Певчий

Певчий самарского Кирилло-Мефодиевского собора Вячеслав Федорович Зайцев в редакции «Благовеста».

«Куда я проваливался — уму непостижимо! И все-таки вытащил меня Господь», — рассказывает певчий самарского Кирилло-Мефодиевского собора Вячеслав Федорович Зайцев.

— Разберете мои каракули? — Вячеслав Федорович протянул мне блокнотик с записями. — На коленке писал, торопился запечатлеть, чтобы ничего не упустить. Но, конечно, многое все-таки упустил…

Вячеслав Федорович Зайцев — певчий Кирилло-Мефодиевского собора в г. Самаре. Помню его еще по прежнему, маленькому деревянному храму на окраине города, там когда-то был пионерский лагерь. Певчие поднимались на клирос по деревянной лесенке, на ступеньках которой, под иконой Пресвятой Богородицы «Умиление», частенько дремали, прижавшись друг к дружке, мои младшие дочурки. Малышкам так безпечально спалось под горько-проникновенное: «Утренюет бо дух мой ко храму святому Твоему. Храм бо тела носяй осквернен весь… весь… весь…» Густой красивый бас Вячеслава Зайцева сливался с среброзвучными сопрано, бархатными альтами… Впрочем, по именам-то мало кто из хористов был тогда нам знаком. Дочки мои знали приветливые лица, ласковые руки, в которых нередко оказывалась замечательно вкусная конфетка или румяное яблочко…

А ведь всех нас, в ту пору и не знавших друг друга, объединяли премудрые самарские матушки — схимонахини Мария, София, Сергия. У могилки матушки Сергии 23 октября прошлого года, на пятилетие ее кончины, разговорились с Вячеславом Федоровичем (см. «Вспоминая схимонахиню Сергию»). С тех пор — радуемся каждой встрече. И вот — листаю принесенный Вячеславом Зайцевым в редакцию блокнот с торопливыми строчками на клетчатых страничках.

Нечаянная радость

«В ночь с 10 на 11 октября — увидел во сне… Многие годы я скорбел, что не посещает меня, бедолагу, моя духовная мамочка блаженная схимонахиня Мария — Мария Ивановна Матукасова (+ 14 января 2000 г.). И вот, на двенадцатом году после ее кончины, такое дивное посещение!

Вроде и сумерки, а народу — до самых горизонтов. И радость!.. Матушка Мария всех принимает, врачует и в то же время меня не отпускает ни на секунду: гладит, обнимает, целует и шепчет своим чудесным шепотком: «Всё у тебя будет хорошо!» Мое сердце тает от умиления…

Вдруг картина меняется: солнечный день, толпы народа со всех сторон валом идут к огромному кладбищу. Ограда высокая, копьями вверх. Матушка не выпускает моей руки и что-то мне рассказывает, а я из-за гомона толпы не слышу ее.

Вдоль кладбищенской ограды, с внешней ее стороны, как ни странно — тоже Православные могилы с огромными надгробиями и огромными крестами. Всё чинно и благолепно (если только уместно так говорить о кладбище).

Шум и гомон толпы резко усиливается. Вижу множество знакомых людей из села, где я рос младенцем у своей дорогой ныне покойной бабули. Знакомые эти кричат, обвиняя всех и вся в своих мучениях и никудышной жизни. И я слышу свой голос:

— Не вы ли «протрынькали» свой славный храм? Не вы ли отвергли мои старания по созданию церковной двадцатки и открытию молельного дома? Не оттого ли вдвое сократилось поселение и это не село уже, а деревня?

Сразу всё отодвинулось, и мы с матушкой вышли с кладбища. Но только что возвышавшиеся на могилах с внешней стороны кресты исчезли, остались одни лишь большие надгробья. Пустые. С горечью оборачиваюсь и восклицаю:

— Почивайте далее, а тем временем враг и кресты-то ваши украл!

И вдруг вижу пашню: я такой в реальной жизни не видел — черная, влажная, жирная, мягкая и чистая до горизонта. И в ней, как заплата, зеленый прямоугольник нетронутой целины. Посредине несколько могильных холмиков, кресты, над ними три огромные купы ветвистых деревьев и в них стая очень больших птиц, но похожих на воробьев. Они сбросили свое «добро» в мои подставленные ладони, смотрю, а это чернозём вперемешку с пшеном и просом. Матушка беззвучно смеется и машет мне рукой, показывает наверх. И, о чудо! — подняв глаза, вижу: на меня устремляется поток дождя. Капли все как на подбор, с голубиное яйцо, и настолько чистого бриллиантово-серебристого сияния, и касаются меня бархатно-мягко. И так дважды возобновляется омывающий меня поток чудного, доселе мной не виденного, дождя.

Вот мы с матушкой в какой-то избе. Полумрак. Вижу угол двух сопряженных стен, но одной стены вовсе и нет — поле видно, а другая с большим окном. Во сне ловлю себя на том, что я очень долго с матушкой, что я очень счастлив, что мне более ничего не надо. Она же всё меня обнимает, гладит, что-то приговаривает. Сажает меня на стульчик и целует в голову. Потом неожиданно запускает указательный палец мне в рот и медленно ведет им по внешней, потом по внутренней стороне десен. Попутно выковыривает что-то из заднего угла ротовой полости и при этом приговаривает строго:

— Пошел, пошел!.. Ишь, притаился!

Велела мне запрокинуть голову и легко снизу вверх постучала ребром ладошки по горлу. И опять:

— Пошел, пошел, хватит тут пакостить!

Далее села она на топчан, я встал на колени перед ней. Она привлекла мою голову к своей груди и на ухо, тихо, но удивительно четко, без привычной мягкой шепелявости, произнесла:

— Господь простил тебе всё, всё, о чем ты скорбишь!

И закончился мой чудный, никак не ожидаемый, но многие годы чаемый сон. Преисполненный тишайшей, преогромнейшей, умытой слезами радости, шепча благодарственная Господу и Пречистой, нажал кнопку подсветки часов: 00 часов 20 минут 11 октября 2011 года.

А я роптал все эти годы: ну надо же — кто ее и в жизни-то не знал, а прочитают книгу о ней — и удостаивались повидать матушку во сне. Мне же она ни разу за все годы не снилась. Ну значит, мне и поделом. По грехам моим.

И вот — такая нечаянная радость была мне явлена от незабвенной матушки Марии. И в сей же день сподобился в Зубчаниновке быть в храме в честь иконы Божией Матери «Нечаянная Радость» и познакомиться с настоятелем этого храма отцом Иоанном Сусловым. А от него удостоился еще одной духовной радости, о которой и думать не мог. Но об этом — пока помолчу.

Детское Причастие

— Вячеслав Федорович, — спрашиваю гостя, — вы хорошо знали матушку Марию Самарскую?

Схимонахиня Мария — блаженная наша матушка Мария Ивановна…

— Ездили мы к ней с Филиппычем — с певчим нашим, Владимиром Филипповичем Пономаревым. Она нас грузинами звала — видела, какие мы «смуглые» (но не от природы, конечно, а от грехов), — ладно хоть, не эфиопами… Все-таки принимала, жалела, молилась о нас. И когда я на некоторое время лишился основной своей работы, Господь чудесным образом дал мне послужить матушке водителем, я ее возил по России, по святым местам.

— А любовь к Церкви у вас — от родителей?

— Точнее сказать — от бабушки.

Меня, грешного, грамоты музыкальной не знающего, Господь привел петь в кафедральный собор, в Архиерейский хор — на Рождество Пресвятой Богородицы, 21 сентября 1994 года. А вскоре, на Рождество Христово, я сподобился удивительного видения.

Поём на Литургии. И в момент Евхаристии, когда поем «Тело Христово примите…», вдруг все задрожало, заколыхалось. И — всё тот же храм, те же иконы. А люд — другой. Священник один причащал, а теперь — другой. И покойная уже в то время бабуля меня — и я сразу знаю, что это она меня, мальчика лет трех или четырех — поднимает к Святой Чаше, причащает. После Причастия отводит к какой-то иконе Божией Матери — и всё опять становится прежним. И я пою, ни на миг не прервалось пение.

После службы из дома звоню маме:

— Мам, меня маленького покойная бабуля когда-нибудь причащала? В Куйбышеве (тогда еще город не переименовали в Самару)…

— Не было такого, что это ты выдумал!

— Ну ладно — с Рождеством Христовым!

Положил трубку, сел за стол. Только принялся за еду — звонок. Мама звонит:

— Славка, я же вспомнила! Баба Дуня ездила к Ивану Александровичу, брату своему, он в Куйбышеве на улице Льва Толстого жил, около стадиона «Динамо» (рядом с этим стадионом находится и Покровский собор — ред.), и тебя с собой взяла. Потом приехала и говорит: «Я Славку-то причастила!»

Вот что мне Господь показал — спустя сорок лет! И вот ведь как спасает то детское причастие!.. Ведь куда я проваливался — это уму непостижимо, каких я низов в падении своем достигал! И все-таки вытащил меня Господь.

«Дай мне всплыть из трясины!»

В СИЗО я угодил, попавшись на провокацию сотрудников ОБХСС. Ездил я за колесами в Нижнекамск. Обул, как говорится, свою машину в новую резину и привез пять комплектов резины на «жигуль» председателя кооператива, в котором тогда работал. Приехал поздно, в два часа ночи. Отдыхаю. Устал — путь неблизкий. И вдруг утром — звонок.

Открываю дверь — пришла женщина, которая давала мне адрес, где можно взять резину в больших количествах и очень дешево. И рядом с ней два огромных мужчины.

— Эти двое из Чапаевска, кооперативщики, — говорит женщина, — им срочно нужны колеса.

Я в ответ:

— Есть у меня новая резина, но я же ее председателю своего кооператива привез!

— Да ладно тебе. Они сейчас «переобуются» в твою резину и сразу поедут в Нижнекамск, там купят и вернут тебе. Выручи!

— Выручить — можно. Но я без залога отдать не могу (я же их в первый раз вижу, про себя думаю). Деньги-то не мои.

Они заходят, отсчитывают мне деньги за эти пять колес. И как только я взял деньги, — достают свои удостоверения: тут-то ты, братец, и попался!

И только через год суд меня оправдал (одиннадцать раз меня на суд возили, пока шло разбирательство!), а я узнал, как всё было подстроено. У них не было вещдоков, вот и нашли «преступника»…

А в заключении было мне видение. И настолько четко были мне показаны все события…

Вроде я нахожусь под водой. И ощущение такое, словно всё это со мной на самом деле происходит. Я лежу на дне реки, под толстым слоем воды, в тине, и поверху крепкий зеленоватый лед, а по льду ходят люди — каждого снизу вижу, словно въявь. Я задыхаюсь, хочется вынырнуть, и помышляю: пройти такую толщу воды и пробить головой лед ни сил, ни дыхания не хватит. И я взмолился: «Господи, помоги мне вынырнуть, всплыть из этой трясины! Даруй мне увидеть солнце». Не то чтобы молюсь — просто вот так из последних сил, почти уже из-за грани смертной прошу. И тут всё пропадает, я пробиваюсь сквозь тьму — и оказываюсь наверху. И просыпаюсь в полном ощущении, что пережил всё это наяву.

После этого сразу пошли суды, освобождение…

— Вы тогда уже были воцерковлены?

— Нет. Вторая жена, к которой я уходил на семь лет, передала мне в СИЗО через адвоката молитвы к Божией Матери. Два листа тетрадных — и на них молитвы к Казанской, к Владимирской иконам Божией Матери, все вместе. Грех говорить, но мое мироощущение тогда было таким — я тогда от нечего делать непрестанно читал их и уже почти на память знал. Но даже такие мои молитвы дошли до Бога!

Страдающих людей я всегда жалел. У нас в камере был молоденький арестантик, лет восемнадцати, — весь сине-фиолетовый, так задыхался. Что-то он украл, а у него была астма врожденная. Его и заключать-то нельзя, но на это не посмотрели. Ну и задыхается. А мне жалко его. Мама-то у меня астматик, и я видел, как ей делали иглоукалывание. Запомнил, что маме иглоукалывание делали в районе коленных чашечек. Видно, там важные нервные сочленения.

И я стал ему массировать колени. По полчаса, сорок минут массировал. Прошла неделя, вторая. Парню плохо. Третья неделя пошла — его уже и на допросы не вызывают, не трогают. И вот нас, как обычно, выводят во дворик на прогулку. И он вдруг через силу встает — и тоже одевается. Старший на него: «Куда ты?» — «Я давно свежим воздухом не дышал, хочу подышать…» Еле-еле под руки мы его вывели на прогулку, и так потихоньку ему стало полегче, поднялся с одра болезни.

Не так ли и я — задыхался от тяжких грехов и только милостью Божией смог выкарабкаться и из заключения, и из темницы духовной. Я понимаю теперь, что это Причастие детское и чтение молитв к Божией Матери спасли меня, помогли вырваться из греховной трясины. А потом и пошло, и пошло. И я понял, что я все-таки крещеный, Православный. После оправдания моего по милости Божией я и пришел в храм.

«Если бы вы знали, как любит каждого Господь!..»

Величественный и белоснежный Кирилло-Мефодиевский собор.

— В нашем Кирилло-Мефодиевском вы ведь давно уже на клиросе?

— 1 февраля двенадцать лет будет. И до этого — у Владыки в Архиерейском хоре, в Покровском соборе, шесть лет.

— Как хорошо-то — в Божьем храме петь!..

— Да. Но за это «хорошо» столько потерпел и приходится терпеть! Наверное, так и нужно. Это ж Господь попускает. «Претерпевый же до конца, той спасен будет» (Мф. 10, 22).

Несколько лет назад умер наш певчий — тенор — Геннадий Нечаев, Царство ему Небесное. Все мы знаем, что для души спасительно трудиться в храме, петь на клиросе. Но когда постоянно поёшь в хоре, это уже вроде как-то обыденно, привычно. А тут он нас всех встряхнул. Когда пришла его дочь и рассказала, как увидела своего умершего отца.

Вскоре после его смерти — то ли на двадцатый, то ли уже к сороковому дню — пришла она домой на обед, работала неподалеку. Скоренько перекусила, села в кресло и не то чтобы заснула — так, словно задремала. И видит, будто сидят они всей большой семьей на кухне за столом, и отец в белом передничке разливает всем по тарелкам щи. Всем подает и сам садится за стол. Ведут какие-то малозначащие обычные разговоры. И вдруг Геннадий вскакивает:

— Ой, засиделся я с вами!

Надевает дубленку, ондатровую шапку, выходит на лестничную площадку и нажимает на кнопку лифта. А дочь выскакивает вслед за ним:

— Пап, мы ведь о главном-то и не поговорили. Ну как ты там?

Он обернулся, смотрит на нее серьезно и говорит:

— Если бы вы только знали, как любит каждого из нас Господь, вы бы слезами изошли! А если бы знали, какие грехи прощает Господь за пение в храме, вы бы из церкви не вылазили!

Тут лифт подошел, он вошел и уехал. Всё!..

Это так резануло — лучше всякой проповеди.

Мы с Геннадием и в Покровском соборе пели, и в Кирилло-Мефодиевском.

— Это вы, наверное, вместе с покойным регентом Авдюшкиным к нам в храм тогда перешли?

— Да. Когда Евгений Владимирович ушел из Покровского храма, я уже думал: ну все, кончилась моя карьера певчего, недолго музыка играла… И вдруг мне звонок:

— Вячеслав, приходи — попоем!

Так вот милостию Божией и работал он со мной, негодным. И сейчас — «пою Богу моему, дондеже есмь» (Пс. 103, 33). Стою на клиросе, пою — и за всех молюсь. За отца духовного, за жену свою и маму, за умершего рано сына и бабулю… — за всех, кого помню и люблю.

Записала Ольга Ларькина