«В горнице моей светло…»

История создания книги о замечательном русском поэте Николае Рубцове.

Об авторе. Николай Михайлович Коняев родился в 1949 году. Секретарь правления Союза писателей России. Романы и повести Николая Коняева отмечены премией имени Василия Шукшина, премией имени Андрея Платонова, медалью св. благоверного князя Александра Невского. Живет в Санкт-Петербурге.

Недавно вышла в свет новая книга Православного писателя Николая Михайловича Коняева «Застигнутые ночью». Книга — необычная. Она состоит из дневниковых записей двадцатилетней давности. Время это, наполненное драматизмом, для писателя стало временем работы над книгой о судьбе известного русского поэта Николая Михайловича Рубцова (1936-1971 гг.). Книга писалась во время слома исторических эпох, что нашло отражение в дневниковых записях. Выбранные нами для публикации дневниковые строчки Николая Коняева рассказывают, в каких необычных условиях писалась эта замечательная книга. А еще — они приближают к нам образ поэта Николая Рубцова…

По следам Рубцова

Снова вернулся к работе над книгой о Николае Рубцове.

Сегодня какой-то совершенно невероятный день. Ездили с Николаем Тамби смотреть рубцовские места под Ленинградом.

В Приютино старого (1955 года) поселка уже не существует. Давно выселены отсюда прежние жители, но, уточняя, где находится дом номер два, Николай Тамби обратился к парню, возившемуся во дворе другого, запущенного, но еще не взятого в капитальный ремонт флигеля.

— А вы подождите немного… — ответил тот. — Сейчас Николай приедет. Вроде он жил в том доме…

— Ему не Беляков фамилия? — спросил я.

— Беляков… — ответил парень и удивленно посмотрел на меня. — А вы откуда его знаете?!

О Николае Белякове я знал из книг Николая Рубцова, из его:

Не подберу сейчас такого слова,
Чтоб стало ясно все в один момент.
Но не забуду Кольку Белякова
И Колькин музыкальный инструмент…

— стихотворения, написанного в Приютино в 1957 году.

— А-а… — сказал парень. — Вон там Колькина мать сидит. Поговорите, если желание имеется.

Действительно, в глубине двора грелась на солнце древняя старушка, а у ног ее, теребя сползшие чулки, крутился толстый, похожий на мячик щенок.

— Колюшка-то? Рубцов-то? — переспросила старушка, когда нам удалось докричаться до нее. — Как же, как же не помнить… А где он сейчас-то? Я уже давно его не встречала чего-то…

Мы не стали рассказывать, что — увы! — давно умер Николай Рубцов и его именем названа улица в Вологде… Бронзовый, сидит сейчас Николай Михайлович на берегу холодной реки…

Восьмидесятичетырехлетняя старушка уже не способна была постигнуть такое. Она вообще лучше помнила, что было в 1955 году, чем то, что случилось вчера.

Она и нас, похоже, приняла за приятелей Рубцова.

— Дружил Рубцов с Колькой моим… — сказала она. — Такой паренек хороший…

Зато Николай Васильевич Беляков разговорился, только когда вспомнил — слышанное еще тогда, в 1955 году — рубцовское четверо-стишье:

И дубы вековые над нами
Оживленно листвою трясли.
И со струн под твоими руками
Улетали на юг журавли…

— Вы этого… — сказал он, — вы с Тайкой поговорите. Любовь у них была, так, может, помнит чего…

Не откладывая знакомство в долгий ящик, мы уселись в машину и помчались в Всеволожск.

Конечно момент встречи с Таисией Александровной мы выбрали неудачно… Еще не исполнилось сорока дней после смерти мужа Таисии Александровны и на телевизоре, рядом с его портретом, стояла рюмка, прикрытая ломтиком хлеба…

Не вовремя мы пришли — откуда же знать? — но Таисия Александровна побеседовать согласилась. Чуть смущаясь, чуть посмеиваясь над собой девятнадцатилетней, рылась она в альбоме, вспоминая давние пятидесятые годы.

— Знаете, — рассказывала она, — Рубцов в таком виде приезжал, что мы перепугались даже. Весна уже, а он — в валенках, из кармана бутылка торчит. И говорит моему мужу: выйди, мне поговорить с ней надо. А я говорю: нет! Чего нам разговаривать? Николай тогда посмотрел на моего мужа и пальцем ему погрозил. Смотри, говорит, из-под земли достану, если только обидишь ее.

В разговоре Таисия Александровна несколько раз повторяла, как испугал ее Рубцов.

И тут, чтобы правильнее понять природу этого страха, надо сказать, что в Приютино, где выросла Таисия Александровна, местное население, по свидетельству Николая Белякова, не отличалось слишком уж высокой культурой и нравственностью. Были среди местных жителей пьяницы и почище Рубцова. И наверняка не раз и не два девушка Тая попадала в приютинские переделки, так что едва ли Рубцов в мокрых валенках с бутылкой в кармане мог настолько напугать ее, чтобы она и сорок лет спустя отчетливо помнила свой страх…

И непонятно, почему испуг вызвали у нее обращенные к мужу слова: «Если обидишь, из-под земли достану…»

И вот, пока мы сидели у Таисии Александровны и разговаривали о Рубцове, стараясь не смотреть на прикрытую ломтиком хлеба рюмку на телевизоре, изо всей силы старался я не думать о мистике действа, совершающегося сейчас помимо нашей воли. Случайным было совпадение, что мы заехали к Таисии Александровне, когда еще не исполнилось и сорока дней после смерти её мужа, достать которого, если что, Рубцов грозился и из-под земли.

Случайным…

Но ведь и всё закономерное тоже осуществляется через достаточно случайные обстоятельства…

И как бы ни объясняли мы происходившее, но безспорно, что Николай Михайлович Рубцов своими стихами, нашими разговорами о нём снова появился в этот день у своей первой возлюбленной, как появился и в тот день, когда только начиналась ее супружеская жизнь. Только теперь появился он, когда семейная жизнь Таисии Александровны закончилась…

И снова почувствовала Таисия Александровна тревогу, которая — она, наверное, всегда ощущала это — исходила от Рубцова.

И, когда я спросил, можно ли переснять фотографии, подаренные Николаем Михайловичем, не выдержала.

— Возьмите навсегда… — вытаскивая снимки из альбома, сказала она. И добавила уже с настойчивостью: — Возьмите. Мне они не нужны…

19 июня 1990 года, Ленинград.

Рубцовская бухгалтерия

Книга о Николае Михайловиче Рубцове пошла…

Занимаясь Рубцовым, думаю, как тщательно хранятся у нас все бухгалтерские документы.

Исчезает многое, но и десятилетия спустя можно установить, сколько денег получал Рубцов на Кировском заводе, сколько — в Литературном институте.

Наверное, только в нашей безпощадно разворовываемой стране так тщательно учитывают каждую копейку простого гражданина.

15 июля 1990 года, Трускавец.

Дивный сон

Дивный, прекрасный сон…

Снилось, что я сидел у окна, а за окном — с колокольным звоном! — шли церкви…

Пишу повесть про Николая Рубцова, и иногда у меня возникает ощущение, что его стихи только для меня и написаны…

21 июля 1990 года, Трускавец.

Дети из стихов Рубцова

Днём во дворе «Нафтуси» играют дети.

Дети странные…

Родители их живут в литфондовском пансионате благодаря постановлению по Чернобылю, хотя сами они такие же чернобыльцы, как и я.

Зато игры у детей этих «чернобыльцев», действительно, с каким-то чернобыльским душком радиации.

Окно у меня в номере открыто, и мне слышны их голоса.

— Я буду ведьмой!

— А я — Пиковой Дамой!

И всё это звонко-звонко, как в стихах Николая Рубцова про пение детского хора, которое раздаётся из лесной чащобы.

Скачет ли свадьба в глуши потрясенного бора,
Или, как ласка, в минуты ненастной погоды
Где-то послышится пение детского хора,—
Так — вспоминаю — бывало и в прежние годы!

Вот сейчас кто-то подошёл к окну на втором этаже и не то спрашивает, не то окликает:

— Людоед, а, людоед!

Во что они играют, эти чернобыльские дети из стихов Рубцова?

22 июля 1990 года, Трускавец.

У входа в «Горницу» Николая Рубцова

Правда, гостиницу в Вологде забронировать не удалось, но я и дёргаться не стал — остановился в Вологде у Вячеслава Белкова.

Вечером посидели на кухне. Я прочитал Вячеславу главу «Горница Николая Рубцова», где я доказываю, что прямо с первых же строк:

В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.

— Рубцов разворачивает в своём стихотворении сновидение.

И тогда сразу обретают смысл вроде бы безсмысленные строки — ну, зачем идти матери ночью за водой, какая надобность?

Матушка возьмёт ведро.
Молча принесёт воды…

И всё упорядочивается, всё встаёт на своё место.

Разумеется, светло! Звёздный свет не высветит ни чугун с картошкой, ни табуретку. Для быта его не хватает — зато вполне достаточно для памяти, для того, чтобы увидеть в её сумерках самое главное, то, что, кажется, навсегда было позабыто. Звёзды вообще дают у Рубцова больше нужного света, чем луна или солнце. Того света, который необходим для прозрения.

— А ты знаешь первый вариант этого стихотворения? — спросил Вячеслав, когда я дочитал главу.

— Нет… — сказал я. — Я в архиве в основном биографические материалы смотрел…

Вячеслав сходил в комнату, принёс папку. Вынул оттуда листок и протянул мне.

— Я это сам недавно в архиве нашёл…

На листке было стихотворение «В звёздную ночь».

В горнице моей светло,
Это от ночной звезды.
Матушка возьмёт ведро,
Молча принесёт воды.

— Матушка, который час?
Что же ты уходишь прочь?
Помнишь ли, в который раз
Светит нам земная ночь?

Красные цветы мои
В садике завяли все,
Лодка на речной мели
Скоро догниёт совсем.

Сколько же в моей дали
Радостей пропало, бед?
Словно бы при мне прошли
Тысяча безвестных лет.

Словно бы я слышу звон
Вымерших пасхальных сёл…
Сон, сон, сон
Тихо затуманит всё.

Я давно уже чувствовал, что я не столько пишу эту книгу, сколько узнаю её, вчитываясь в стихи Рубцова и воспоминания о нём, разговаривая с людьми, знавшими поэта, роясь в архивах, вглядываясь в пейзажи, знакомые мне по его стихам…

Текст, который показал мне Вячеслав, подтверждал это…

— Ну, как? — спросил Вячеслав, когда я отложил листок. — Интересная находка, а?

— Ещё бы… — сказал я. — Я, конечно, не сомневался, что правильно угадал, но чтобы это ещё и подтвердилось… Потрясающе!

Вячеслав вздохнул.

11 августа 1990 года, Вологда.

Памятник

Спиной к Сухоне, посреди клумбы, на которой теснятся разросшиеся бледно-розовые флоксы, на бронзовой скамейке — бронзовый Рубцов.

На ногах у него красивые бронзовые туфли, на плечи накинуто элегантное бронзовое пальто. Смотрит Рубцов на дом, что на углу Красной и Володарского, куда частенько заглядывал к своему товарищу — Сергею Багрову.

Сейчас в этом доме живет Василий Николаевич Суханов. Он купил дом у Багровых пятнадцать лет назад. Дом просторный. На кухне — чудо архитектуры, русская печка. И сколько приступочек, сколько колонн и колонок, столько и красоты. В большой комнате — два высоких зеркала в резных деревянных рамах.

В этой просторной комнате и сидел Рубцов, когда дожидался парохода, чтобы уплыть в свою Николу. Его отчислили тогда из литинститута, и он возвращался домой.

«Денег не было у Рубцова, — вспоминает Сергей Багров, — и он был вынужден (как он этого не хотел!) взять в районной газете командировку. Перед тем как уехать, зашёл на часок ко мне. Мы сидели в доме моих родителей, на старинных высоких стульях и слушали дождь. И вдруг Николай запел:

Потонула во тьме отдалённая пристань.
По канаве помчался, эх, осенний поток!
По дороге неслись сумасшедшие листья,
И порой раздавался пароходный свисток…

— А стулья-то остались от прежних хозяев? — спросил я.

— Остались. На чердаке стоят.

— Вы их в музей отдайте…

— А зачем? Они не ходят, не спрашивают, пускай здесь будут. Исть-то стулья не просят.

Поэт Николай Рубцов.

Я не стал спорить с Василием Николаевичем. У него были свои счёты с горсоветом. Одно время на доме висела доска «Здесь жил поэт Николай Рубцов», но потом председатель исполкома Гущин приказал убрать её.

— Что же такое? — возмущается Василий Николаевич. — Как в насмешку. То повесят, то уберут. Газ, вон, проводят сейчас тоже, так по Володарского ведут — мимо. Им и дела нет до Рубцова.

И так он сказал это, что снова на мгновение возникло странное ощущение — вот встанет сейчас со своей бронзовой скамейки Рубцов и зайдёт в дом, в который не раз запросто заглядывал, пока был жив.

Интересно, понравился бы ему новый хозяин дома? Хотя почему бы и не понравиться?

— А как же… — словно услышав мои мысли, сказал вдруг Василий Ни-колаевич. — Нас ведь морили-морили, а выморить всё равно не смогли. А уж такой голод был. В тридцать седьмом голодали, дак головки от льна ели да ещё мякину, а в сорок седьмом и этого не стало — одни опилки да клевер.

Уходя, я оглянулся на памятник.

Лицо Рубцова было тёмным, задумчивым, и только пятна прозелени проступали на нём…

13 августа 1990 года, Тотьма.

В горнице

В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды…

Красные цветы мои
В садике завяли все.
Лодка на речной мели
Скоро догниет совсем.

Дремлет на стене моей
Ивы кружевная тень.
Завтра у меня под ней
Будет хлопотливый день!

Буду поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе…

Николай Рубцов, 1963 г.

Переполох

В школьном музее в Тотьме оказалось столько неизвестных материалов, что под этой тяжестью за-трещал продуманный в Питере «протокол».

С утра я сидел в Тотемской школе, а после обеда бродил по городу, записывая воспоминания знакомых Николая Михайловича.

И всё разбухала и разбухала папка с дополнительными материалами. С ужасом смотрел я на неё — предстояло заново начинать работу, которую считал сделанной…

Состояние дискомфорта усиливалось за счёт общего возбуждения, в котором пребывала Тотьма.

Тотемскому краеведческому музею исполняется семьдесят пять лет.

Отпраздновать юбилей собирались скромно. Планировали открыть после ремонта дом-музей Ивана Кускова — отважного морехода, основателя знаменитого форта Росс в Калифорнии, да ещё мемориальные комнаты Николая Рубцова в Николе.

Оба музея должны были открыть почти одновременно, но советско-американские отношения нынче так хороши, что торжества, связанные с Иваном Кусковым, начали перетягивать на себя всё внимание. Из американских университетов потянулись в Тотьму тамошние «кусковцы», подключилась и московская пресса.

Когда же пронёсся слух, что в мероприятиях примет участие посол США Мэтлок, возбуждение достигло наивысшей точки. Ещё вчера город начали мести, красить дома, асфальтировать улицы, разгребать десятилетиями копившиеся возле дивных тотемских соборов свалки…

Сразу тесно сделалось в тотемских гостиницах.

Вернувшись в гостиницу, я раскрыл папку и принялся за работу. И уже через час стало ясно, что напрасны были мои страхи. Новый материал совершенно естественно вставляется в уже написанную книгу. То, о чём писал я, размышляя над стихами Рубцова, обретало документальное подтверждение, наполнялось голосами людей, знавших поэта…

И снова я почувствовал, что не столько пишу эту книгу, сколько узнаю её, вчитываясь в стихи Рубцова и воспоминания о нём, разговаривая с людьми, знавшими поэта, роясь в архивах, вглядываясь в пейзажи, знакомые мне по его стихам…

Вся эта книга как бы уже существует и мне нужно только собрать её воедино…

15 августа 1990 года, Тотьма.

Перемены

Что изменилось в Николе за десятилетия, прошедшие после смерти Николая Рубцова?

Что-то, наверное, изменилось, но всё так же, извиваясь в кустах ивняка, течёт спокойная Толошма, тот же полусгнивший пустой сарай встречает нас на въезде в Николу, тот же жалобный крик болотной птицы слышали мы, пока ехали сюда, то же тусклое оловянное небо висит над деревней, так же каркают вороны в утренней тишине, так же, гремя досками тротуара, пробегают мимо интерната деревенские собаки.

И со стен разрушенного, обез-кровленного храма всё так же смотрят непотускневшие и под проливным осенним дождём, под зимним снегом, под горящими от зноя летними небесами фрески. Смотрят на нас святые и праведники, как смотрели они и на Рубцова, любившего, задумавшись, сидеть здесь на берегу, у омутной воды…

И совсем уже странно, но и «новый забор перед школой» всё тот же — новый… Только вот новая школа сейчас в другом месте.

Но, кроме этого, больше и нет перемен, всё остальное, кажется, так и осталось, как при Рубцове. И так же кричат, пролетая над Николой, журавли, так же уже скоро будет замерзать при звёздном свете болотная плёнка воды… Всё то же, всё так же…

И Генриэтта Михайловна — жена Рубцова, мать его дочери Лены, всё так же работает в Николе. Работает она здесь на маслозаводе…

17 августа 1990 года, Никола.

Воспоминания о поэте

Рубцов жил очень просто, и очень просто собирать материалы о его простой жизни.

Приходишь к людям, и они сразу начинают вспоминать, даже и уговаривать их не нужно, потому что, вспоминая Рубцова, вспоминают они о своей жизни.

Лия Сергеевна Тугарина выросла в детдоме вместе с Рубцовым и сейчас по-прежнему живёт в Николе. Лия Сергеевна посмотрела на миски, найденные нами на чердаке интерната, вспомнила, что ещё до революции выпущенные наглядные пособия действительно висели у них в классе… В общем, подтвердила подлинность одних экспонатов, забраковала другие, а потом присела на стул и начала вспоминать, как приезжал Рубцов в Николу, как ходила она с ним за клюквой…

— Я Колю всегда жалела… — рассказывала она. — Сейчас-то Лена приезжала из Ленинграда, я у неё спрашиваю: ты, Лена, у отца-то была в Тотьме? Не, говорит, некогда было. А я, когда в Тотьму приеду, первым делом к Коле иду. Траву на клумбе порву, поговорю с ним. А этой зимой приехала — даже тропинки в снегу нету. «Коля, говорю, и не придёт-то к тебе никто…»

И она смахнула с глаз выступившую слезинку, а потом покачала головой, словно бы пытаясь связать живого Рубцова и тот памятник, что стоит в Тотьме на берегу Сухоны…

17 августа 1990 года, Никола.

«Книга Судеб»

Совершенно реальный, как наяву, сон…

Приснилось, будто бы я работаю на складе вторсырья, но находится этот склад на какой-то сверхсекретной базе.

Я прессую бумагу — собираю разбросанные по полу книги и засовываю их в пресс. Одна книга заинтересовала меня. В этой книге безконечные списки людей с указанием, кто и когда родится, когда женится, когда умрёт…

— Можно это взять? — спрашиваю я.

— Зачем тебе это? — отвечают мне вопросом на вопрос. — Там же ничего интересного нет…

— Ну, как же… Очень даже интересно… Так я возьму?

— Бери…

Сон длинный и всё о том, как я выношу со сверхсекретной базы книгу.

Но вынес, вынес её во сне и в общежитии, где я жил во сне, спрятал под подушку на своей кровати.

И только потом проснулся.

А проснувшись, сразу полез под подушку, но «Книги судеб» там не было. Только сборник стихов Ни-колая Рубцова, который я, засыпая, засунул под подушку…

28 августа 1990 года, Пицунда.

Завершение книги

Ходят слухи, что у калитки собственного дома в подмосковном Семхозе обнаружен труп зарубленного топором настоятеля Сретенской церкви, протоиерея Александра Меня.

Я закончил повесть о Рубцове.

По объему — вполне солидная книжка, девять авторских листов.

15 сентября 1990 года, Пицунда.

Николай Коняев