жаждущими власти, славы и почестей.

Празднословие собрало говорунов разных эпох, всех, кто занимался утверждением самого себя. Главное, что было на их лице, — рот.

Но вот показалась в море утлая лодка, на веслах которой сидел седобородый старец. Он причалил к острову и посадил в свою лодку Любовь.

И они поплыли вперед, навстречу Океану, который сначала был тих и приветлив, а потом встретил лодку старца ураганами, штормами, бурями, которые потопили все суперсовременные лайнеры.

Но лодка старца шла вперед и вперед, и когда у одного старца кончались силы и он уже не мог грести, его сменял другой, такой же седобородый и сильный.

И никаким ветрам, никаким самым страшным цунами не потопить лодку, пока на веслах сидят седобородые старцы, которые, сменяя друг друга, хранят Любовь, врученную им Самим Господом.

Ветка сирени

В холодный, промозглый январь я шел счастливый по Невскому проспекту. Вернее, не шел, а почти бежал, потому что хотя и хотелось мне, провинциалу, полюбоваться Невским, но погода явно не располагала к этому.

Предстояло что-то купить в подарок и бежать на поезд, который увезет меня домой к молодой жене, и я вернусь победителем — ведь меня единственного из всего потока на конференции молодых литераторов приняли в Союз писателей СССР. А это значит, что я могу освободиться от газеты, могу не таскаться на казенную работу, а заниматься любимым делом — писать то, что требует душа, и меня не посадят в тюрьму, не вышлют куда-нибудь подальше как тунеядца. Я теперь писатель, меня признали по рассказам, которые пока не опубликованы, но будут изданы — да, мой дорогой читатель, такие порядки были в нашей великой стране, что поделаешь.

Но вот я остановился как вкопанный перед огромной стеклянной витриной.

Цветочный магазин.

Какие тут выставлены красоты!

В центре витрины, в высокой хрустальной вазе, — сирень.

«В январе? Сирень? Это всего лишь муляж! — подумал я. — Да и ваза наверняка не хрустальная…»

И все-таки я зашел в этот сказочный магазин.

Преодолевая робость, спросил, настоящая ли это сирень, что выставлена в витрине.

Вид у меня был неважнецкий и спрашивал я робко, и потому продавщица цветов ответила мне с покровительственной улыбкой, что сирень настоящая, что привозят ее самолетом — из оранжерей, самых лучших в нашей стране.

Теперь мне предстояло спросить о цене.

Это был трудный шаг, но я решился.

Когда цена была названа, я стал рыться в карманах, проверять свою наличность. Прикинул, что если ничего не есть в дороге, а только уплатить за постель в вагоне поезда, то денег на покупку мне все равно не хватит.

В роскошном магазине с зеркалами и мраморным полом покупателей кроме меня не было, и цветочницы невольно обратили внимание на меня, шарящего по карманам.

Одна из них поинтересовалась, для кого я покупаю сирень. Наверное, для своей девушки?

— Нет, — ответил я. — Вернее, «да», только для жены. Вернее, даже не столько для нее, сколько для дочки. Ей исполняется четыре годика.

Что тут началось! Выбрана была чудесная сиреневая ветка — цветы крупные, темно-фиолетовые, торжественно-нежные. Упаковывали ее тщательнейшим образом, положив достаточно земли, завернув сначала в тряпицу, потом в газеты, потом еще в какой-то материал. Расспросили, еду ли я поездом или лечу самолетом. Спросили, купил ли я билет, остались ли у меня деньги на дорогу.

Пришлось показать билет и посчитать все мои гроши.

Тогда женщины занялись моей подготовкой к дороге — сказали, как сберечь пакет с сиренью. Его вручили мне даже с некоей торжественностью.

А какие у продавщиц были лица! Пожилые и молодые, круглые и удлиненные, с косметикой и без нее, — такие разные и такие похожие одновременно!

Сколько счастья и теплоты я увез из Ленинграда, с Невского проспекта, из того цветочного магазина!

И пусть теперь этого магазина нет и город называется иначе, но когда я думаю о тебе, град Святого Петра, я вижу перед собой ветку сирени в промозглый январь и милые, родные, незабываемые лица тех, кто подарил мне ветку сирени не за мои гроши, а от всего материнского сердца.

Лучи нашей совести

Чтобы спастись от казенной журналистики, да и просто заработать на жизнь, я стал писать сценарии для документального кино. Кроме того, эта работа была творческой, дающей возможность напрямую узнавать жизнь.

Одними из первых в советское время мы стали делать документальные фильмы о том, что касалось души человека. На официальном языке эти фильмы назывались «морально-этическими».

И вот на встрече со зрителями, которые в то время охотно смотрели наше кино, однажды, сидя на краю сцены, я впервые увидел фильм не из зрительного зала, а с противоположной стороны.

Из кинобудки шли яркие лучи, пронзая темноту зала. Лучи двигались, пересекались, расходились, освещая разные части экрана.

И я подумал тогда, что эти лучи идут не из проекционной, а из душ тех, кто создает кино. И никуда не спрячешься, покажешь и любовь, если она есть в твоем сердце, и зло, если оно там, в сердце, укоренились, хотя ты старательно пытаешься скрыть его.

Прорезая темноту, светят в кинозалах лучи совести, лучи веры.

Веточка вербы

Вербное Воскресенье.

Все прихожане стоят в храме с букетиками вербы — первыми вестниками весны в нашей России. Как трогательно они выглядят, когда их держат в руках стар и млад и ждут, когда священник окропит их святой водой.

Вот батюшка, после службы и молебна, идет по храму и кропилом брызгает на людей, протянувших руки с вербой к священнику.

Попав в полосу света, падающего в храм через узкие окна, капли святой воды вспыхивают, как жемчуга.

А когда святая вода попадает на лица, каждый счастливо улыбается.

Нет у нас пальмовых ветвей — ваий, как называют их в Палестине. И потому у нас этот праздник в народе зовется не праздником ваий, а Вербным Воскресением.

Завтра начнется Страстная Неделя.

Замечательный художник, рассказывая мне о своей жизни, понимая, что близок его уход, вспомнил вот что.

Его стрелковый взвод занял боевую позицию вдоль берега реки, за холмами. Он лежал на рыхлом мартовском снегу, ожидая сигнала к атаке.

Вот пуля просвистела над его шапкой-ушанкой. Он уткнулся в снег, понимая, что в него стреляет снайпер. Когда осторожно, повернувшись на спину, поднял голову, то увидел, что пулей срезана ветка вербы над его головой.

Светило яркое солнце, ветки вербы хорошо были видны.

Темно-красные, с белыми, искрящимися на солнце комочками. А из той ветки, что была срезана пулей, стекала по капле влага.

Художник смотрел на ветку вербы и вдруг понял, что верба плачет.

Прозвучал сигнал, и они пошли в атаку.

Художник прошел всю Великую Отечественную войну, а потом стал знаменитым пейзажистом.

Писал только родную природу, и никогда — войну.

Но говоря о главных моментах жизни своей, он вспомнил вот этот момент, когда верба плакала.

И в светлом, пронизанном лучами весеннего солнца храме, протягивая впереди себя пучки с веточками вербы, чтобы святая вода окропила их, я всегда вспоминаю рассказ художника — о ветке, срезанной вражеской пулей.

Верба плакала, зная, что Христу предстоит идти на добровольные муки и смерть.

Как и бойцам, которым сейчас, через минуту, надо было идти на смертельную схватку с врагом и, может, принять смерть.

И верба скорбела именно об этом.

Там, только там

Там, где на улочках старого города,
вечером, летом, а скорее весной;
там, в тихом дворике, одинокое дерево,
кажется, ясень, а может и дуб.
Там, где в квартире артиста, —
на втором этаже, это точно,
из раскрытого окна, я хорошо это помню, —
звучала музыка.
Да, конечно, там, только там,
Там-там-там.

Там, растопырив уши, мы, пацаны, сидели и слушали,
как старый артист, с головою седою,
так заворачивал, что только держись, —
музыку славную, музыку русскую, —
а как называется, никто не спросил.
Да это и незачем было —
ведь там, только там, пела душа:
Там, там, татита,
там-там.

Там, я запомнил это как следует,
ставили столы, и скамейки,
и все
сели вокруг, у старого дерева,
может быть ясеня, а может и тополя,
я не запомнил, друзья.
Но только запомнил я лица веселые,
даже соседа, что был без ноги.
Там, только там,
там-там-татита,
там-там.

Там, где улочки старого города
к Волге сбегают, как ручейки;
там, во дворе у высокого дерева,
детство осталось мое — навсегда.
Но музыка —
музыка все звучит во мне, — та музыка,
которую старый артист все играет и на рояле,
и на трофейном аккордеоне,
играет, и все поют, поют —
потому что пришла
Победа.
Там,
там, друзья,
только там.

2 февраля 2013 г., 70-летие Победы под Сталинградом.

Творческий вечер Православного писателя Алексея Солоницына

Пока свеча не погасла

В концертной программе фрагменты из книг, фильмов Алексея Солоницына, лауреата трех Всероссийских литературных премий, Международного кинофестиваля «Золотой витязь», Всероссийских кинофестивалей.

Исполнители — автор, актеры Самарских театров и областной филармонии.

На вечере, посвященном 75-летию писателя, организована выставка-продажа его книг.

Вечер состоится в Актовом зале областной библиотеки (проспект Ленина, 14 «а», пересечение с ул. Осипенко) 16 марта в 16 часов.

Вход свободный.