Маленькой елочке холодно зимой

Рассказ

Улица сияла огнями. Витрины кафе, ресторанов и магазинов тянулись одна за другой и празднично светились. Потухали и вспыхивали вывески с диковинными названиями, чаще всего иностранными. Все деревья, шеренгами стоящие вдоль тротуаров, были увешаны гирляндами разноцветных лампочек, которые переливались, создавая вокруг атмосферу радостного новогоднего праздника.
— Ух ты! — невольно выдохнул Коля Лепешкин и постарался увидеть всю главную улицу города сразу. Здесь запрещалось движение автомобилей и все было устроено для веселья и отдыха.
В другое время Коля рассмотрел бы каждую витрину, особенно необычные. Например, с механическими фигурами людей, которые двигались и приглашали отобедать или улететь к теплым морям.
Но сейчас Коля замерз и потому пошел вперед, боковым зрением отмечая особо примечательную рекламу.
У витрины магазина «Адидас» он все же остановился и сразу увидел ботинки на коньках, темно-синие с красными кантами костюмы и картонных хоккеистов, скрестивших клюшки в борьбе за шайбу.
Дверь магазина открылась, на улицу вышли парни с сумками, смеясь и что-то обсуждая. Наверняка в сумках у них лежали покупки, может быть, коньки, которых теперь у Коли нет.
Вчера он отдал их Сереге, защитнику из «Стрелы», с которым вместе играли весь прошлый сезон. Серега надежный защитник и в пас играть умеет. Коля надеялся, что друг выручит и можно будет у него переночевать хотя бы одну ночь. Но кто же знал, что у Сереги отец жлоб и что он сразу же позвонит Колиным родителям. Пришлось быстро уйти, почти убежать, на ходу подбодрив Серегу, у которого лицо было растерянным и виноватым. Коньки не жалко, пусть Серега катается. Коле они теперь ни к чему, потому что «Стрелы» уже нет и катка нет — стадион закатали в асфальт, вместо него устроив рынок.
Ночлег Коля нашел в подвале одной девятиэтажки, где вход в подъезд не закрывался. Замок с люка в подвал снялся без особых усилий, так как у Коли имелась хорошая отмычка.
Коля намеревался прокантоваться в этом подвале еще несколько ночей, пока не достанет денег на дорогу, но в подвал явились два бомжа. Они вели занудные разговоры о политике и ели объедки, собранные в мусорных баках. От бомжей воняло, и Коля забился в дальний угол подвала, примостившись за трубой, от которой шло тепло.
Сегодня предстояло найти новое место для ночлега и постараться достать хоть какой-нибудь еды.
Вчера ему досталась сочная желтая груша и два яблока, а сегодня не перепало ничего.
Фрукты он хотел украсть с прилавка палаточного киоска на углу знакомой улицы и уже выждал момент, когда продавщица нагнулась, что-то доставая из угла палатки, и покупателей рядом не было. Но в этот момент, когда он хотел взять гладкое красное яблоко, продавщица распрямилась.
Взгляды их встретились. Продавщица была одета в теплую мутоновую шапку, поверх которой повязала платок, в камуфляжную военную зимнюю форму. Коля уже приготовился бежать, как женщина внезапно улыбнулась и нараспев сказала:
— Лепешкин! Коля!
От удивления Коля и слова выговорить не смог и выронил яблоко, упавшее на грязный промерзший асфальт. Опомнившись, он подобрал яблоко и вытер его о свою куртку.
— Здравствуйте, Марина Николаевна, — он положил яблоко на прилавок и попробовал улыбнуться. Улыбка получилась растерянной и жалкой.
Марина Николаевна Крутикова, учитель русского языка и литературы, которую в классе любили все, а не только Коля, из школы была уволена в прошлом году, потому что вошла в комитет, выступавший не только против сокращения преподавателей в связи с объединением школ, но и против самой реформы, проводимой и московским, и местным руководством.
— Вот видишь, торговлишкой занялась, — сказала Марина Николаевна. — Но это временно. Ты-то как?
— Да ниче.
— Кто у вас теперь по русскому?
Коля пожал плечами и неожиданно для самого себя сказал:
— Я в школу перестал ходить. Потому что на меня облава и хотят упечь в детдом.
Глаза Марины Николаевны, такие голубые и большие, стали еще больше, и она уже без улыбки не столько спросила, сколько сказала утвердительно:
— Опять в бегах.
Коля кивнул.
Тут подошли покупатели — один, другой, и Марина Николаевна занялась ими, торопясь. Но покупатели попались привередливые, и Коля уже хотел уйти, только Марина Николаевна его не отпустила:
— Подожди, я сейчас.
Когда она освободилась, Коля сказал, что в детдоме так же, как в колонии — непокорных бьют стаей, издеваются, а преподаватели с этим ничего поделать не могут.
— И что же теперь? Куда собрался?
— Куда-нибудь, где теплее.
— С поезда снимут, отправят где холоднее, а не теплее.
— Не снимут, — он подождал, пока новые покупатели не отойдут. — До свиданья, Марина Николаевна.
Она положила ему в пакет яблоки и выбрала самую лучшую грушу.
— Давай я тебе немного денег дам, — она полезла в карман за кошельком, но он уже отошел в сторону и крикнул ей:
— Ниче, Марина Николаевна, прорвемся!
Она невольно улыбнулась ему — сколько раз говорила, чтобы он перестал «чекать», а он так и не исправился.
В конце праздничной улицы Коля зашел в кафе, самое простое, где стояли столы с круглыми мраморными столешницами и где они с Серегой одалживались у армянина Марата.
Марат, небритый, с темными кругами под глазами, только и думающий о том, как поскорее уйти домой, не удивился, увидев Колю. От сына своего, Вагана, который тоже играл в хоккей, Марат знал, что Коля в бегах.
— Ночью до сорока обещают, — сказал Марат, глядя на видавшую виды куртку Коли. — Слыхал?
— Да, — ответил Коля, хотя о грядущем морозе не знал. — Вы не выручите меня, Марат Ашотович? Мой Дик второй день ничего не ел, потому что я с родителями в контрах. Каких-нибудь обрезков, а?
Марат внимательно посмотрел на Колю, карие, чуть навыкате глаза его, в которых лежала печаль тысячелетий, все поняли, и он пошел на кухню. Положил в пакет сырые остатки гуляша, добавил несколько кусков хлеба. В отдельный пакет он упаковал пару готовых котлет и вареные картофелины.
— Спасибо, — Коля принял пакеты и хотел спросить про Вагончика, как звали сына Марата, но тот его опередил:
— Ваганчик теперь на «Торпедо» ходит. А тебя там почему нет?
— Да с родителями… — Коля вдруг осекся и впервые за все это время, хотя уже третий раз был в бегах, не смог говорить дальше. Какая-то преграда перекрыла горло, и невозможно стало дышать, и он почувствовал, как голове вдруг стало жарко.
— Ну-ну, чего ты, — Марат засуетился, налил апельсинного сока в стакан. — Выпей-ка, ну?
Коля попил маленькими глотками, стало легче.
— Ниче, прорвемся, — сказал он, и сросшиеся брови его плотнее сошлись к переносице.
Теперь, когда у него в руке был пакет с едой, он знал, куда идти, и заторопился.
На одном из спусков к Волге, во дворе, находился за гаражами пустой сарайчик, в котором Коля уже несколько раз ночевал, когда стояла теплая погода. Сарайчик принадлежал дворняге Дику, обветшалому псу с перебитой лапой.
Первый раз Коля столкнулся с Диком, когда набрел на этот сарайчик и обнаружил там подстилку из старой телогрейки и истрепанного одеяла. Коля уже улегся и приготовился ко сну, когда услышал рычание собаки. Она скалила зубы и сверкала глазами.
Сквозь щели между досок пробивался свет, и Коля разглядел, что собака держит на весу пораненную лапу. Собака рычала скорее оттого, что заняли ее место, чем от злости. Коля это понял и начал разговаривать с псом и звать его к себе. Пес сомневался в намерениях Коли, но мальчик дал ему поесть, достав захваченные дома хлеб и консервы. Примирение состоялось не сразу, но пес все же дал себя погладить. В рюкзачке у Коли находилась походная аптечка, и утром Коля с трудом, но уговорил пса на перевязку. Пес был старым и умным и не одичал, хотя хозяева бросили его, переехав то ли на новую квартиру, то ли в особняк за городом.
Коля не знал, как звали собаку, и окликал ее разными именами, но собака не откликалась. Но однажды, когда они ночевали вместе уже в четвертый или в пятый раз, мальчик сказал: «Дик», — и собака сразу же повернула к нему свою вытянутую вперед морду.
— Ну наконец-то, — сказал Коля, протянув для приветствия руку. Дик смущенно облизнулся и дал Коле лапу. Коля тихонько засмеялся, а когда перебинтовал псу лапу, с удовольствием отметил, что рана заживает.
Так началась их дружба, и Коля наведывался к Дику не только на ночлег, но и когда пытался примириться с родителями и жил дома. До того дня, когда отец, снова пьяный, не избил Колю в очередной раз. Отец вроде был нормальным человеком, хорошим токарем, но когда напивался, мрачнел, язвил, злоба, накопленная за день, прорывалась, и ему обязательно надо было подраться, избить кого-то из собутыльников, жену, сына. Предлог для буйства отыскивался всегда, а когда закрыли цех и отец долгое время оставался без работы, ужиться с ним смогла только Колина мать. Уйти ей было некуда, муж большую часть зарплаты приносил домой, к тому же и она стала выпивать вместе с ним — так было легче угомонить его и уложить в постель.
Коля зашел в сарайчик и едва устоял на ногах. Дик, взвизгнув, подбежал к нему и закинул лапы на грудь мальчишки. Коля почувствовал, как шершавый язык лизнул ему щеку.
— Тихо ты, — Коля сбросил лапы Дика. — Сидеть, обормот. Чуть не сбил меня. Дай хоть отдышаться. Ну и холодран. Как же мы с тобой тут будем? Может, пойдем поищем подвал или чердак?
Коля нашел консервную банку с огарком свечи, зажег ее, прикрыв так, чтобы свет не был виден со двора, разложил на подстилке еду.
— Ну вот, Дик, пир горой у нас. Да погоди ты, не торопись, все твое. А это мое.
Коля старался есть помедленнее, считая, что чем тщательнее жуешь, тем больше насытишься.
— Ну, с Новым годом, Дик. И с Рождеством.
Поели, попили водички — Коля из бутылочки «Рамено», а Дик из своей плошки. Коля закурил, и Дик отстранился, недовольно отвернув морду.
— Не сердись, я курить не буду. Потому что скоро тренировки, а настоящему хоккеисту курить воспрещается. Да и дрянь это, короче. Я закурил, потому что как вроде легче, когда покуришь. Ну-ну, не буду, все.
Мальчик тщательно загасил сигарету, и тогда Дик положил ему свою морду на колени.
— Ну, ложись-ка поближе. Так теплее. Ладно, я маленько отдохну, а потом мы с тобой отсюда уйдем. Народ угомонится, все разойдутся по домам пировать… И мы с тобой что-нибудь отыщем… Что-нибудь…
Мальчик и собака прижались друг к другу, и Коля поджал ноги, чтобы ступни не мерзли, а то они стали совсем как ледышки. И спина мерзла, потому что курточка не спасала от мороза, а Дик согревал лишь грудь.
— Ниче, Дик, — шептал Коля, засыпая, — прорвемся…
И тут перед ним предстал тот же самый дедушка, которого он впервые увидел в электричке, когда первый раз ушел из дома.
Дедушка неизвестно откуда появился, оказавшись прямо напротив Коли. Бородка у него была седая, брови тоже седые, а глаза большие и голубые, как у Марины Николаевны. От дедушки исходило тепло, и Коля сразу же согрелся, хотя только что дрожал от холода, приткнувшись к спинке сиденья.
— Ну что, Коля, — сказал дедушка, — согрелся?
Коля не ответил, лишь удивился, что у дедушки белые крепкие зубы, а кожа на лбу и на щеках молодая, чистая и как будто даже светящаяся.
— Ты вот к тетке Варе едешь, а не знаешь, что ей велено тебя домой вернуть.
— А откуда…
— Знаю, да и не только про это.
С двух сторон в вагон вошли контролеры, и Коля понял, что попался.
— Не волнуйся, у меня и на тебя билет есть, — сказал дедушка. — Я припас.
Контролеры проверили билеты и ушли.
— Ты у тетки переночуй и возвращайся домой. Отец у тебя сам прощения попросит.
— Вы Дед Мороз, что ли? — с усмешкой спросил Коля. — Так ведь не Новый год.
— А все равно праздник — твой и мой.
— Какой еще праздник?
— 19 декабря по новому стилю. Знай, что это Николин день.
— А, тетя Варя мне рассказывала… что-то такое… Так вы в самом деле существуете? Или это мне снится?
— Ну и что же, что снится. Если сон хороший, зачем же его прогонять? Ты поспи, поспи. Отдохни. Но только послушайся меня, хорошо?
— Хорошо, — согласился Коля и открыл глаза, и увидел в окне здание вокзальчика того городка, где жила тетя Варя, мамина сестра.
…И вот сейчас, когда Коля спал, время от времени вздрагивая от холода, дедушка Николай явился ему снова.
Сразу стало теплее, и Коля перестал дрожать. Он улыбнулся ответно на улыбку дедушки.
— Вот классно, что вы пришли. А я думал, что больше вас никогда не увижу.
— Вставай, Николенька, нам пора идти.
Так его звала только мама — в то время, когда еще не пила.
— А куда мы пойдем? Только я без Дика никуда.
— И Дика возьмем. Пусть и он на нашем катке покатается.
— На катке? Да разве собаки могут на коньках?
— Увидишь. Идем.
Рука у дедушки Николая была легкая и теплая.
Дик поднялся на все четыре лапы, даже на свою хромую, отряхнулся, стал гладким и чистым, и хвост загнулся дугой, а глаза засияли. И Коле даже показалось, что Дик улыбнулся.
Только они вышли из сарайчика, как перед ними открылся сверкающий серебром каток, а на нем много мальчишек и девчонок, и все легко скользят вокруг огромной елки, усыпанной огнями и белыми светящимися шарами. Вот промчался мимо Васька, подпрыгнул, пролетел по воздуху метра три и плавно приземлился. А это кто? Неужели Даша Комарова из его подъезда, которую вывозят подышать свежим воздухом на инвалидной коляске? Даша от рождения не может ходить, потому что отец ее был наркоманом, умер, а дочь оставил на земле инвалидом на всю жизнь. Да и жизнь эта, как говорили соседи, у Даши будет очень короткая.
— Гляди, я выше Васьки прыгну! — кричит Даша, взмывает в воздух и летит, раскинув руки в стороны, а потом опускается на лед и кружится не хуже Ирины Родниной.
— Колян! Лепеха! — это катится к нему Серега и, резко тормознув, так, что серебряные искры сыплются вокруг, протягивает ему хоккейную клюшку. — Держи, это твоя!
Коля берет клюшку и глазам своим не верит — это она, та самая, которую отец изрубил топором, надсаживаясь и рыча от ярости, потому что клюшка никак не разрубалась, отличная была клюшка, сделанная по новейшим технологиям. А самое главное, был на ней автограф самого Вадима Колодина, лучшего нападающего любимой всеми пацанами команды «Торпедо».
Из-за этой клюшки Коля и сбежал в третий раз, потому что боролся с отцом, спасая клюшку и рискуя быть зарубленным.
Коля взял клюшку, увидел, что он на коньках, в полной хоккейной форме. Помчался вперед, перекидывая шайбу слева направо, справа налево, сделал вираж и, весь подавшись вперед, как Колодин, щелкнул, и шайба влетела в левый угол ворот — так было тогда, в решающем поединке с московским «Динамо», когда Коля забросил победную шайбу.
Коля поднял клюшку и сразу попал в объятия друзей по «Стреле», его хлопали по плечам, по каске, и он счастливо смеялся.
— Молоток, Лепеха! — кричат все, и, взявшись за руки, они скользят к елке и кружат вокруг нее веселый хоровод.
И тут он видит Марину Николаевну в легком белом платье с золотистыми звездами. И маму — ту, молодую, красивую, которую он помнил всегда, когда закрывал глаза и засыпал и когда каждый Новый год и на Рождество она пела ему:
Маленькой елочке холодно зимой,
Из лесу елочку взяли мы домой…
А вот и дедушка Николай, и лицо его светится, бородка серебрится, а от глаз исходят тонкие лучики. Коля подъезжает к нему и не знает, что сказать от переполняющих душу чувств, и крепко прижимается к нему.
— Не меня благодари, а Его, — дедушка Николай показывает на то место, где стоит Он, в белом хитоне и с рассыпанными по плечам кудрями.
— А можно, можно к Нему подойти?
— Можно, — слышит он голос, и видит Его лицо, и скользит к Нему.
И Христос обнимает его и утирает детскую теплую слезу.

Алексей Солоницын

г. Самара

08.12.2008

Рис. Германа Дудичева