‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

«Поля ее огромные…»

Достоверная повесть.


Из песни Лебедева-Кумача

Жестокие дети

Летние каникулы я проводил в деревнях, то на родине матери, то на родине
отца. Может, поэтому и выжил, что хлебнул крестьянского быта. Умом многое уже забылось, но что-то помнят умеющие держать кое-какие инструменты руки, помнят ноги, исходившие безконечные степные и почти непролазные лесные тропы, а душа помнит все. Как сказал поэт, «душа хранит».
Многое забылось, но до сих пор отчетливо вижу, как дети, мои ровесники, с радостным смехом бросают камни в маленького, еще не очень старого, но какого-то сморщенного человечка. Он редко появлялся на нашей улице, но когда все же появлялся, то игравшие там дети подбирали с земли все, что ни попадется, и бросали в странноватого прохожего. Он, закрыв голову руками, смешно ковыляя, убегал. А вослед ему летели каменья.
Я не понимал, зачем такое творят мои товарищи. Когда я их об этом спросил, они несколько смутились и замолчали, но я видел, что никому из них не было ни стыдно, ни жалко человечка. Лишь один произнес: «А чего он здесь ходит?» Как ни странно, но мне тоже не было жалко его. Просто я остро ощущал несправедливость: толпа — на одного.
Как-то с дядей Ваней мы сидели на завалинке, он рассказывал про войну — спокойно, размеренно, без надрыва и трагизма, без штрафбатов и заградотрядов, рассказывал так, как о работе на лесозаготовках. Но вдруг я прервал его: «Дядь Вань, а почему мальчишки бьют этого старика с Подгорной?» — «Не знаю». — «А он что, дурачок?» Дядя Ваня хмыкнул: «Умнее умного. Как колхоз образовался, он вечно в каких-то полуначальниках ходил, хотя почти неграмотный. И ни один председатель его не тронул, хотя и толковые были. Да и в войну как-то здесь отсиделся...»
Возвращаясь на следующее лето в деревню, я интересовался всем, что произошло без меня. Какой мальчишка с какой девочкой задружил, какие улицы между собой воюют, кто ушел в армию.... И вот мне сообщают, что умер тот человечек. Как? Шел околицей, опасаясь, что на улице его побьют камнями, и нарвался то ли на бешеную лису, то ли на бешеную собаку. Хотя приехавшие из райцентра врачи что-то ему и вкололи, но в больницу брать не стали. И он почти сутки лежал, спрятавшись под кроватью, и выл. Рассказывали об этом без какого-либо сожаления и дети, и взрослые.
Образ сморщенного старичка время от времени возникал в моей памяти, но судьба его не теребила душу, лишь свербил вопрос: почему с ним так поступали?
И только через много лет я узнал его историю. Он был одним из активнейших участников коллективизации — не из идейных, не по обязаловке, как партработники и сотрудники НКВД, а добровольным. И старался науськать коллективизаторов на тех, кто когда-либо его обидел. Затем, когда в соседнем селе рушили храм, он то ли сорвал крест с купола, то ли сбросил колокола — опять был самым активным вместе с приезжим коротышкой Варшавским.
В течение следующих семи лет почти все рушившие храм умерли не своей смертью. Одного только Господь помиловал, самого молодого и несмышленого, он погиб на фронте. А активист наш фронта избежал и прожил всю жизнь один, потому что никто не хотел выдавать за него своих дочерей, хотя и жил он справно, и в начальничках ходил. Даже после войны, когда больше половины баб остались вдовами и с детьми на руках — а чуваши тогда меньше пяти редко ребятишек рожали, — никто за него не пошел.
Я поинтересовался у не сгинувших от водки ровесников, что детьми побивали человечка камнями, знали ли они эту историю. Оказывается, никто не знал. Взрослые не рассказывали.

И кровь, и миро от икон

В конце 90-х прошлого века в оренбургском селе Державино, на родине русского поэта и государственного деятеля Гавриила Державина, в доме почтальонши, бывшей замужем за мусульманином, замироточили десятки бумажных икон. И запах от мира каждый раз был другим: то хвойный, то розовый, то тропического леса… В это село со всей страны потянулись паломники. Поехал и я со съемочной группой. Снял фильм. Его показали по ТВ. Паломников стало больше, а икона Спасителя даже закровоточила. Но наряду с глубокой верой у некоторых возникали подозрения: а не бесовское ли это наваждение? Ученые мужи дошли до того, что взялись исследовать частицы крови с иконы державинской. Определили группу крови, установили, что это кровь мужчины. Хотели сравнить со следами крови на Туринской плащанице…
Я снова поехал в Державино. Возле крестьянского дома и сельского храма автобусы с номерами из так называемого Зарубежья ближнего и даже дальнего. Мы с оператором стояли возле калитки и ждали, когда освободится изба от очередной группы. Со двора стали выходить хорошо одетые, но не очень тепло, по нашим морозам, люди. По их разговору, приглушенному и робкому, я все же понял, что это были немцы. Один из них, старый, седой и высокий, почему-то подошел именно ко мне и произнес на правильном русском, но с сильным акцентом: «Мы бы вас никогда не победили. Никогда», — и, надев шапку, волоча одну ногу, пошел к полутораэтажному автобусу.

Письмо

…Мы прошли насквозь цитадель немецких захватчиков и разорили и сожгли гнездо наиболее махрового пруссачества. Ты не представляешь, что это такое, все рассказы бледнеют перед тем, что я увидел здесь. Во-первых — это гигантское рабовладельческое поместье. Не говоря о помещиках, каждый крестьянин-немец имел у себя от пяти до двадцати иностранных рабов, работавших на него с утра до ночи ни за понюх табаку. Я встречал здесь и поляков, и французов, и чехов, и итальянцев, и больше всего наших, русских. На какого-нибудь тупого бюргера — немецкого кулака, самодовольного и мелочного, — работали учитель из Курска, капитан французской армии, студентка Пражского университета и девушка из Мелитополя, мечтавшая стать инженером (эту картину я застал в одной деревне, где сами же бывшие рабы повесили негодяя, эксплуатировавшего их три года, на воротах его же дома).
Здесь собрана вся Европа — мимо немецких домов возвращаются вольные
толпы бывших невольников.
«Куда идешь?» — спросил я одного француза, остановив его на дороге. «К де Голлю!». «А ты куда?» — спросил я девушку-украинку. «До Черниговщины!»
Меня поразил возок, запряженный по русскому давнему обычаю тройкой лошадей. В нем сидели две русских девушки. На одной был соболий палантин, цветной платок, бобровая муфта в руках. Простое русское круглое лицо. Я подошел: «Кто ты? — «Настя из-под Новгорода». — «Откуда у тебя все это?» — «Бойцы подарили, езжай, говорят, царицей до самого Ильменя». И вправду — и при мне к ней подходили солдаты, расспрашивали, сочувствовали (она сломала ногу у немцев на работе), каждый одарял ее чем мог и хотел, а потом желал счастливого пути. Это было олицетворением освобождения наших невольников, светлым символом возвращения на Родину. I
У помещиков работали уже не десятки, а сотни рабов. Я был в усадьбе фельдмаршала фон Бока, потом побывал в поместье фон Паулюса. Это средневековые замки, с портретами предков, со шкафами, полными хрусталя, со стенами, убранными тканями, с оленьими рогами над каждой дверью. И во всем — отвратительный, давящий дух пруссачества: чинного и жестокого, самодовольного и наглого. Нет, они никогда не ожидали, что мы придем сюда. Но мы пришли, чтоб навек вытравить этот яд, чтобы никогда уже они отсюда не смогли напасть на нас.

Голуби

Я всегда очень хорошо относился к голубям. Мы с родителями часто подкармливали их на площадке возле барака. В школе нас учили, что это птица мира. А сколько их было возле Петропавловской церкви и Покровского собора!
Много позже я узнал, что голубь — символ Духа Святаго и во время Крещения на Иордане Дух снизошел на Христа в виде голубя. Я стал внимательнее наблюдать за голубями. И действительно, в кого же Духу воплощаться — не в ворон же и сорок.
…У моего друга умерла мать. И только приехав на кладбище, я узнал, что он собирается ее не хоронить, а кремировать. Православную женщину верующий сын. Но поделать я уже ничего не мог. Вместе с его мамой сожгли еще шесть покойников. Родственники стали покидать крематорий. Дым из трубы еще тянулся вверх, а вокруг него кружились семь голубей.
Через несколько лет в праздник Крещения Господня, когда в селе Высоком в лютый мороз в колодце освящали воду, вдруг с бездонного звездного неба как бы пала стая голубей, хотя до этого их никто в округе не замечал. И они кружили над нашими головами во время совершения таинства.
На кладбище Александро-Невской Лавры я пробирался по тропинке среди сугробов к могиле Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна. Передо мной летел голубь, как бы указывая дорогу. Вот и крест. И я стал разговаривать с Владыкой вслух, как с живым, а в сердце моем слышал его голос. Голубь сидел на кресте, потом взлетел, покружился, присел на меня и — снова на крест. А голос Владыки все звучал в моем сердце ответами на вопросы.

Безымянка

На той Безымянке, на улице Первой, Товарной — другой шумели гулянки, хрустело стекло под ногой. Мы жили в бараке, что «зоновским» только что был; до кровушки драки — тимуровцы бились без сил. Дымок папиросы, портвейна сладчайший глоток, вопросы, вопросы... И родины малой исток. Гагарин — над нами! И славен советский футбол! Больными ногами я вкатывал первый мой гол. Там счастья избыток, мощеный «гулаговский» двор. Все, как через сито, ушло... Не о том разговор. Там два магазина — «мордовский», «цыганский», вот так. Буфетчица Зина отвесит конфет на пятак. В «мордовском» пивная, в «мордовском» всегда подают. И жизнь там иная, 9 Мая — салют! Мы крали арбузы на станции Погрузной, еще карапузы ходили оравой, бузой. Гудят паровозы, трясется дощатый барак. И детские слезы — обиды, досады. Вот так. Стучали вагоны, гремели порывы сердец. О, милая зона! О, родина, мама, отец...

Волчья яма

Эту историю мне поведал то ли отец, то ли кто-то из родственников, не помню, ведь в нашей родне по мужской линии почти все шли в тюрьму, как в армию, только в отличие от армии, срока были не определенные. Но в армию-то знали, во имя чего идут, а ТУДА иногда даже не догадывались — за что.
…Где-то за Уралом, на «строгаче», трое зэков совершили побег. Пробирались тайгой на юго-восток. Всех подробностей не знаю, но по пути двое от безсилья и, может, от безволья пали. А один все брел, стараясь это делать в утренние или вечерние сумерки. Еще оставались сухари, попадались ягоды и даже орехи. И вот однажды, когда уже совсем смеркалось, он заприметил сквозь заросли полянку и решил переночевать там. Вышел на опушку и… провалился. Яма. А в ней — волки. Человек прижался спиной к земляной стенке и нащупал в кармане заточку.
Это только в песнях Высоцкого да стихах Солоухина волки выступают благородными и гонимыми существами. На самом деле человек этот знал, насколько они безжалостны и действуют только стаей — против кого-то одного, будь то лось или человек. Он помнил, как сразу после войны зимой они почти целиком съели заплутавшего нижнеаверкинского чуваша, только под валенками или сапогами что-то осталось.
Опытный зэк ждал нападения и самого худшего конца, но, не привыкший просто так сдаваться, решил побороться. Истощенные волки только смотрели на него, иногда подергивая ноздрями. Не тронули, приняли его за своего.
Стемнело. Человек присел. Волки сгрудились в другом конце ямы. Лишь красновато поблескивали их глаза да доносился от них кисловатый, почти потусторонний запах.
Утром волки стали подвывать. Проснувшийся человек огляделся: яма не такая уж и глубокая, а земля плотная и глинистая. И он стал заточкой выкапывать ступени-углубления. Получилось. Выбрался. Огляделся. Полежал на траве, закинув голову к небу. Пошел к засохшей березе-подростку, повалил ее, обломал ненужные ветки, укоротил крепкие сучья и комелем вниз спустил в яму. И сам — туда же. «Не бойтесь, не бойтесь — сейчас вытащу», — почти ласково шептал он волкам. Подошел к одному, потрепал по загривку и, обняв, подхватил под мышку. Волк оказался не таким и тяжелым. При помощи ступенек и торчащих вверх сучьев березы вытащил волка. Затем второго. Третьего.
Почти обезсилевший, снова лег на траву и долго смотрел в небо. Волки лежали рядом. Он соображал, что если есть волчья яма, значит, где-то недалеко есть и жилье. Сел, осмотрелся. И понял, куда надо идти. Встал и пошел в сторону от всходившего солнца. Длинная тень тянулась перед ним по поляне. Остановился, оглянулся. Волки сидели и смотрели вослед человеку. Потом развернулись и вереницей один за другим заковыляли на восток за старым вожаком.

Завещание

Это «Завещание чувашскому народу» выдающегося просветителя Ивана Яковлева было написано им в Симбирске 4 августа 1921 года, но думаю, что оно относится как к моему чувашскому, так и ко всем остальным народам России. Приведу только выдержки из этого «Завещания...»:
«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Обращаюсь к вам первым, друзья и родичи мои чуваши...
Крепче всего берегите величайшую святыню — веру в Бога. Вера окрыляет силы ума и сердца, дарует внутренний мир, утешает и одобряет душу в часы несчастья и горя, очищает и просветляет ее в счастье и удаче. С верой в Бога не страшны жизненные испытания, без веры в Него холодно и мрачно на земле. Веруйте, что есть Мздовоздатель за добро и за зло, что есть высшая правда, что есть Божий суд, грозный и праведный.
Чтите и любите великий, добрый и умный Русский народ, таящий в себе неисчерпаемые силы ума, сердца и воли. Народ этот принял вас в свою семью как братьев, не обидел и не унизил вас. Ведомый провидением к великим, нам незримым целям, народ этот будет руководителем и вашего развития: идите за ним и верьте в него. Трудна была жизнь этого народа, много горестей и несчастий встретил он на этом пути, но он не угасил в себе светочей духа и не утратил понимания своего высшего призвания. Да будут его радости вашими радостями, его горести вашими горестями, и вы приобщитесь к его светлому и грядущему величию...
Русский народ выстрадал свою правду, и, нет сомнения, правдой этой он поделился с вами. Верьте в Россию, любите ее, и она будет вам матерью...»

Рис. Германа Дудичева

Владимир Осипов
г. Самара
16.05.2008
889
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
2
2 комментария

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru