«Остров»

В прокат вышел первый игровой российский фильм на церковную тематику

В Российской Империи было строжайше запрещено на театральной сцене показывать распятия, иконы, произносить молитвы (как часть «игры»), и уж тем более никому и в голову не пришло бы играть священника. Ибо благодать сыграть нельзя. А святыня требует к себе иного совсем отношения. В этом смысле фильм «Остров» (режиссер Павел Лунгин, известный по «Такси-блюз» и «Свадьбе») вводит нас в совершенно другую ситуацию, снимает все духовные запреты и табу. Делает церковную тему главной в фильме. Священников и монахов — персонажами, молитву напоказ — едва ли не главной интригой.
Фильм «Остров» был тепло принят на Венецианском кинофестивале — и уже одно это вызвало у меня настороженность. Ведь совсем недавно там же был широко разрекламирован другой российский фильм, «Возвращение», — кощунственная аллегория на тему богоубийства. К сожалению, чаще всего именно «запах гнили» делает сегодня популярным, известным, рекламируемым кинофильм у этой изысканной европейской публики.
Смотрел я фильм с интересом. Но все же какое-то двойственное чувство не давало покоя. Какая-то едва приметная фальшь чувствовалась во всем: в манере говорить, в молитвах, в самом антураже монастыря (вряд ли такая вот обитель имела место в 70-е годы в России). И эта фальшь не давала, мешала сопереживать героям. Вот юродствующий монах обращается к Богу с сердечной молитвой об исцелении мальчика. Все вроде бы верно, «канонично». И мальчик молится, и монах молится, и мама мальчика молится как умеет. И слезу выжимают робкие слова мальчика, обращенные к Богу, и его неумелое крестное знамение… А все же чувствуется, что что-то «не так»! Не так вели бы себя реальные монах, мальчик, его мама… Не так бы молился и говорил, например, подлинный «островитянин» — протоиерей Николай Гурьянов с острова Залита. Как именно? Это другой вопрос… А если представить, что в фильме слова молитвы произносятся в камеру и кто-то кричит при этом «мотор!» и то и дело объявляет очередной дубль, — становится не по себе. Может, и не надо нам вовсе таких вот «духовных» фильмов? И как тут не вспомнить с благодарностью советскую цензуру, пусть даже и по своим идеологическим причинам не пускавшую на экран «попов»?!
Церковная публика фильм приняла на ура. Только самые осмотрительные — священники, связанные по роду службы с современным культурным процессом (протоиереи Георгий Митрофанов и Анатолий Степанов, оба из Петербурга) все-таки более осторожны в оценках. Им, видно, тоже померещилось что-то «не то». Но их взвешенные суждения, увы, тонут в общем «аллилуия», которое раздается со всех сторон от рядовых церковных зрителей. Это и понятно: люди соскучились по настоящему Православному кино. А тут не халтура, не китч, а серьезная работа настоящих мастеров. Как же не обрадоваться такому сильному «миссионерскому ходу»?
Сюжет фильма несколько ходулен. Два временных пласта как будто и не стыкуются между собой, словно речь идет о каких-то разных людях. Фашисты захватывают судно с двумя русскими моряками, один мужественно ждет приговора. Другой молит о пощаде, и ему всовывают в руки «вальтер» и говорят: стреляй. И он стреляет… в своего товарища. Точка.
Люди эти взялись ниоткуда. Рисуются одной краской. Один иуда, другой герой, демонстративно крутящий цигарку перед смертью. А третьи, с лающей немецкой речью, — просто нелюди, у которых и лиц не видать. Что нацистам были свойственны такие вот приемы, увы, известно из недавней истории. Например, я читал про одного чешского аристократа-антифашиста, которого в концлагере нацисты хотели не просто уничтожить, а во что бы то ни стало сломить. И взялись за дело весьма умело, как заправские бесы. Под страхом смерти предложили князю расстрелять двух заключенных. Он отказался. Тогда они вложили лопаты в руки тем, кого он отказался расстреливать, и потребовали от них закопать его живым. Те, изможденные, потерявшие человеческий облик от побоев и издевательств, тут же не раздумывая взялись за дело. Тогда фашисты (вот они, глубины сатанинские!) достали из ямы чеха и вновь вложили ему в руки пистолет. И тот не удержался — выстрелил по своим невольным палачам… Здесь — драма, хотя бы имеющая внутреннюю логику. Невыдуманная драма. А нам предлагают киношный вариант ее, который и слабее, и примитивнее реального. Перед нами не характеры, а типажи. В одного заложена «программа» на трусость, в других — на зло, в третьего — на героизм…
И вдруг — покаяние, которое становится главной темой фильма!
Мы застаем предателя уже в семидесятые годы в каком-то северном монастыре, каких сроду там не бывало в то время. Видим его не то монахом, не то послушником, отцом Анатолием, стяжавшим и дар молитвы, и дар чудотворения. Не придерешься: сила покаяния сделала его таким! «Хорошие»-то, по мысли авторов, такие дары от Бога вряд ли когда получат. Другие монахи, те, что все время молились и не стреляли в своих друзей, не спасали ценой предательства свои жизни, — они и на духовной стезе «обычные». Любят яловые сапоги, перины. Не прочь «покомандовать» и очень не любят, когда юродивый послушник пачкает ваксой ручки их дверей, хулиганит, нарушает строй Богослужения… Куда им, обычным да земным, до неземной логики покаянного старца? Священник (по-видимому, благочинный монастыря) в сердцах признается отцу Анатолию: «Я ведь тоже хотел, как ты… Людям помогать…» Но нет, не получилось, засосало мирское, обыденное. Теперь вот за всех помогает людям только один отец Анатолий. Исцеляет хромых, предсказывает, изгоняет бесов. Естественно, у юродивого своя логика — особая, высшая. А не согрешишь — не покаешься… И чтобы стать чудотворцем, по логике автора, нужно по крайней мере в начале пути совершить какую-то невероятную гнусь… Только вот как-то с трудом верится в такое сравнительно быстрое преображение. Тем более что из житий подлинных, а не киношных святых мы знаем другое: свои обыденные, вполне «человеческие» грехи они воспринимали как страшную трагедию, как боль всей их последующей жизни, переживали то, что совершают многие ежедневно, — как драму и не прощали себе этого даже на смертном одре. Старец Силуан Афонский до конца своих дней каялся в плотском грехе юности. А вот чтобы какой-то святой совершил т а к о е — я что-то не слыхал… Герои, да, были (например, адмирал Феодор Ушаков), а вот чтобы предатели… Но ведь снимать фильм о простом покаянном монахе, многолетними непрестанными слезами омывшем свой тяжкий грех, и стяжавшем не дар чудотворения, а прощение этого греха — не зрелищно, не кинематографично. То ли дело картинные исцеления или ошеломляющая «прозорливость»?!
Первый эпизод с отцом Анатолием уже дает нам понять, что же за такую «Православную» картину предложили кинематографисты. Девушка смущенно топчется возле кельи старца, но от его духовного ока ничто не скрыто: «Что, на аборт благословение брать пришла?» — грозно вещает ей отец Анатолий. Благословения, естественно, не дает. Но сам посыл удивителен. Любой мало-мальски церковный человек не может не знать, что на такие дела благословения даже нецерковные люди никогда не испрашивают. «Аборт по благословению» — это даже для махрового атеиста уже слишком… Ради эффектной сцены (предсказания будущей судьбы нерожденного мальчика) создатели ленты жертвуют и здравым смыслом, и правдой жизни. Никакой подлинной церковности у создателей ленты нет и в помине. Да, это уже не те образованцы семидесятых, которые смеются над бородатым попом. И не те перестройщики, которые пыжатся показать из себя «духовных» людей. Это вполне современные «мастера культуры», о церковной жизни наслышанные, знающие поверхностно церковный этикет. Но собственно к Церкви, по-видимому, имеющие весьма отдаленное отношение.
Да и покаяние у монаха какое-то странное. Все больше на словах. А на деле — ни смиряться перед игуменом, ни просто жить в мире с другими монахами отец Анатолий не желает. «Святого из меня сделали!» — сокрушается он. А сам… на глазах у матери вытаскивает мальчика из лодки, чтобы… «доисцелить»! Другое дело — обличать, на это он мастер. То отнимет у игумена дорогие ему вещи (подарок Архиерея!) — а он его за это еще и благодарить начнет! — то швырнет в него обгорелым поленом с колокольни (естественно, скоро в обители вспыхнет пожар!). А игумен посетует, поворчит, да и смирится перед старцем-подвижником… Дивный, однако, игумен. Я таких в жизни что-то вот не видел. Но где-нибудь на Крайнем Севере, может, такие и есть.
Игумен Филарет (актер Сухоруков, известный по фильмам «Брат» и «Брат-2», где играет киллера) — его образ списан не с натуры, а с обыденного усредненного представления нецерковных людей о том, каким же должен быть положительный современный монах. Тут все — сплошной штамп, некое клише, по которому потом и будут зрители оценивать реальных игуменов. И когда увидят совсем других (разных, но других), скажут, что они плохи, несмиренны, не такие духовные, как этот!
Но главный в фильме — все же сам отец Анатолий. Этот образ — блестящая актерская удача непрофессионального актера и профессионального музыканта Петра Мамонова (известного нам по «Такси-блюз»). Если бы не его актерское и человеческое обаяние, фильм бы рассыпался, не состоялся. И все эти ходули и швы торчали бы с экрана, бросались в глаза даже нашей восторженной неофитской публике. Но он своей внутренней глубиной вывел картину в подлинно духовное измерение. Да, фильм слабый, да, герои похожи на карнавальных ряженых, хотя и с крестами. Да, то и дело церковный зритель «спотыкается» о какие-то несуразности (заказать себе еще при жизни гроб, пусть даже и в «смиренном» виде обычного ящика — это для монаха верх «прелести», а отнюдь не покаяния! Подлинный старец схиигумен Иероним рассказывал, что по примеру древних отцов тоже заказал себе гроб, но, полежав в нем одну ночку, почувствовал позывы тщеславия и убрал его, задвинул под кровать — и хранил в нем леденцы для паломников…). Но отец Анатолий — это все же новое слово в нашем кино. Люди ждут настоящего Православного героя. Не по названию только, не по бороде… Большое счастье, что режиссер не напялил на отца Анатолия иерейский крест и что отец Анатолий в фильме отказался от схимы (схимник на экране — это еще не взятый «рубеж», думаю, и до этого дело когда-нибудь дойдет). Перед нами блаженный, вернее, блажащий мирянин, «церковный дедушка», каких окажется немало возле наших храмов, если повнимательнее приглядеться. И ради такого образа можно многое простить режиссеру. Местами Петр Мамонов играет настолько сильно, что кажется — еще немного, и начнется подлинное Православное кино.
…Вскоре на остров приезжает адмирал со своей больной дочерью. Вот и еще один штамп — раз герой в начале картины был то ли штурманом, то ли капитаном небольшого суденышка, то в конце становится непременно адмиралом. Это «воскресший» герой, вышедший сухим из воды, только раненный той предательской пулей, пришел, чтобы принять покаяние отца Анатолия и расчистить ему дорогу в мир иной. «Дочь — не слабоумная, а одержимая бесом», — компетентно выносит вердикт отец Анатолий. И… исцеляет ее (сцена с бесноватой девушкой с духовной точки зрения отснята безупречно, но неясны причины одержимости: ее муж погибает в подлодке — а в нее после этого почему-то вселяется бес…). А потом отец Анатолий кается перед адмиралом, который в свою очередь признается, что «давно уже его простил». Вот он, монашеский хеппи-энд. С его суровым антуражем — заранее заготовленным гробом, священником, смиренно несущим крест на могилу друга (непонятная аллюзия на несение Христом Своего креста в этом контексте выглядит искусственной «глубокомысленностью»). И безпредельно спокойные глаза отдающего Богу душу инока. «Не страшно умирать, страшно предстать пред Богом», — говорит он напутствие другу-священнику…
Какую цель ставили перед собой создатели фильма? Показать, что вполне могут справиться и с таким вот сложным «церковным» материалом? Но этого все-таки маловато для кинематографистов такого уровня. Видимо, задача была в другом: освоить новые пласты для киноискусства, занять до сих пор не заполненную «нишу» духовности. И это им отчасти удалось. Фильм «Остров» по-своему отразил духовное состояние нашего общества. А оно таково, что воспринять подлинно духовное кино нам еще рановато. Но нам уже и мало просто якобы «церковных» вкраплений в светские фильмы. Тот же Лунгин в «Свадьбе» показал нам как раз такого вот «попа» — жующего, пьющего и поющего на широкой и пьяной свадьбе… Народу захотелось другого — церковного кино, а вместо этой понятной и оправданной жажды нам опять подсунули духовный суррогат, сделанный мастеровито, но совершенно светскими людьми. Не по костюму светскими, а по образу мыслей и чувств. Церковным людям этот фильм ничего нового не принесет и вряд ли вызовет иные чувства, кроме разочарования. Ведь слова молитв, звучащие в исполнении даже очень талантливых актеров, звучат как знакомая мелодия песни, в которой незаметно подменили слова. И хочется подпеть, да сердце противится этой умелой подделке.

Антон Жоголев

См. также

10.11.2006