«Будьте солнышками на земле»

Надежда Акисова из Оренбуржья пишет простые, но трогающие душу стихи…

Еще когда просматривала программу декабрьской Православной выставки у нас в Самаре, обратила внимание на знакомое имя: Надежда Акисова, автор поэтических сборников из села Сакмара Оренбургской области. Сакмара!.. В этом казачьем селе я училась в школе, здесь похоронены мой отец и многие родственники. Здесь мы с братом и сестренкой купались в уж верно самой красивой на свете реке и в лесных чащах собирали колючую ежевику… Сколько поездила по белу свету, а Сакмару никакие красоты не смогли вытеснить из сердца. Это уж — свое, родное, незабываемое… Как же было не встретиться с землячкой? Тем более, что заочно мы уже знакомы, несколько лет назад в «Благовесте» были опубликованы два стихотворения Надежды. И встреча воочию обогрела душу…

Я не узнала б в жизни счастья,
Когда бы не привел Господь
В священном Таинстве Причастья
Вкусить Его святую Плоть.

Надежда сидела за столиком и продавала свои стихотворные сборники — тоненькие книжечки, вобравшие в себя не всегда ровные строки, не во всем точные рифмы, но — живое дыхание человека, который так вот видит жизнь. Матери пятерых детей. Любящей и любимой, но горько страдающей (почему — об этом после) жены. Дочери, вдруг осознавшей, что эти вот старики, с которыми иной раз так трудно, — самые дорогие и родные люди, что земля без них опустеет… Обо всем без утайки говорила она и мне, и листавшим ее книжечки посетителям выставки. И у кого-то вдруг появлялись слезы: да ведь это и моя боль плачет в тихих строчках:

Я твое отраженье в воде.
Ищу я тебя, зову я тебя.
Мама моя, родная моя, — ты где?..

А Надежда и сама утирала слезинки — и, подписывая кому-то книжечку, говорила с покупателями, отвечала на мои расспросы. Привычка многодетной матери, да еще и сельчанки, делать много дел сразу — иначе как успеть!

— Стихи эти — не мои придумки, а просто то, чем Господь хотел утешить. Божия милость к простой крестьянке. У нас ведь нечасто многодетные-то пишут. Они же «замучены тяжелой неволей». А тут — счастье, любовь… Я приехала на Православную выставку в Самару, чтобы рассказать людям, что милость Божия превосходит все наши прегрешения, сказать, как близок к нам Господь.

Меня проводили на пенсию, а Господь взял меня за руку и провел по всей стране. Я была в Москве, была в Екатеринбурге в дни памяти Царских Мучеников. Стояла, смотрела на крест у Храма-на-Крови и думала: как можем мы обижаться на свою жизнь, когда варвары растерзали Царскую семью! Как короток жизненный век, хочется все исправить и подойти к Господу с покаянной душой. Но не все можно исправить…

«А вы любите их и молитесь!»

Как только у детей моих начались неприятности, я поехала в Тольятти к Архимандриту Гермогену. Рассказываю, что не слушаются, живут как хотят, и — боюсь я, боюсь. Ну вот скажешь грубое слово сгоряча, а они совсем отстранятся. Уйдут из дома — беда. А он говорит: «А вы любите их и молитесь. И Господь по вашим молитвам сотворит благо, и они будут такими, как надо». Я слушаю, и у меня слезы текут по щекам. Я поняла, что вижу в детях себя: росла пионеркой, комсомолкой, спорила с отцом. Дети еще в малой степени похожи на меня, а мне уже тяжело, уже не знаю, что с ними делать. Да ведь это мне отливаются горючими слезами те грехи, которые я натворила!

Стучатся в дверь мою чужие,
Мой сон тревожа на рассвете,
Но называют меня мамой
И говорят, что мои дети,

Они должны были родиться,
Имея все права на это.
Я прервала их бытие,
Лишив Божественного света!

Мой смертный грех — они мои!
Они ни в чем не виноваты.
Пришли в мой сон — напомнить мне,
Что по грехам грядет расплата.

После осознания своего греха я родила троих младших детей. Закончила юридическую академию, с мужем построили дом. Но во время Великого поста я плакала — о том, что детоубийство нельзя исправить. Можно только молиться…:

Хочется очень много сказать детям… И взрослым тоже. Потому что когда слышу, молодежь плохая, — я говорю: давайте найдем в себе силы посмотреть в свою безбожную молодость! Дети — наше продолжение на земле…

Я однажды пришла к известному в Оренбуржье старцу протоиерею Григорию Петренко, он раньше жил в Верхней Платовке, сейчас — в Саракташе. «У меня грех есть: пишу стихи», — сказала я с некоторой рисовкой. А он ответил: «Лучше бы ты за детей молилась!» Я обиделась, замолчала и, наверное, год не писала. А потом как-то услышала, как женщина кричит детям: «Да что ж вы озверели-то?!» И сердце мое дрогнуло. Ведь это, наверное, самое страшное: наших душ отраженье — озверевшие дети…

…Горький плод своеволья — озверевшие дети!
Вырастают, как тернии, на погибель планете
Не для счастья и радости — озверевшие дети.

А по Божьему замыслу они были цветами.
Украшением мира дети-ангелы с нами.
Им по Божьему замыслу мир любовью пополнить.
Если б сами смогли мы волю Божью исполнить!

Совесть горьким укором будит вновь на рассвете.
Как могло так случиться — ведь они наши дети!

«И любви Божий свет снова в сердце моем»

Одно время под крышей нашего дома жило тринадцать человек, четыре поколения. И было тяжело. Я была без работы, хлеб купить было не на что — пекла сама.

Суета и смятенье в сердце моем,
И крадется тревога в высокий мой дом.
Черной змейкой у сердца клубится печаль,
И не радует душу благодатная даль.

Грех отчаянья душу мою бередит,
Новый день лишь заботу да горечь сулит.
Но с надеждою я зажигаю свечу,
Я одна перед Богом стою — и молчу.

Тает воск. От свечи освещается дом.
И любви Божий свет снова в сердце моем.
И душа моя с Богом, и в ней говорит
Дивно Божие слово. А свеча всё горит!..

В просветленной душе тишина и покой,
Вновь с надеждой пойду по дороге земной.
Божьим словом разрушила цепи грехов.
Помолюсь за детей, накормлю стариков.

Понимаешь, вот вся жизнь — в стихах:

Уткнулась в теплый бок коровы.
Как трудно жить порой на свете!
А слез никто не должен видеть —
Ни муж, ни дети.

Сидела, словно неживая,
Глаза уж в мир другой глядели,
Лишь руки легкие взлетали
Да струйки в белой пене пели.

Корова будто бы хотела
Парным утешить молоком
Лизнув доверчиво хозяйку
Шершавым добрым языком…

У многодетной матери жизнь тяжелая. Но тяжело — не значит плохо. Так надо для души. Однажды было совсем невмоготу. Открываю Достоевского, и там написано: «Что тебя мучит? бедность, нищета? Но бедность и нищета образуют художника». И я утешилась: Господи, прости ропот мой! Ты же в стихах даешь мне утешение!

И тоже устала — у меня было три коровы, два огорода. Да пятеро детей. Крестьянка! Иду — и: «Господи, да что же это такое!..» И вдруг слышу в душе: «Людям негде голову преклонить, есть нечего, а ты идешь в двухэтажный дом, несешь два ведра молока — и говоришь, что тебе что-то не так!» Прости меня, Господи!

— У вас ведь там в Оренбурге кадетское училище есть, — прерывает Надежду немолодая женщина. — Подпишите книгу кадету Владиславу…

И, пожеланием кадету, на белый лист размашисто ложатся строки:

Во славу Божью, на благо Отечества
Вставайте на битву со всякою нечистью.
Пора всем нам вспомнить самое главное — 
Мы Божии люди, мы Православные!

Горькое счастье

— Вот и взвалили на плечи детей
Нашу любовь непосильною ношей
Как же теперь их разделим с тобой,
Мой ненаглядный, любимый, хороший?

В сердце тревога, отчаянье, боль,
И разрывается бедное сердце.
О, почему ты позволил, Господь,
Мне полюбить иноверца?..

Вот ведь что я натворила. Знаете, муж мой очень терпеливый человек. 22 года с нами жила мать моя, он на нее ни разу голосу не повысил. Меня бы, наверное, другой не вытерпел, давно бы разодрались да разбежались. А Григорий: нашел — молчит и потерял — молчит… Стоит мне в дверь постучать, а он ложку до рта не донесет, положит и пойдет помогать.

Но — живем без венца. Мало того. У меня же один сын — Рустам — был по мусульманскому обряду посвящен. Не обрезан, а просто молитву прочитали над ним, нарекли имя. Мне «внутренний голос» говорит: «Одного ребенка подари мужу! Он такой уважительный, хороший, родителей твоих пестует, о тебе и детях заботится» Я четверых деток в Православии окрестила, слова против не сказал. Я в церковь иду — он семьей занимается. Ну я и говорю мужу: если хочешь, давай посвятишь в мусульманство сына. А потом уже мне Рустам, когда подрос, говорит: «Мам, а почему у нас все дети русские, я один — татарин?» Я с этой печалью поехала к батюшке Григорию. А там у него жил блаженненький. Он меня толкнул: «Кукушка!» И я поняла, что я и есть кукушка, что одного птенца посадила в чужое гнездо. Батюшка Григорий о нас молился, и я окрестила Рустамку Григорием. Получилось, что и в честь батюшки, и в честь мужа своего Григория.

— Поосторожнее надо с внутренними голосами-то…

— Да уж — и я это поняла тоже. Ох, не все они от Бога…

Один батюшка меня благословил: везде, где будут слушать, читай свои стихи. Рассказал: подошла к нему женщина и просит благословения на отъезд из России. Здесь, говорит, совсем не осталось порядочных мужчин, уеду в Турцию, выйду замуж за турка. Вот для таких «умниц» и нужны мои стихи, чтобы опомнились вовремя и не повторили моей ошибки.

Надежда Ивановна Акисова рассказывает покупателю о своих поэтических сборниках.

Мы прожили с мужем двадцать пять лет, когда мне Господь открыл глаза и я забилась в ужасе: что же мы натворили! И написала стихотворение о непосильной ноше. Я поняла: это тяжело и ему, и мне. И детям. Сколько я плакала, сколько молилась, сколько ездила к батюшке Григорию. Недавно одна девушка поделилась со мной, что встречается с татарином, собирается за него замуж. А я ей сказала: «Дочка, не делай этого! Пусть он будет твоим другом, но если не примет Православие — не выходи за него замуж! Пожалей и себя, и его. И о будущих детях подумай!» И прочитала это стихотворение. Она задумалась…

— А твой муж не принял Православие?

— Пока нет. Он на Рождество и Пасху меня отвозит в церковь и встречает, я стою на Всенощной, а он смотрит по телевизору праздничную службу в Москве. Я молюсь за него и дочкам говорю: молитесь, девчонки, вдруг Господь услышит! Как и в стихотворении написала: «Верю, молитвой спасу его душу». Ему тоже очень тяжело, потому что он в семье один. Я ему говорю: «Прости, что я тебе встретилась…» Когда призналась, что Рустама окрестила Григорием, я думала, он меня бросит, уйдет. Но больше всего боялась самого страшного — что он не выдержит и наложит на себя руки. Если бы батюшка за него не молился, может быть, так и случилось бы. Но — Бог милостив! Как милостив Господь! Ведь и грехи детоубийства, и непочитание родителей, а Он — милует, жалеет нас, грешных!

Родительский дом

И вот потом приехала к отцу Григорию уже в Саракташ. Народу много, к нему не пробиться. Ну — прошла и я. Сидит он такой светлый, хороший. А у меня как батюшку Григория увижу, так слезы всегда. Он заметил: «Ну что плачешь, что там у тебя?» А я: «Отец Григорий, мне ничего не надо, стукните меня просто по лбу! Чтобы премудрость моя разлетелась». А он улыбнулся и так тихонечко, ласково так вот легонечко мне по лбу… И вот последний уж раз я приехала, говорю ему, говорю обо всем, а в душе тягота: надо еще раз спросить о стихах. Что теперь скажет. И говорю: «Я ведь, батюшка, стихи пишу». Он спросил: «А какие?» Я ему прочитала «Будьте солнышками на земле…», потом еще какой-то стих. А он отвернулся и как будто не слышал, переспрашивает: «А кто стихи-то пишет?» — «Да я с Божией помощью. Господь сподобил, вот пишу». Он улыбнулся: «Молодец! Хорошие стихи».

Архимандрит Викторин в Студенцах (это в Саракташском районе, батюшка служит в Покровском храме) мне сказал: «Всю жизнь будешь плакать, всю жизнь молиться и всю жизнь писать стихи». И правда — как может быть безпечальна многодетная мать?

…И новый день, как новую строку,
С надеждой начинаю — как умею.
Обиду в сердце растопить смогу,
Врагов своих прощу и пожалею.

Я — женщина, и, каясь и греша,
Иду я по земной своей дороге
Но как же сильно чувствует душа
Чужую боль, обиды и тревоги.

Я хотела стать артисткой, а отец мой сидел за печкой и молился за меня. И я поняла, что не мое это, что надо мне жить проще. А Господь его держал на земле до тех пор, пока Сам из меня не сделал человека. Отец умер на девяностом году. Может, сто раз хотел умереть, столько скорбей и мучений, но он знал, что жизнь и смерть в Божией воле. Жил, терпел и молился. А когда он умер, я взяла Псалтирь и стала читать за упокой его души.

У меня в хуторе Жданове родительский дом заброшенный. Родители умерли, и эта изба саманная скоро совсем развалится. А там у меня сорок соток земли! И сзади речка.

— Речка в Жданове! Это ж какая красота — помню ее уж столько лет! Тихие ветви ивы, склоненные над речкой… Мы из пионерского лагеря ходили в кино в Архиповку, были и в Жданове…

— Красивая была речка. Только рядом с ней фермер поселился, взял и засыпал ее свиным навозом. Это, мол, не речка, не старица, так — не поймешь чего! А я говорю: «Сколько людей здесь до вас жило — воду пили мы из нее!»

— Читала я в сакмарской газете, вы в воскресной школе занимаетесь с детьми?

— У нас пока нет помещения, чтобы проводить занятия постоянно. Но даже сейчас вот я после выставки приеду и сразу буду готовить Рождественский концерт. К Пасхе и Троице, к престолу нашему, Казанской, готовим праздничные программы. Сейчас вот у нас одна девочка, Галина, стала учить ребятишек иконописи. А мы просто учим стихи, песнопения, проводим концерты. Дети наших прихожан — разные по возрасту — приходят, и мы с ними готовим программы.

— Мария Михайловна Горбунова (дочь убиенного в 1938 году священника — авт.) жива?

— Жива. Стоит в храме, как свечечка. Светлая, добрая она. Худенькая… Поклон передам обязательно.

— И отцу Василию! И моим тетушкам…

Дом за четыре мешка картошки

— Вот ведь Божия милость: мы себе двухэтажный дом построили… за четыре мешка картошки.

— Не может быть! Как это?

— Да вот так! Семья наша большая ютилась под одной крышей. Домик был маленький, как однокомнатная квартирка, жили — двое стареньких родителей, брат мой — жена выгнала, и мы с детьми. Я беременная была. Пришлось нам взять кредит. Стали строить дом. А тут пошла инфляция — и деньги так обезценились, что мы четыре мешка картошки продали и погасили кредит. Только забор не поставили — денег не хватило. Потому что начали детишки еще рождаться.

Живет в Оренбурге Наталья Александровна Ломакина, она ведет кинолекторий «Возвышение души человеческой». Отец Владимир спрашивает ее: «Как ты Бога просишь о своих нуждах?» Она в ответ: «А я не прошу. Я просто всегда благодарю Его за все, что Он мне дает». Вот как просто. Мне бы и в голову не пришло попросить Господа о том, чтобы было столько детей, такой дом… А Он дает больше, чем мы можем себе представить.

Столько благодати дал Господь, а за что? Я сама прекрасно понимаю, что ничем ее не заработала. Отец вымолил для меня Божию милость. И Господь подал мне эти стихи. Я же никого, кроме себя, не слушала. И только со временем поняла, что стихи — не мои, что это Господь мне поставил ту планку, к которой я должна со временем подойти. Приятельница — я сначала даже обиделась на нее — сказала: «Твои стихи гораздо лучше тебя!»

— Стихи и должны быть лучше. Потому что это те застывшие минутки, где мы с Богом, да хоть со своей душой говорим.

— Как-то я и не постилась, и на молитвы времени не хватало, и так меня совесть мучает, мучает, — и думаю: ну что я в церковь пойду, такая грешная! И спать так хочется, и сил нет… Но заставила себя и пошла. И вот захожу… Мы по-разному чувствуем церковь, да? Бывают такие благодатные минуты, когда чувствуешь, что Господь тебя коснулся! Наверное, так молитвенники ощущают самые благодатные минуты. А я вот, грешная, зашла — но у меня в душе было смирение, покаяние. И как мне было хорошо в эти минуты, когда я видела все свое недостоинство. А потом был момент, когда несколько дней выходных я не ходила в церковь. Всё у меня причина, причина какая-то. А когда пришла, мне стало плохо в церкви! И в спину вступило, и дышать трудно, — плохо! И самое главное, за что благодарна, я смогла понять, почему мне плохо. Потому что я отдалилась от Бога, и те, что во мне угнездились, хотят совсем увести меня от Бога. Я взмолилась: Господи, я все-таки пришла, неужели же Ты отринешь меня и я останусь в этом плену?.. И как-то тихонько, тихонько эта тяжесть отпустила меня. А когда уже начался молебен — куда всё делось!

Я жалуюсь батюшке Григорию: у меня гордости много. Он посмотрел на меня и головой покачал: «А чем же ты гордишься-то? У тебя же ничего своего, кроме грехов, нет! Всё остальное тебе дал Господь!»

Когда дети мои выросли и каждый пошел в свою сторону, когда старшие поженились, деток родили, а сами и разошлись… — тогда забилась я, как в клетке птица. Но я уже знала¸ где искать утешение, Кому со слезами молиться.

И сын разошелся, и дочка разошлась. Ну правильно — у меня брак невенчанный, семьи полноценной нет. И они начали не с того, сноха забеременела, потом уж поженились. Но они хоть не повинны в детоубийстве. А дети у них хорошие — Сашенька, Машенька, Петр. Трое моих внуков…

«Господь ведет — и я иду…»

В моей жизни простой крестьянки очень много чудес!

Наталья Ломакина пригласила меня на V кинофестиваль русского зарубежья в Москву. Дом русского Зарубежья в Москве, рядом Таганка. Там собрались такие люди — эмигранты первой волны, они говорят: мы не эмигранты, мы беженцы! Покинули Россию, потому что здесь их растерзала бы красная толпа. Они вдали от Родины сохранили русский язык, русскую культуру, русские традиции. И там, на чужбине, построили маленькие домовые храмы. Они молятся там, поют…

В школе нас как учили: красные — «наши», белые — враги. А в кинолектории всё встало на свои места. Я узнала, что белые офицеры — это были сыны Отечества, настоящие русские люди!

…Оттуда я поехала в Смоленск на Православную выставку, а из Смоленска возвращалась опять через Москву. У меня было всего полдня. И по всем законам разума не было времени бежать к Поясу Пресвятой Богородицы, даже — издали поклониться храму, в котором была эта святыня. Но утром — я в час ночи только приехала к женщине, которая меня приютила в Подмосковье, — словно Ангел Хранитель разбудил. В душе прозвучало укором: чтобы в мавзолей к Ленину попасть, в очереди стояла, а к такой святыне — неужто не поеду? Поехала, встала в очередь. Там три километра, не меньше! Часа четыре я стояла смирно, а потом запечалилась — не пройду! И вслух потужила об этом. А одна бабушка — дай ей Бог здоровья! — взяла меня за руку и подвела к ограждению: «Эта женщина из Оренбурга, ей надо на поезд — пропустите!» И тут как раз впустили очередную группу верующих, и меня проводили прямо к храму. И я прошла! И с этой радостью, с освященным пояском я приехала на Казанский вокзал, села в свой поезд. Я сама не посмела бы просить о такой милости, а Господь через доброго человека помог.

Вот была я в Чебоксарах. И так меня поразило! — какие они добрые, чувашки, какие открытые. Одна бабушка подошла и купила у меня три книжки. Не своим детям — своих детей-внуков нет — а кому-то другим. Отошла в сторонку, села, читает. И слезы утирает — так ее это тронуло…

— А в Чебоксары как ты попала?

— Дак вот — была я в Башкирии, в селе Приютово, в монастыре в честь святых Царственных Страстотерпцев. Игумения Евтропия прочитала мои стихи, потом позвала своих монахинь, они встали и запели на мои стихи. И после этого как-то легче стало мне идти к людям со своими стихами. А то ведь живешь, пишешь — и мучаешься сомнениями: а надо ли? Я и молчать-то еще не научилась…

Меня вот просто Господь ведет — и я иду… иду…

Записала Ольга Ларькина

Фото автора.