"Плыть, плыть, плыть…"

Как я молился Апостолам

Рыбак я — так себе, даже крючок к леске привязывать не умею. Но рыбалку люблю. Даже не столько саму рыбалку, сколько то, что с ней связано: чистый воздух, запах степного разнотравья или раскинувшегося за спиной орешника, костер, уху свежайшую, спокойную и незамысловатую беседу…
Вот и в тот раз, когда приятели предложили поехать "на карпа", с радостью согласился. Загрузились в "москвичок": они — хитроумные раздвижные удочки с крученой леской и коваными крючками, сачки и прочие рыболовные прибамбасы, я — палку с леской и крючком, стеганку еще отцовскую и термос с чаем.
Приехали в почти заповедную глушь — до ближайшего села, где оставалось домов тридцать, километра четыре. Степь, недалеко редкая лесопосадка. Пруд вытянутый, сужающийся вдали, камыш, а вокруг него — почти изумрудная трава.
Выбрали место у небольшого затона, расположились с подветренной стороны. Приятели мои как-то сразу рассредоточились, занимая наиболее рыбные, на их взгляд, места. Я же расположился где поудобнее: недалеко от машины и рядом с понравившемся мне камышом.
— Не будет здесь клева, — сказал один приятель, подавая мне баночку с червями.
Расселись, раскинули удочки, щедро раскидали прикорм, в мою сторону бросив лишь горсть. Мне стало как-то не то что обидно, а досадно, вот — за лоха держат. И неожиданно даже для самого себя говорю:
— А первую рыбу поймаю я.
Мужики усмехнулись и ничего не сказали.
А я вдруг представил Апостолов Христовых, как они тянут невод на берегу этого пруда, и где-то там, почти у горизонта, идет Он, все приближаясь и приближаясь. Я нередко представляю евангельские события очень зримо и с привязкой к той местности, где нахожусь. Но в тот раз я все ощутил особенно четко, даже показалось, что слышу неразборчивые голоса и шуршание хитона вдали Идущего. Вздрогнул и попросил Апостолов о малом: чтобы рыбалка моя была удачною, как и у них.
Поклевка. Еще. Поплавок ушел в воду. Тяну — приличный карп в полторы моих ладони. Мужики усмехнулись, но уже несколько по-другому.
— И вторую рыбу поймаю я! — произнес уже весело.
Опять поклевка, и опять поплавок-гусиное перышко исчез в воде. Точно такой же карп.
Мужики занервничали и, как по команде, подвинулись к моей камышовой заводи. А я мысленно беседовал с другими рыбаками и благодарил их.
Так я вытащил семь карпов, а приятели мои по одному-два. Они уже совсем близко присели ко мне со своей тихой и плохо скрываемой ненавистью. Вот тогда-то я поднялся и сказал:
— Все, надоело. Пойду грибы поищу, — взял пустое ведерко и двинулся в посадку.
…Грибов не было. В траве шуршали ящерицы, в небе звенел жаворонок, почти до самого горизонта волновался ковыль.
Я вернулся, сел на свое место, чуть раздвинув мужиков. Клев у них был очень приличный. Радовались. Но один тут же сказал:
— Сходил бы вон в тот овраг, может, там луговички есть.
— Нет, сейчас я должен поймать самую большую рыбу.
Рыбаки ничего не ответили, а только сосредоточеннее уставились на свои поплавки.
И тут я попросил не просто Апостолов, а конкретно Андрея Первозванного как почти что земляка. И поплавок мой ушел в воду. Потянул — и испугался, что леска не выдержит. И тут старший из нас подскочил с сачком и скомандовал:
— Осторожно — водой — к берегу…
Через три-четыре минуты он подхватил карпа сачком и вытащил. Это был действительно самый крупный карп на сегодняшний день. Все радовались, твердя: "Дуракам — счастье", "Новичкам всегда везет" и тому подобное. А я вдруг услышал странный звук за облаками, медленно приближающийся. Понял — журавли. Взял телогрейку-стеганку, бросил ее подальше от берега и лег на спину. Ждал минут двадцать, и вот они — двое — пролетели, курлыча, высоко в небе. Приятели мои лишь слегка задрали головы и опять уставились на воду — клевало неплохо.
А я все лежал на земле, и надо мной было бездонное небо, в котором таял журавлиный крик и шелест хитона Вечно Идущего.

Спасатель Андрей

Тогда я был молод, это был мой первый отпуск после окончания института и года работы в редакции многотиражной газеты. В разгар "бархатного" сезона мы с другом поехали к Черному морю и сняли комнату в домике почти что на самом берегу.
Тогда я был здоров. Вечером выпивал с полведра сухого вина, а утром бегал по гальке у кромки воды.
Тогда я был духовно недоразвит. В действующий сочинский храм, в недействующий Гелатский монастырь, в полуразрушенные абхазские обители VI века ходил на экскурсии.
Тогда я думал, что жизнь безконечна и я никогда не постарею, и не представлял собственную смерть конкретно.
Тогда моей любимой песней была "Я вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом…". И я ощущал, что эта песня про меня.
Тогда…
Впрочем, тогда я уже написал цикл "Всадник", "Ломают кладбище, ломают…" и еще несколько стихотворений, за которые и сейчас не стыдно.
…Море штормило еще с утра, и это радовало — жара уже надоела. Мы с другом сидели на пустынном пляже и мрачновато глушили вино, потому что с девушками не вышло. Вино по этому случаю взяли покрепче. Но вскоре и это надоело. Пошли в шашлычную, но не в ближайшую, а к пансионату — с надеждой, что, может, там выйдет…
Жизнь тогда была дешевая, и отпускных денег хватало на многое. Заказали. Куражились. Действовали по-всякому: от рассказывания двусмысленных анекдотов до чтения любовной лирики Пастернака.
Но что-то в тот день не шло…
— Пошли, — скомандовал я другу.
И в это время музыка, навязчиво звучавшая в зале, прервалась, и по радио в очередной раз передали о шторме, о том, что нельзя купаться и выходить в море.
Долго бродили по пляжу. Завидев группу молодых людей, присели так, чтобы можно было их наблюдать. Парни и девушки выпивали, ели виноград. Рядом стоял транзисторный приемник. Один атлет (я всегда не любил этих красавцев с идеальными фигурами) разделся и направился к воде. Ему вослед что-то кричали, но он улыбнулся и помахал рукой. Но не успел он приблизиться к морю и на десять шагов, как его обдало мощнейшей волной. Красавчик поежился и вернулся. Над ним посмеялись и протянули стакан.
Тогда я встал и пошел к морю. На том месте, где останавливался красавчик, снял одежду и, как только волна захлестнула меня, бросился вперед. И через несколько мгновений был метров за пятьдесят от берега. Меня швыряло, и я радостно плыл вперед. Потом обернулся — и не увидел берега. Поплыл назад, но было очень трудно. Решил взять в сторону и взобраться на пирс. Получалось. Но вдруг понял, что меня разобьет о железобетонную глыбу. Снова поплыл к берегу, стараясь сливаться с накатывавшей волной. До берега оставалось немного, но отхлынувшая волна отбросила меня назад, перевернув несколько раз. Я нахлебался и воды, и песка. Но все еще пытался и пытался выбраться. Пока силы мои не кончились и не перестал ощущать соленость воды. И тогда я понял: все. И страшно стало за мать: не переживет — пятая смерть ее ребенка, последнего.
И тогда я взмолился, первый раз в жизни: "Господи, помоги!.."
И увидел Лик в полурадужном сиянии и протянутую руку. И оказался на берегу. Какой-то безусый паренек, по пояс раздетый и в белых штанах, хлестал меня по щекам.
Потом подбежали люди. Кричали: "Идиот!", "Молодец — выбрался…", "Да это спасибо Андрею". — "Какому Андрею?" — "Спасателю с шестого причала". — "Хватанул — шестой причал где!.." — "Да нет на шестом никакого Андрея…"
Я встал и осмотрелся, ища того паренька. Но его нигде не было, на всем огромном пляже только вокруг меня теснились люди.
— На, на — штаны надень, — толкал меня друг, — а то стоишь в таком виде, будто только что мама родила.

Невидимый

Мне было лет восемь. Каникулы. Лето. Излучина чистейшего тогда Кинеля. Перекат с песчаными отмелями и берегами. Один из берегов — "наш". Здесь все свое, все свои: купаются друзья, старший брат с приятелем удит чуть выше по реке, и недалеко, в редких зарослях тальника, называемых по-мордовски шолотькой, дед пасет стадо.
Я перехожу вброд на другой берег и ложусь на песок среди пробивающихся лопухов мать-и-мачехи. Тихо. Печет, но не сильно. Я подкапываю песок под собою и ложусь в эту яму. Заваливаюсь песком. Хорошо, прохладно. Вырываю куст мать-и-мачехи и кладу на голову. Наблюдаю за всем, что происходит на том берегу. Я вижу всех, а меня — никто. Я есть, и меня будто бы нет.
Через некоторое время меня хватились: где? Побежали к брату, брат — за дедом. Кричат. Волнуются. Ищут. Мне смешно. Но потом поднимаю лопухи с головы и подаю голос. Удивление и испуг. Я поднимаюсь из песка и смеюсь. Перехожу на наш берег. Друзья отворачиваются и уходят. Дед трясущимися руками скручивает цигарку. А брат начинает меня избивать.
…Недавно я снова ощутил себя невидимым, как бы сокрытым чем-то очень зыбким, хотя сижу в приемных, участвую в собраниях и застольях. Но уже давно на другом берегу. Только вот никто не зовет меня, не ищет. Никто. Но Кто-то очень скоро всыпет мне похлеще моего брата.

Владимир Осипов

09.07.2004