Стихи разных лет

***

На протяженьи недели пасхальной
Снег исчезал с быстротою опальной.
На протяженьи пасхальной недели
Зяблики пели и утки летели.

Талой водою сочились овраги,
Солнышко было медовее браги,
И от лучей, от сверкающей влаги
В сердце росло ощущенье отваги.

Где это, где это, в крае каком
Колокол кличет хмельным языком?
Где — вперекор неотступной беде -
Ясно кресты золотеют в воде?
Соки в древесных вздуваются жилах,
Водка в стаканах стоит на могилах?

...Вновь собрала по щепотке лучи,
Снова свои испекла куличи.


***

Пасхальная седмица — свет весенний,
Мир тонкими куреньями пропах,
Веселая надежда на спасенье
Живет в прогретых легких воздухах.
Стремительной, как луч, бесшумной почтой
К нам весть пришла, проста и горяча,
Она раскрылась тополиной почкой,
Сверкает веткой в клюве у грача.
И звона колокольного порывы,
И голуби в прозрачных облаках
Ее доносят — что мы живы, живы,
И ясен ум, и сила есть в руках!

Надежда

Бродит сок в березе винный,
Воздух с влажною пыльцой;
Слышен дальний звон старинный,
Глуховатый, с хрипотцой.
Это медное гуденье
В честь воскресшего Христа,
И горячее паденье
Блика света на уста,

И брожение в природе,
Где в оврагах снег исчах,
Взгляд ее, с дремотой вроде
И томлением в очах,
И твои ресницы рядом,
И щека, что так светла,
И грачиный грай над садом,
Там, где высится ветла" -

Не когда-то это было,
А сейчас — с тобой, со мной.
Ожил пригород унылый,
Растормошенный весной.
Не когда-то и не где-то -
Пьяный дух небесных струй,
Православный звон и Света
Прямо в губы поцелуй.


***

Моя старшая дочка за Пушкина молится.
Удивился, а дочка ответила мне:
Ей сказала старушка одна, богомолица,
Что давно уже Пушкина видит во сне,

Он стоит-де, накрыт белоснежной накидкою,
И Решения Высшего ждет о себе,
И какой ему бедному кажется пыткою
Так вот ждать и не знать о дальнейшей судьбе.
То ли рай, то ли ад... Ведь почти два столетия
Он в Преддверии ждет, замолчавший поэт...
Но у Бога в руках вес земные соцветия,
Для него между ними различия нет.
Да и время иное там, в безднах Всевышнего...

Слушал я и не верил. Но чувствовал дрожь,
Что смывала с души все наносное, лишнее,
И как будто в Дверях сам Решения ждешь...

Ну а в храме вдруг горние выси открылися:
Вижу — мраморной лестнице нету конца,
И поёт, и парит моя дочка на клиросе,
Подпеваю — и вместе мы молим Отца,
Молим Сына Иисуса, предвечного Логоса,
Пощадить нашу русскую гордость и честь...

В храме слушал я дочь и умом чуть не трогался
Пред иконами, с голой душою, как есть.

1998


Ваня-прыгни

Ни кандалов не знал я, ни цепей,
Лишь строгий окрик — самое большое,
Но рос я средь разрушенных церквей,
И может быть, с разрушенной душою...

...Война. Идет юродивый Иван
По снегу босиком, несет поленья
Иль поду — городку родному дан
Он, видимо, в наказ и искупленье.

Его любили, только пацаны
На нем привычно отводили душу,
Его хватая сзади за штаны,
Просили прыгнуть доброго Ванюшу.

И Ваня прыгал, опустивши в снег
Свое сухое, звонкое беремя...
Обломком церкви был тот человек
В тревожное и пасмурное время.

И я, позабывая баловство,
Глазел — и сердце пониманьем билось,
Как бабушка, бывало, на него,
Легко с водой шагавшего, крестилась.

Бородку помню, мощное плечо
И красные ступни его босые,
Как на Восход молился горячо -
Должно быть, о спасении России...

И ныне часто отчие места
Я обвожу неспешным, долгим взглядом:
Наш дом, речушка, церковь без креста;
А вот и Ваня-прыгни, с храмом рядом.

1996


Лодочник, смирный и ловкий,
Уж не посадит на мель, -
Переезжаем на лодке
Вздувшийся вешний Кинель.
Кружится желтая пена,
Шлепает в днище волна;
Дом на бугре пятистенный, -
Там меня встретит жена.

Всё там как водится — кошка,
И на березе — грачи,
На сковородке картошка.
В русской томится печи.
Перед козою охапка
Сена, и голос, сварлив:
То громогласная бабка
Учит нас жить, как своих...

Молодость, жаркое, лето,
Гул возбуждающих гроз...
Господи, было ли это? -
Старый, наивный вопрос.
Пенистый след за кормою,
Перед глазами — село...
Как же всё это — прямое -
Наискось после пошло?..

1996


***

На колесном пароходе вниз по матушке по Волге.
Здесь надраенная бронза и в каюте две свечи.
На колесном пароходе путь таинственный и долгий,
Капитан одет с иголки, а матросы — силачи.
На колесном пароходе хорошо и долго спится,
А на завтрак — крепкий кофе, к кофе — черная икра.
И сквозь стенки ясно слышно, как поплескивают плицы
Волжской шелковой водицей, как гуляют фраера.

В желтых кожаных ботинках со скрипучею подошвой
Взад-вперед они гуляют, как и сотню лет назад.
Как-то вдруг соединились век сегодняшний и прошлый,
И — томительно-непошлый сквозь вуаль ловлю я взгляд.
Перед нами дверь каюты с гравированной латунью.
Станут трепетные свечи за слезой ронять слезу.
Над лиловою водою входит в силу полнолунье.
И машина, что колдунья, ворожит, стучит внизу.

...Просыпаюсь рано утром — стены, солнцем залитые,
От закрытого окошка грубый жар, как от печи.
За нетолстой переборкой с похмела кричат крутые,
И обслуживают ловко их матросы-силачи.
Вниз по матушке по Волге. Под диваном — пыль на палец.
Ни таинственной вуали, ни прекрасного лица.
Наши свечи отгорели, наши книги истрепались.
Вниз по матушке по Волге — до предела, до конца...

1995


Серафим Саровский

Он увидел из кельи через слезы страданья
Бесовское веселье и глухие рыданья.

И стояли виденья перед взором упрямо:
На холмы восхожденья и падения в ямы.

Через душу змеилась, жаля в сердце, дорога...
Но снискал он и милость Всемогущего Бога.

Бог послал ему вскоре и другие виденья:
На российском просторе человеков раденье.

И звучанье хорала, и сиянье возглавий:
То Россия воспряла в Вере, Правде и Славе.

Вера, Правда и Слава. И Народное Дело!
А хула и отрава утекли за пределы.

Утекли за пределы и рассеялась дымом.
И голубка летела над святым Серафимом.

1993


Свеча

Благородная свечка прозрачного воска,
От нее на стене золотая полоска.
Тонко светит свеча — и ее не смущает,
Что одна целый космос она освещает.

Я свечу поднимаю в тяжелом шандале -
Облака разбегаются, прядают дали,
И из тьмы выступают любимые лица,
Чтобы в памяти силой свечи воплотиться.

Меж живыми и мертвыми разницы нету -
Все они подчиняются тонкому свету
Этой теплой свечи благородного воска,
От которой в ночи — золотая полоска.


Святой Кирилл

Леса, бесконечные дали,
Немолкнущий звездный хорал —
К нам буковки с неба упали,
Кирилл их в лукошко собрал.

И вот в теремах и хоромах,
В узорочье дивном вокруг,
В сплетении веток, в изломах —
Вся азбука вспыхнула вдруг.

И он, озирая с отрадой
Деревни, покосы, леса,
Увидел, как линия лада
Мерцала и шла в небеса.

На камень седой придорожный
В раздумий светлом присев,
Он мыслил, что буквы, возможно,
Суть в Космос обратный посев.

И так было тихо — ни гнева
В природе, ни мертвой тоски.
И мнилось опавшее древо
Прямым продолженьем руки...


***

Помню, бабушка мне говорила:
— Головую на запад, внучок,
Не ложись — чай, постель не могила,
А ложись головой на восток.

Я лежу на восток головою,
Чую теменем светлый исток
Дня с его высотой голубою;
Я лежу головой на восток.

И ко мне возвращается сила,
В мышцах копится тяжесть земли.
Верно бабушка мне говорила:
— Ты на запад постель не стели.

И вдыхаю я свежести запах...
А сама средь оградок и плит
Где-то там головою на запад,
Головою на запад лежит.

1985


Счастливый, я усну под вишней;
Сквозь белый цвет, как через сеть,
В лицо
Небесный свод подвижный
Мне тихо будет пламенеть.

И там, где солнечные пятна
Блуждают, сея легкий свет,
Мне сон приснится благодатный,
Что смерти не было и нет.

Былые лица мне приснятся,
Воскреснут прежние года...
Мне б никогда не просыпаться
Под этой вишней.
Никогда!

И только слышать: мощно реки
Текут — им нет пути назад,
И сквозь зажмуренные веки
Черты небесные сквозят.

1983


Кружева

За Вологдой, в той деревушке,
Где мы отыскали приют,
Живут две старушки-норушки...
Неужто уже не живут?

Стоит неказистая хатка
В далеком пустынном краю,
И пахнет в ней ветхостью сладко,
Как надобно пахнуть жилью,

Которое в прошлом столетье
Рубилось, сверкало щепой.
Здесь выросли многие дети,
Не видит их разве слепой,

Ведь вон они в рамке исконной
Из вечности смотрят в стекло.
Меж ними в углу под иконой
Мерцает лампадка светло.

А сами старушки-норушки
Плетут и плетут кружева,
Лишь стукают звонко коклюшки
Да память о прошлом жива.

Оно их настойчивым взорам
Открыто, не взял его тлен,
И пышным пуржистым узором —
Стекает с корявых колен.

Что прошлое? Там из крапивы
И то им похлебка мила.
Узоры на стеклах красивы
Да жизнь-то пурга замела!

Сыны дорогие и внуки
В той рамке прижались к стеклу
Из снежной пустыни разлуки —
И тянутся взором к теплу.


***

Свиристель запел спросонок
Нынче утром неспроста,
Зимний воздух бел и тонок
И певуч, как береста.

Нет в снегах вчерашней злобы,
В поле тишь да благодать.
Для кого бы, для кого бы
Песню белую сыграть?

Жил я разно — суматошно,
А порою строго жил.
Были годы — вспомнить тошно,
А забыть не хватит сил.

Гнули так и сяк — для пробы,
Ну а я твердил опять:
Для кого бы, для кого бы
Песню белую сыграть?

Я сгорал от лютой жажды,
От небесного огня,
И знобящий взгляд однажды
Пал случайно на меня.

То не божья ли награда,
Не начало ли начал?
Я запел, но сбился с лада
И смятенно замолчал.

Только ставить ей в вину ли,
Что, желанью вопреки,
Не знобинкою кольнули,
А злобинкою — зрачки?

Ничего, что песни нету.
По излучинам дорог
Я бреду по белу свету,
Скоморох не скоморох...

Уж тому я как ребенок
Нынче рад, что даль чиста,
Зимний воздух бел и тонок
И певуч, как береста...

1978

Борис Сиротин

24.05.2002