Матушка Куражова и ее сыновья

См. также

Глава из романа.

— Они! — отец Петр, худощавый молодой человек с аскетическим лицом и блестящими быстрыми глазами, испуганно глянул на своего друга по семинарии. — Матушке сказать!
Он хотел было отойти от окна, в которое они напряженно смотрели, но отец Василий остановил его:
— Подожди, не суетись. Может, это и не они вовсе.
— Они! Гляди, сама Сторожиха приехала! Господи, спаси и сохрани!
Он побежал бы в другой конец коридора, где находилась келья матушки Анны, настоятельницы Дома милосердия, но отец Василий опять остановил его:
— Сказано, не суетись. Поглядим, кто с ней приехал. Ага, капитан. Краснов, кажется?
— Да, Сергей Иванович.
— А это кто же?
Из окна второго этажа хорошо было видно, как из черной матово отсвечивающей «Тойоты» выходили люди, которых так боялся отец Петр.
Это были заместитель главы администрации Кручинска Сторожева, которую за гренадерскую комплекцию и суровый нрав в городе звали Сторожихой; капитан милиции, поджарый, в камуфляжной куртке и форменных брюках Сергей Краснов, служивый лет тридцати; невысокий, но стройный, с непокрытой головой, в черном пальто, в белой рубашке с галстуком, с папкой, которую он держал, как оружие, на изготовке, юрисконсульт мэрии Мирон Суцепин, выпускник местного университета, успешно начавший свой путь — наверх, разумеется.
Накануне выпал снег, и сквер у маленькой церкви Великомученика Пантелеимона выглядел нарядно, словно приготовился к празднику. Деревья в белых опушках роняли искрившиеся на морозном солнце снежинки, и они падали на великолепную укладку желтовато-серых волос Сторожевой и столь же элегантную прическу черных, блестящих, с пробором, волос Мирона Суцепина.
Пока начальствующие входили в помещение бывшего здания детского сада, а ныне Дома милосердия при церкви, построенной рядом, отец Петр и отец Василий вместе с матушкой Анной спустились по лестнице в прихожую, и там, встретив гостей, провели их в кабинетик настоятельницы, где кое-как всем удалось разместиться.
На столе стояло все необходимое для чаепития, и когда матушка спросила: «Чаю, Ирина Сергеевна?», та отрицательно-повелительным жестом остановила настоятельницу, сказав:
— У нас мало времени, Анна Николаевна. Давайте займемся делом. Приступайте, Мирон Викторович.
Молодой человек такой приятной наружности (его Сторожева заприметила еще студентом на конкурсе «Призвание — признание», где Суцепин выиграл главный приз) быстро раскрыл папку и, чуть улыбнувшись, сказал:
— Вот предписание, Анна Николаевна. А это решение администрации. Ознакомьтесь.
Бумаги прочли сначала матушка Анна, потом священники.
Дело о закрытии Дома милосердия тянулось с весны, когда за воспитанником Игорем Соколовым приехала мать. Она написала заявления в суд, в городскую администрацию, и еще на телевидение и в газеты, что у нее насильно отняли сына и держат в каком-то приюте, который нигде не числится и представляет собой неизвестно что. Да и сама так называемая матушка не имеет права называться духовным именем, потому что монахиней не является, а всего лишь педагог по образованию и работала обыкновенным учителем русского языка и литературы.
Игоря Соколова, или Соколенка, как звали его сверстники, потому что он хорошо играл в футбол и вообще пацан что надо, вернули домой в Киргизию, теперь соседнее государство, в город Бишкек, с прежним названием Фрунзе.
Но Соколенок снова сбежал, пересек три государственные границы — Киргизии, Казахстана, России — и опять оказался у матушки Анны.
И вот дело приняло такой оборот, что администрация города решила закрыть Дом милосердия.
— Но Игоря уже второй день у нас нет, — сказал отец Петр, явно волнуясь. — И мы не знаем, где он.
— Что я говорил, — сказал, наливая себе чаю, капитан Краснов, глянув на Сторожеву. — У них система оповещения — как на войне.
— Вы бы лучше осмотрели помещение, — строго сказала Сторожева.
— Да это пожалуйста, Ирина Сергеевна. Только безполезно.
— Ладно, Соколова объявим в розыск, — она научилась сдерживать раздражение, но матушка Анна видела, как поигрывают желваки на скулах Сторожевой. — Мирон Викторович, покажите решение администрации по поводу этого дома. И объясните юридическую сторону вопроса.
— Да, Ирина Сергеевна. Понимая всю сложность дела и ваши благородные порывы, Анна Николаевна, администрация все же решила так называемый Дом милосердия закрыть, так как ему нельзя придать в настоящий момент юридический статус. Церковь у нас отделена от государства, и поэтому она не вправе брать на себя функции государственного учреждения. То есть подменять детские дома и другие воспитательные учреждения, которых у нас в городе к тому же достаточно. Здесь указаны соответствующие статьи Закона, нарушенные прежним главой администрации, когда он подписывал договор о сотрудничестве с этим приходом. Исправляя эти нарушения, новый глава города подписал распоряжение, на основании которого ваш дом, к сожалению, закрывается. Детей надо отправить к родителям. А чьи адреса не выяснены, увезем в спецраспределитель. У вас сейчас шестеро детей?
— С Соколовым — семеро, — сказала матушка. Лицо ее, бледность которого подчеркивал монашеский платок, наглухо завязанный под подбородком, казалось, побелело еще больше, а серые газа, крупные от природы, стали как будто еще крупней. В серой суконной рясе, в такого же цвета платке, всем своим видом она являла милосердие и помощь людям, но сейчас надо было оказывать сопротивление. До самого последнего момента матушка Анна не верила, что Дом милосердия решат закрыть. Тем более Владыка Вадим просил защиты у нового мэра и говорил, что нечего безпокоиться. И вот…
— Подождите, — отец Василий по своей привычке наклонился над столом, разделяющим противоборствующие стороны, и пристально посмотрел в глаза Сторожевой. Ее подкрашенные ресницы над подкрашенными веками не моргали, а зеленоватые глаза смотрели с нагловатой уверенностью в своей правоте. — Вы же знаете положение во всех семьях воспитанников. Если это хоть в малой степени можно назвать семьями…
— Дела подопечных нами изучены, — твердо сказала Сторожева. — Родителей обяжут заниматься детьми.
— Обяжут? Одумайтесь, Ирина Сергеевна. У Пети Жбанкова мать совершенно спилась. У Толи Зайцева отец опять сидит, а мать неизвестно где. Жене Весенину нельзя возвращаться домой, потому что мать его запирает дома одного…
— Нам все хорошо известно. Будет принято решение о лишении родительских прав, кого еще не лишили. А ребят отправим в детские дома, — мягко, все так же слегка улыбаясь, сказал Суцепин. — И когда определим…
— Да чего тут определять, если дети бегут от вас без оглядки! — отец Петр, характером вспыльчивый, смиряющий себя молитвами и строгими постами, не выдержав, повысил голос до крика. — Вы что, не читали и не слышали, что творится в ваших детских домах!
— Отец Петр, успокойся, прошу тебя, — отец Василий, сидевший рядом с другом, резко дернул его за рукав рясы. — Извините, Ирина Сергеевна. Позвольте мне два слова сказать как председателю попечительского совета…
— Все слова уже сказаны, — Сторожева встала, выпрямившись во весь свой внушительный рост. — До конца недели помещение должно быть освобождено. Из райотдела милиции будут к вам наведываться, так что не советую волокитить. Детей заберем завтра с утра. Накормите их, соберите в дорогу. А вам, Анна Николаевна, надо особо поговорить с детьми, подготовить их психологически. И объяснить, что самое ужасное для них — побег. Все равно их задержат. Так что лучше всего не причинять детям страдания. Вы поняли меня?
— Поняла, — тихо ответила матушка Анна.
Сторожева резко открыла дверь, увидела стоящих в коридоре женщин в серых рясах и белых платках с красными крестами. С ними немолодого, но крепкого еще человека с седой бородкой и усами. Сестры — одна из них несла послушание как врач и воспитатель, другая как сестра-хозяйка, третья — повариха, еще уборщица и дядя Веня — сторож, столяр, слесарь-сантехник в одном лице — весь персонал Дома милосердия в полном составе ожидал вынесения приговора.
За ними, у открытых дверей в спальную комнату, стояли шестеро детей. Седьмой, Игорь Соколов, отсутствовал.
Депутация, возглавляемая Сторожевой, молча прошла мимо тех, кому предписано было убираться восвояси.
В кабинете настоятельницы сидели молча, и каждый думал, что же делать дальше.
В дверь постучались, и вошли сестры. Дети тоже подошли к кабинету, но дядя Веня их остановил:
— Вам скажут, подождите пока. Идите, идите, — и дядя Веня взмахнул руками так, как загонял кур в курятник.
Но пацаны не послушались его.
— Что же делать? — спросила сестра с лицом строгим, немолодым, но без морщин. В очках, худощавая, скуластая, с миндалевидным разрезом темных глаз, она походила на школьную учительницу, если бы не ряса и платок с крестом.
Это была Вера Стрыгина, жена художника.
— Собирать детей, — сказала матушка Анна. — Она же сказала — «завтра утром».
— Есть вариант, — начал отец Петр. — Во-первых, мы можем обжаловать решение администрации в суде. — Ведь заключался договор на аренду этого помещения. Надо поднять документы. А детей можно растолкать по домам прихожан. И когда суд состоится…
— Отец Петр, ты прямо как дитя малое, — перебил его отец Василий. — Они приедут с милицией. Одни на дверях станут, другие будут детей в машину сажать. А потом за наше имущество примутся таким же образом — все будут выносить на улицу, что мы не уберем. Поставят охрану, сменят замки. Примутся первым делом за ремонт — будет тут какой-нибудь офис какой-нибудь фирмы из благодетелей Сторожевой. Эта процедура называется рейдерством. Не слышал?
— Я не как ты — телевизор не смотрю, газет не читаю, — неприязненно ответил отец Петр. — Это ты у нас все знаешь и понимаешь.
— Не раздражайся, отец Петр. Положение тяжелое. Так, матушка?
— Так. Мне надо с детьми поговорить.
Она прошла в комнату, которую оборудовали для занятий. Класс оформили в соседней школе как шестой — он наиболее подходил ребятам по возрасту. Преподавали матушка Анна и сестра Вера, отец Петр — у всех имелись дипломы о высшем образовании.
— Это последний наш урок, — начала матушка Анна, когда ребята уселись, как обычно, за столы. — Бог даст, продолжим наши занятия на будущий год — если нам удастся сохранить наш Дом. А пока нас закрывают.
По лицам ребят она видела, что они не понимают, почему им надо уезжать отсюда, где они прожили почти два года. И где на них не кричат, не бьют, не издеваются. А учат не только школьным предметам, но и тому, как надо жить, когда у тебя есть Отец Небесный.
Вот Эрик Греков, Грек, — вор. На исповеди признался отцу Петру, что когда попался на квартирной краже, удирая, ударил женщину ножом. Она упала, а он убежал. И не знает, выжила та женщина, или нет. Вроде бы в руку попал, есть шанс, что выжила…
Греку тринадцать лет, он самый старший. Отец и мать от него отказались, сами сдали сына в милицию. Оттуда — в детдом.
Вот Петя Жбанков, Жбан, — карманник. Ловили дважды, и оба раза избивали так, что у него после перелома неправильно сросшаяся рука, согнутая в локте, шрамы на щеке и на голове. Отца нет, мать спилась окончательно.
Толя Зайцев, Заяц, — кареглазый красивый мальчик десяти лет. Отец сидит, мать проститутка, лишена родительских прав. В детдоме Толика били, унижали — можно лишь догадаться, каково ему приходилось: по ночам он кричал, плакал почти год, с тех пор как его подобрала в подвале матушка Анна.
Женя Весенин, прозвище Мелкий, — худющий, маленького росточка. Сколько его ни кормили, все равно никак не наестся и прячет хлеб под матрац. Отца тоже нет, мать без определенных занятий. Она оставляла Женю одного, запирала. Он вылезал из квартиры через форточку, попрошайничал.
Алеша Чуднов — Чудик, заика. Мать лишена родительских прав. Где отец — неизвестно.
Скрипнула дверь, в класс протиснулся Соколенок. Следом за ним вошла, став рядом, Катя Иванова, по прозвищу Колян.
Эту девочку двенадцати лет привел после второго побега Соколенок. Думали, что это пацан, потому что Катя носила брюки, куртку и пострижена была под нуль. А потом, когда матушка Вера повела ее в душевую, выяснилось, что Колян вовсе не Коля, а Катя, хотя курит и в футбол играет. На баскетбольной площадке, где гоняли мяч, Соколенок и Колян познакомились. После игры выяснилось, что Колян тоже в бегах, и Соколенок привел ее к матушке Анне.
— Ты где был? — спросила матушка Анна Соколенка.
— У соседей, в кочегарке.
— Где дядя Веня живет? Он тебя видел?
— Нет. Когда он приходил, я в старый ящик для угля залазил.
В доме, где жил дядя Веня, он подрабатывал в кочегарке.
— Голодал?
— Нет. Колян приносила поесть.
Катю Иванову определили работать на кухне, оформили как помощника повара.
О Кате удалось лишь узнать, что фамилия ее Иванова, что жила она на окраине Кручинска, в Дубках, где, как грибы после дождя, стали строиться особняки. Деревянный дом бабушки Кати неожиданно загорелся (может, подожгли, а может проводка вспыхнула), бабушка сгорела, а Катя чудом спаслась — вытащил из горящего дома сосед.
Катя от рождения плохо говорила, а после пожара произносить могла лишь некоторые слова, а так лишь мычание вырывалось из ее уст. Хотели определить ее в детдом, но она предпочла жизнь на Волге, устроив себе жилище в пещере на склоне горы. Когда ночами стало холодно, она переместилась в город, облюбовав один из подвалов. Днем около дома гоняли мяч, вот тут она и встретила Соколенка.
Игорь в те осенние дни только что добрался до Кручинска. Это о нем разгорелись такие споры на телевидении, в прессе. Матери он нужен был в основном как грузчик. Таскал ящики то с фруктами, то с газировкой, то с другимипродуктами и напитками. Но Соколенок любил футбол и ненавидел торгашей, которые ночевали у матери и часто менялись…
— Садитесь. Вот что, дети… Не знаю, что вам сказать на прощанье. Все так быстро произошло… Будем молиться, просить заступничества Отца нашего Небесного и Богоматери. Они нас не оставят. Каждый из вас теперь знает, что только молитвой надо спасаться в трудную минуту. И лишь потом что-то делать. Вот…
— Но почему нас разгоняют? Что плохого мы сделали?
Губы Грека покривились, обнажились желтоватые зубы от курения не только сигарет, но и анаши. От этих привычек он начал отвыкать, находясь под неусыпным наблюдением сестры Веры, которая лечила его по особой системе.
— Я вам сказала, что скоро наше время придет, вы только запаситесь терпением. А мы с сестрой Верой будем за вас молиться и навещать.
— Я в детдом не пойду, — угрюмо сказал Петя Жбан, коренастый подросток — тот, у которого были шрамы на щеке и на голове.
— И я, — тихо поддакнул Алеша Чудик, которого от одного упоминания о детском доме передергивало.
— И я, — подал голос Женя Мелкий.
— Подождите-подождите, — быстро сказала матушка Анна. — Вы что, не видите — зима на дворе! В детдоме, где вы находились, теперь сменилось руководство, иная складывается обстановка. А если будете бомжевать, придется красть, и попадете в колонию для несовершеннолетних. А там гораздо хуже…
— Все одно — тюрьма, — сказал Игорь Соколенок.
— Почему же, Игорь? Разница в людях. В колонии народ другой. И нам с сестрой Верой добираться до вас будет тяжело.
Это довод, кажется, показался самым убедительным.
— Да и ситуация может измениться, как тогда быть? — продолжала убеждать матушка Анна. — В колонии надо отбывать срок, а из детдома вас можно забрать в любой момент — лишь документы подготовить.
— Документы, — повторил Соколенок. — Волокита! Меня один тренер, Павел Иванович, в Бишкеке хотел к себе взять, так мать как взвилась! И комиссии разные, и везде тетки, и почему-то все толстые, размалеванные…
«Усыновить! — пронеслось в сознании матушки Анны. — Если они будут моими детьми, кто посмеет нас выселить? Надо прежде усыновлять, а потом и селить в нашем Доме! Как же я раньше не догадалась?»
Но тут же возникла и другая мысль:
«А как же монашеский постриг? Владыка сказал, готовиться…»
Соколенок что-то еще говорил, но матушка Анна прослушала, что именно.
Она встрепенулась и улыбнулась радостно.
— Что, матушка? — спросила Вера, заметив, как преобразилось лицо начальницы.
— Так… Ничего, дети. Кажется, выход есть. Правда, может выйти долгая история. Игорь правильно сказал — волокита. Но мы с Божьей помощью все одолеем. Только я об одном вас прошу — не разбегайтесь! Пусть детдом. Но ведь это ненадолго. А потом уже никто не сможет разлучить нас — никто и никогда!
Серые глаза ее сияли.
Дети притихли, смотря на матушку Анну с удивлением и робкой надеждой.
— Что ты надумала матушка, скажи? — допытывалась сестра Вера.
— Не сейчас, подожди. Надо батюшек подождать.
Сестра Вера достала из кармана рясы мобильник и набрала номер телефона отца Петра.
— Владыка благословил дом ни в коем случае не отдавать, — ответил отец Петр. — Документы в суд надо отвезти в крайнем случае завтра.
— А дети?
— Детей пока придется отдать, ничего не поделаешь.
Матушка Анна взяла мобильник из рук сестры Веры.
— Отец Петр, узнай, когда Владыка сможет меня принять. У меня есть одно предложение по поводу детей.
— Какое?
— Когда приедете, рассажу.
Она отдала телефон сестре Вере, оглядела детей все тем же просветленным взглядом.
— Вот что, дети. Выслушайте меня внимательно и обдумайте хорошенько, прежде чем ответить, — она прерывисто вздохнула и осенила себя крестом. — Что если я подам документы, чтобы усыновить всех вас? Вы согласны стать моими сыновьями? И ты, Катя, моей дочкой? Я буду самой настоящей вашей мамой на всю жизнь, понимаете? Жить мы будем здесь, нас никто не посмеет отсюда выгнать.
— М-м-м-м-а, — замычала Катя-Колян и бросилась к матушке Анне.
Встал со стула и тоже подошел к матушке Женя Мелкий. Потом Алеша Чудик.
— А вы? — спросила матушка остальных ребят.
— Конечно, согласен, — сказал Петя.
— Я бы не бежал в такую даль, если бы не вы и не отец Петр, — сказал Соколенок.
— А ты? — обратилась матушка к Эрику Греку.
— Я вас недостоин, — сказал Эрик, опустив голову. — Я женщину, может, убил.
— Так ведь это в прошлом. Ты же раскаялся. Вспомни разбойника благоразумного. Он висел на кресте по правую руку от Христа. Вспомнил?
— Да.
— Ну?
— Вы хорошая. А мы…
— Вы теперь братья. А Катя ваша сестра.
Сестра Вера сняла очки и попыталась остановить слезы, которые совершенно неожиданно полились из ее миндалевидных глаз.

Рис. Г. Дудичева

См. также