Дымка

Сказочная повесть для детей.

Продолжение. Начало см.

Где ты, Пират?..

Он не пришёл ни ночью, ни утром. И целый день я напрасно вглядывался в протоптанную нами тропинку между снежных кочек. Пирата не было. Я сам поил Мурзика лекарством, сам приносил ему еду. Один раз я чуть не попался в лапы своим заклятым врагам — уличным котам. Хорошо, вовремя заметил их приближение и успел отбежать с кусочком заветренной колбаски в зубах.
Неужели Пират попал в беду?
Могло ведь случиться всё что угодно. Он мог угодить под колёса машины (как ни старался я втолковать коту, что дорогу можно переходить только на зелёный сигнал светофора, он так и не смог понять, что такое светофор и что значит — сигнал). На него могли напасть бродячие псы или  — не лучше — злые мальчишки. Уж я-то знаю, на что они способны…
И Мурзик тоже очень волновался, то и дело спрашивал меня, где же его милый папка.
Ещё сначала он крепился, а потом стал горько плакать, звать отца.
Я попытался уговорить его: папа скоро придёт, он ушёл по делам… — но малыш не унимался.
— Мама тоже по делам ушла… — и где она? Я что теперь — совсем сироткой останусь?..
Тогда мне пришлось пригрозить, что если он сейчас же не перестанет плакать, уйду и я — и уж точно не вернусь!
Мурзик притих и только тихонько повсхлипывал, а потом успокоился, прижался ко мне и умоляюще глянул в глаза:
— Дымочка, ты меня не бросишь? Никуда не уйдешь?
— Не уйду, если ты хныкать не будешь.
И всё-таки — где же Пират? Уже второй вечер мы без него. Когда же он вернётся? И вернётся ли?..
От грустных размышлений меня оторвал жалобный писк Мурзика:
— Ды-ым, я есть хочу!
— Да у тебя же ещё немножко сухого корма осталось — погрызи!
— Ага-а, сам-то ты его не грызёшь, а меня пичкаешь чем попало…
Он капризничал, да ведь больным всегда хочется чего-нибудь вкусненького… Когда я болел, мама не знала, чем меня и накормить.
Я тяжело вздохнул. Идти к мусорному контейнеру, рыться в гадких отбросах не хотелось. Но  — я теперь у Мурзика единственный кормилец. Надо идти.
— Ну ладно, ты пока подремли, а я схожу поищу чего-нибудь повкуснее! — утешил я больного котёнка.
Я заботливо поправил сползшее с Мурзика одеяльце и, поёживаясь от мороза, вышел из домика.
Вроде бы только что занялись сумерки, но как быстро стемнело! Ночная тьма окутала заснеженный двор. В домах, обступивших неровный квадрат двора, зажглись окна. Вот и в нашей квартире светятся окна в большой комнате и на кухне. Мама, наверное, что-то готовит — а вдруг да звякнет звонок, и на пороге окажется её сынок Димка — изголодавшийся, замёрзший… Я так и представил себе, как мама бросается ко мне:
— Сынка мой, сынка, где же ты так долго был!.. Ну идём скорее, я твоих любимых пирожков с зелёным луком напекла. Сейчас горяченького чайку налью…
Нет, не думать об этом, не смотреть на мамины окна!..
Я с трудом отвёл глаза от жёлтых окошек и побежал в другую сторону, к мусорке. Снег совсем затвердел от мороза, и лапы скользили на хрусткой корке наста.
Не так-то просто вскарабкаться в контейнер маленькому котёнку! Хорошо, что дворники не убрали кучку старого хлама, и я взобрался сначала на сломанный стул, с него — на спинку от кровати, а уж оттуда — прямиком на мусорные пакеты, выброшенные в контейнер. Пришлось довольно долго копаться в них, преодолевая отвращение, пока я не наткнулся на совсем нетронутую котлету. Ну да — она уже была несвежей, с душком, но есть вполне можно, Мурзик от неё вряд ли откажется. Уж всё лучше, чем слипшийся сухой корм.
С котлетой в зубах я спрыгнул на снег. И…
— Ну вот ты и попа-ааался! — услышал я зловещее мяуканье прямо перед собой. Как же я не заметил Проныру: он, похоже, поджидал меня. А слева и справа неспешно выдвигались ещё две слишком хорошо памятные тени.
— Ты тут, небось, совсем соскучился без нас, — не унимался Проныра. — А мы — вот они.
— Ну-ка, чё ты там стянул — давай сюда! — рыкнул Толстяк.
А грязно-серый выгнул спину и зашипел:
— Это наш-ш-ше мяс-с-со! Вс-сё тут — наш-ш-шшше!
— Теперь тебе Пират не поможет! Всё — был король двора, да весь вышел! — Проныра так и затанцевал, вихляясь перед моим носом. Коты не спешили разделаться со мной, ведь теперь меня некому было защитить!
Я приготовился к бою — может быть, последнему в моей жизни.
Отбросив котлету за спину, я быстро прикрыл её хвостом, а сам сжался в комок. Бедный Мурзик, что же теперь будет с ним!
То ли темнота подвела, то ли собственное нетерпение, но жадные коты рванули ко мне одновременно — и столкнулись лбами! Ох и заорали же они противными голосами, ох и разозлились! Проныра надавал тумаков грязно-серому, тот вонзил зубы в лапу Толстяка, а Толстый набросился на Проныру. Они сцепились в рычащий и визжащий клубок и покатились по снегу.
Я не стал долго разглядывать это побоище и, подхватив котлету, кинулся наутёк. Может быть, мне и удалось бы сбежать, но кто-то из котов заметил это, крикнул: братва, держи мальца, не то удерёт! — и клубок распался. Коты помчались за мной.
Я был уже у самого домика — и припустил изо всех сил, торопясь хотя бы забросить котлету Мурзику. А потом уж — будь что будет!
И это мне удалось. Котлета шлёпнулась в глубине домика, рядом с крепко спящим Мурзиком. А сам я побежал что есть сил навстречу котам. Надо увести их подальше от моего маленького друга! Вот сейчас — отбежать в сторону… прижаться спиной к дереву… А может быть, взобраться на ветку?
Но  — не успеть! — коты уже были рядом. Они злобно вращали зелёными и жёлтыми глазищами, выкрикивали самые страшные угрозы.
Что я могу — такой маленький?
Я огляделся. Прямо у моих ног лежали небольшие комышки льда. Что ж, получайте, зверюги — просто так меня не возьмёте!
И я изо всех сил ударил задними лапами в один комышек, направляя его прямо в Проныру, потом другой полетел в Толстяка, досталось и грязно-серому. Коты опешили. Они не ожидали такого отпора и даже струхнули. Но… маленькие комышки кончились, а те, что побольше, мне не сдвинуть с места, не то что метнуть в кошачью стаю.
— Муррр-рзавец эдакий! — злобно зарычал Толстяк. — Отойди, братва, я его сам сейчас придушу! Нет — раздеру когтями!.. На котлеты разделаю!
Бежать было некуда.
Если только — вперёд, самому броситься на котов и погибнуть в битве… Прости, милая мама, что я никогда не вернусь!..
— Стоя-ать! — ой, да неужели… да нет — неужели это он, Пират?!
Я, не стыдясь, заплакал от радости.
— Я вам что сказал: не трогать мальчишку! — Пират встал перед котами, заслоняя меня своей грозно вздыбленной спиной.
— Пира-атушка, да что-оо ты, — униженно заныл Проныра. — Мы и не думали его трогать, так — поиграть немножко хотели. А он не так понял… И вообще я тут ни при чём: это всё Толстый, ему малец в глаз ледышкой залепил, а я… просто мимо проходил…
И он отбежал на несколько шагов назад, умильно глядя на вернувшегося короля двора.
Толстяк аж поперхнулся от возмущения:
— Пре… преда-атель! Да ты же сам первым подбивал. Ты говорил: Пирата больше нет, теперь мы сами будем хозяйничать во дворе!..
— А ну брысь отсюда все! И попадитесь мне только под горячую лапу — не помилую!
Коты брызнули в разные стороны, не веря, что так легко отделались.
Но в темноте да в пылу свары они не успели разглядеть, что Пират только хорохорился перед ними, а сам был измучен, устал донельзя. Он еле приплёлся домой — с истёртыми в кровь лапами, зато с целым пакетом каких-то пахучих травинок. Этот пакет он дотащил до самого домика, но, услышав кошачьи вопли, бросил его у входа и из последних сил побежал ко мне на выручку. Какое же счастье, что он подоспел вовремя!
Мы оба свалились на снег, еле дыша, и с полминуты полежали, приходя в себя. И только потом уже поднялись и побрели к домику. Там-то Пират и показал мне пакет с целебной травой.
— Тут не так уж далеко есть парк, — пояснил он мне, — вот там-то и растёт эта трава. Ох и помучился, пока нашёл да откопал из-под снега!… Ну зато теперь мы точно вылечим Мурзика!
А котёныш услышал наш разговор, приподнял голову и печально спросил:
— Пап, ты опять мне снишься? Лучше не надо, не снись, а то я опять заплачу, и Дымка от меня уйдёт!
Коты не краснеют? Ещё как краснеют! Только под густой шерстью этого не видно. Я почувствовал, как кровь горячей волной прилила к моей мордочке.
— Да не уйду я никуда, не бойся! И отец тебе не снится.
— Пра-авда? Папка, ты пришёл?
Мурзик вскочил и на радостях чуть не сшиб отца с ног.
Пират изумлённо заметил, что к левой лапке сына уже не привязана щепочка-шина. Перехватив его взгляд, котёнок заулыбался, расхвастался:
— А у меня совсем прошли обе лапки! И правая не болит, и левая срослась. Дымка снял повязку, прям зубами разгрыз узелки…
Глазёнки его блестели от радости, и даже кашель ненадолго отпустил его больные лёгкие.
Пират нежно потёрся мордой о его плечико, полизал выздоровевшую лапку, а потом сказал:
— Ну вот, я тебе травы принёс. Лечись, сынок.
— Значит, лекарства пить больше не надо? — с надеждой вопросил Мурзик.
— Надо, — вздохнул кот. — Придётся пока и лекарства, и травку принимать. И из-под одеяла не вздумай вылезать!
— Да я уж и так… — обиделся сын. — Мне Дымка ничего не разрешает! Ни побегать, ни попрыгать…
Нажаловался — и принялся грызть траву. А Пират следил, чтобы сын съел её как можно больше. Я спросил, как эта трава называется. Пират пожал плечами:
— Не знаю… Я же её не по названию искал, а по запаху. Просто вот знаю, что эта травка лечит сильную простуду, а когда животом маешься, нужна совсем другая. Их вообще-то много, разных трав. Это наша аптека!
Я пытался запомнить эту травку, чтобы потом, если понадобится, отыскать её самому. Но ботаник из меня неважный. Ну стебель, листья… — а чем они отличаются от других таких же — понять я не мог.
Пират задрал нос:
— Это тебе не готовые таблетки! Тут, понимаешь, нюх кошачий нужен. Память предков нужна! Вы, люди, чуть что — сразу к врачам: ой, у меня в боку колет, ой, я чиха-аю!.. А мы на всякие мелкости и не обращаем внимания. Ну а уж когда всерьёз прижмёт, — за город, где трава погуще и не так сильно пропахла бензином.
А и правда, трава хоть и пахла препротивно, здорово помогла Мурзику! Уже через три дня он стал дышать совсем легко, без хрипов. И носик стал холодным, а глазки больше не казались стеклянными бусинками. Да мы ведь с Пиратом и лекарства не забывали ему давать. Не хотели и слушать, как Мурзик отчаянно пищит, брыкаясь:
— Не хочу, не буду! Совсем замучили, ветерина-ары!
— Ничего, ничего, вот выпьешь лекарства — и травкой заешь! — приговаривал Пират, пичкая котёнка остатками снадобий.
Он повеселел: ещё немного, и сынишка будет совершенно здоров! Надо только кормить его хорошенько и не давать мёрзнуть.
А как раз в эти дни ударил такой лютый мороз, что птицы падали, замерзая на лету.

Воробышек

Маленький воробьишка затрепыхался в воздухе, на пару мгновений завис невысоко над тропинкой — и рухнул в снег… Бедный, он, наверное, сильно ушибся.
Я подбежал к птенцу, не обращая внимания на стынущие лапки.
Бедняга сжался в серый пушистый комочек. Увидев меня, он только чирикнул в страхе:
— Ч-чито это!.. — из последних силёнок трепыхнулся, пытаясь взлететь, но замёрзшие крылышки не слушались его. Тогда птенчик в ужасе крепко-накрепко зажмурил глаза. Боится, что я его съем, догадался я.
— Не бойся, воробышек, — мурлыкнул я. — Я только хочу тебе помочь!
— Прощай, мамоч-чичи-ка! — он то ли не слышал меня, то ли не поверил в мои добрые намерения.
Нечего делать: я ухватил отчаянно бьющееся пушистое тельце передними лапками и, как снежный комышек или мячик, покатил его по тропке к нашему домику.
Только бы Пирата не было дома!
Ведь он не станет и спрашивать, для чего я прикатил птенца. Уж я-то насмотрелся, как он лихо расправлялся с птицами и покрупнее. Мурзик теперь уже спал не на клочках истлевшей газеты, а на куче мягких пёрышек. Замёрзшие птицы были лёгкой добычей, и ловкий Пират то и дело приносил их на корм сынишке. А тот раздобрел на свежем мясце, окреп. Скоро он уже сможет ходить вместе с Пиратом на охоту…
Ура! — Пирата не было в домике. И я торопливо вкатил пушистый комышек в наше жильё, отряхнул от налипшего снега.
Мурзик проснулся и радостно вскочил, глазёнки вспыхнули зелёными огоньками:
— Мяа-у-со!
— Нет, Мурзик, не мясо! — остановил я его. — Это воробышек… Он совсем замёрз, его надо отогреть — и отпустить!
— Ты чё, глупый, что ли? — удивился котёнок. — Если сам не хочешь есть, отдай мне — я мигом его скушаю. Мне это полезно! — добавил он укоряюще. Как, мол, ты мог забыть — я бедный больной, нуждаюсь в усиленном питании, а ты тут такое удумал!
Но я не поддался на провокацию.
— Как хочешь, а я не позволю слопать воробышка. Тебе и так Пират кучу птиц приносит, но этого малыша мне жалко.
— А меня, значит, не жалко, — пискнул обиженный Мурзик. — Меня можно голодом заморить!.. Ну давай, посмотрим, что с ним, — закончил он неожиданно любопытным голоском.
Мы вдвоём склонились над воробьишкой. Тот в ужасе запищал что-то непонятное, лапки его задёргались. А я обхватил его и прижал к себе, стараясь поскорее согреть своим тёплым телом.
Мурзик деловито заявил:
— Его надо накормить! Когда он поест, быстрее согреется.
— Там в углу была горсточка хлебных крошек, — показал я вытянутым хвостом на дальний угол домика. Я там обычно ел хлеб, и немного крошек просыпалось на пол.
Мурзик набрал их в свой ротик и принёс, высыпал перед птенцом. Котёнок просто умирал от любопытства. Склонив головку, он разглядывал маленького пушистика. А воробышек осторожно приоткрыл глазки, увидел перед своим клювом кучку крошек — и клюнул раз, другой… И только когда не осталось ни одной крошечки, с сожалением захлопнул клюв. При виде двух склонившихся над птенцом котёночьих головок с горящими любопытством глазищами притихший было страх ожил: что если его просто решили откормить, а потом — съесть? Малыш забился в моих крепко сжатых лапах.
— Тише ты, — цыкнул я на него. — Не то услышит Пират, уж он тебя не пожалеет!
Бедный птах снова впал в полуобморочное состояние. Пират? Кто же во дворе не знал этого грозного хищника!
Мы вдвоём с Мурзиком кое-как объяснили птенцу, что постараемся уберечь его от страшного кота.
— Ты только помалкивай и не высовывайся, когда он придёт.
— А он — придёт? Сюда?..
Птенец заметался по домику, волоча опущенные крылышки. Вот глупыш!
— Послушай, пушистик, мы же не станем тебя здесь долго держать, — постарался я его успокоить. — Только согреем — и лети в своё гнёздышко!
— Легко сказать — лети! — заплакал воробьишка. — Крылышки заледенели…
— Вот и ложись, погрейся, наберись немножко сил — тогда и сможешь улететь. Может, и успеешь улететь до прихода Пирата.
Воробышек, кажется, поверил, что я его не обижу, и всем тельцем прижался ко мне. Да ведь и выхода у него не было.
В домик не задувал ветер, пол был устлан толстым слоем всяких лохмотьев, а Мурзик ещё и укутал воробьишку тёпленьким одеялом из махрового полотенца. И птенец довольно быстро отогрелся, ожил.
— Ну я полеч-чу? — спросил он, расправляя крылышки.
— Лети! — ответил я. — А если что, прилетай к нам, ты теперь знаешь, где можно согреться и слегка подкормиться. Только Пирату в лапы не попади!
И птенчик радостно выпорхнул наружу. Мы задрав головы наблюдали, как он взмыл под крышу пятиэтажки.
— Гнездо у него там!.. — с умным видом пояснил мне Мурзик. Как будто я сам этого не знал.
— Ты смотри, отцу не проговорись! — предупредил я котёнка. Он слегка расстроился: думал, вот похвастаю, как мы спасли птенца от холода и голода, а оказывается — надо молчать.
— Да ведь Пират нас с тобой не похвалит за то, что мы отпустили воробьёнка!
— А-а, не похвалит? Ну да, может и поругать, — согласился Мурзёныш.
— Поругать… Он и оттрепать может!
— Ну тогда… Тогда это будет наша тайна!
Нравится мне этот забавный малец!..

Третий — лишний

С некоторых пор я стал замечать, что Пират тяготится моим обществом.
Мурзик выздоровел — и теперь вполне можно было обходиться без моей помощи. Да, котёныш со мной не скучал, когда отца не было дома. Но вскоре Пират стал брать его с собой. Они бежали вместе по двору, и отец учил Мурзика хитростям кошачьей охоты. Показывал, где можно стащить, где — выпросить что-то съестное. Мурзик стал быстро расти. А вот я… я оставался таким же, как в тот день, когда превратился в котёнка, и совсем не взрослел. Ещё немного, и Мурзик станет смотреть на меня свысока, как на глупёныша, которого теперь уже ему придётся защищать от других котов, кормить и заботиться о нём.
Я стал лишним, и долго это продолжаться не могло. Пират был не из тех, кто станет церемониться с чужим котёнком.
Надо было уходить. Но куда?
Я-то всё надеялся, что как только Мурзик выздоровеет, я сразу опять превращусь в человека. Но не тут-то было! Каждый раз, просыпаясь, я не спешил открыть глаза — надеясь, что увижу свои мальчишечьи руки. Но я по-прежнему оставался котёнком.
От мысли, что мне никогда уже не стать человеком, хотелось плакать.
Всё чаще я думал, куда мне теперь идти. Казалось бы, чего проще — к маме! Она с радостью возьмёт меня в память о пропавшем сыне.
Но я не мог быть с ней рядом, видеть её слёзы обо мне — и не иметь возможности даже сказать ей, кто я, утешить хоть словечком.
Разве маме нужен котёнок? Она тоскует по своему сыну, Димке. По не самому послушному, но такому родному мальчишке. А котёнок…
Нет, не мог я прийти к ней в кошачьем обличье.
Я должен был снова стать человеком.
Легко было превратиться в котёнка, а вот в человека — пойди попробуй…

В новую жизнь

В то утро пригрело солнышко, и стало немного потеплее, чем накануне. И я решился: пора!
Мурзик тоже проснулся, сладко потянулся всем телом.
— Приве-ет! — весело мурлыкнул он.
— Привет, дружище!
Пират лениво открыл глаза, легонько пристукнул по полу хвостом.
— Расшумелись! Чего вам не спится? — проворчал он.
— Вы спите, спите, — сказал я. — А я пойду.
— Ты только недолго! — капризно промяукал Мурзик.
Я покачал головой:
— Я совсем ухожу! Прощайте, мои дорогие!
Пират пружинисто поднялся.
— Ещё чего выдумал! Куда тебе идти?
Я ведь уже сказал ему, что к маме — пока я котёнок — не вернусь.
— Не знаю… Но идти надо. Вы меня простите за всё! Мурзик, прости меня, пожалуйста!
— За что? — недоумённо протянул котёнок.
— За то, что чуть не погубил тебя. За глупость мою…
— Я как-нибудь потом объясню ему, — успокоил меня Пират. — Ну если надумал идти — иди. Не тяни кота за хвост… А то — поешь сначала. На голодный желудок новую жизнь начинать тяжело!
— Ничего… Вы за меня не волнуйтесь, я не пропаду!
Я повернул к выходу, опустив голову, чтобы Мурзик не увидел моих слёз. Но он и сам чуть не плакал:
— Пап, скажи ему! Не отпускай, пусть он останется с нами! Дымка, не уходи-и!..
Я быстро выскользнул наружу и побежал по двору, торопясь уйти подальше от когда-то родного дома и от своих друзей.
Прощай, милый Мурзик! Не сердись на меня! И ты, Пират, — прощай!
Из домика вслед мне донёсся хриплый голос Пирата:
— Если что — ты сразу к нам! Мы своих в беде не бросаем!
От этих слов в глазах и носу защипало.
Давно ли я стал — своим?
Я бежал не глядя по сторонам — и чуть не угодил под колёса машины. Бело-голубая милицейская машина отъезжала от нашего подъезда. Я чудом успел шарахнуться из-под колёс и отбежать в сторону.
А от подъезда ко мне бежала мама:
— Дымка, малыш, ты цел?
Она хотела подхватить меня на руки, но я рванул прочь. Нет — милая моя, любимая мама! — нет, я не останусь у тебя!
Я бежал, глотая слёзы, и мысленно обещал маме и самому себе обязательно вернуть человеческий облик. Вот тогда я смогу прийти домой. Не раньше.

По другую сторону дороги

Ох и страшно же, оказывается, перебегать на другую сторону улицы! С тех пор, как поселился в домике вместе с Мурзиком и Пиратом, я не выходил за пределы своего двора и не представлял, как жутко маленькому котёнку перед рычащим потоком пахнущих бензиновым чадом машин.
Как же бедный Пират сумел перебежать дорогу, да к тому же туда и обратно! Да ещё и с тяжёлым пакетом целебной травы в зубах!
Мне всё-таки было легче: я учил в школе правила уличного движения. И мама строго следила, чтобы я не ходил на красный свет, даже если ни одной машины на дороге не видно. Теперь я тоже дождался, когда загорится зелёный глазок светофора, и только тогда рванул через дорогу, обгоняя прохожих. Я мчался, пугливо прижимая уши, сердце колотилось часто-часто. Водитель какой-нибудь машины может ведь и не заметить такого малыша. А может и просто не затормозить ради какого-то уличного котёнка.
Успел! — я выскочил на тротуар и присел, стараясь отдышаться и унять дрожь в отяжелевших лапах.
Всего-то в двух кварталах отсюда — моя школа. Но мне там делать нечего. Лучше не вспоминать, как умеют издеваться над беззащитными котятами-кутятами мальчишки!
Но и сидеть, примерзая к асфальту, тоже не годится.
Я со вздохом поднялся и поплёлся, сам не зная — куда.
Вошёл в довольно большой двор, но тут же выскочил обратно на тротуар, услышав оголтелый лай собачьей своры. И припустил вдоль серых и жёлтых домов, пока не упал в изнеможении. Да ведь, кажется, и лай собак позади давно уже отстал. Хорошо, что псы не погнались за мной — вряд ли я смог бы от них убежать.
Как же плохо живётся на свете одинокому котёнку!
Я огляделся вокруг. Кажется, этот переулок был мне незнаком.
Прямо передо мной за решётчатым забором возвышалась старинная церковь. Так вот куда меня занесло!
К нам в школу незадолго до того злосчастного дня приходил то ли батюшка, то ли священник. Учитель истории Сергей Николаевич подошёл к нему в коридоре, поздоровался за руку:
— Здравствуйте, батюшка!
А директриса Эмилия Яковлевна с кислой улыбкой сказала стоявшим неподалёку ученикам:
— Вот, ребята, к нам священник из церкви пожаловал. Теперь им разрешается тоже в школы заходить иногда… Демократия, знаете ли… Свобода совести…
А мы во все глаза глядели на его странную одежду. Представляете — длинная такая, до полу, как женское платье, но почему-то всё равно понятно, что — не женская. А на груди большой крест, надетый на цепочку.
У этого то ли священника, то ли батюшки была густая борода с проседью и очень внимательные глаза. Он легонько склонил голову, приветствуя нас:
— Здравствуйте, дети!
И тут Ленка Симонова из нашего класса подбежала к нему, руки вместе сложила:
— Благословите, батюшка!
Он улыбнулся, перекрестил ее руки. А Ленка… поцеловала батюшке руку! Мы просто рты пораскрывали — ну и Ленка, во даёт!.. И этот батюшка не вырвал у неё руку, не возмутился — будто так и надо, погладил её по голове:
— Добрый день, Леночка!
Так они, выходит, знакомы! И получается, что никакой это не священник, а батюшка. Ленка-то с ним знакома!
Батюшка прошёл дальше, его, оказывается, пригласили старшеклассники — побеседовать о науке и религии. А мы обступили Ленку, стали расспрашивать, кто этот батюшка.
— Это отец Сергий, священник из Покровской церкви, — важно объяснила она. И окончательно всё запутала. Так кто же он такой?
А Ленка начала рассказывать, что Покровская церковь была построена в нашем городе ещё задолго до революции, потом её отняли у верующих, служившего в ней священника арестовали и сослали далеко на север, и больше он оттуда не вернулся. И только недавно, лет пять назад, церковь наконец-то открыли снова. Назначили в эту церковь служить очень хорошего священника, отца Сергия. Они с мамой и бабушкой по воскресеньям ходят в Покровскую церковь, поэтому батюшка и узнал её. И ещё объяснила, что это совершенно одно и то же — что батюшка, что священник. Просто звучит как-то ласковее, когда обращаешься так вот: батюшка! — будто к родному отцу.
— Так ты чё — богомолка? — длинный Севка Лыков по прозвищу Соломенный Лапоть захохотал: — Гы-ы, Ленка у нас Богу молится!..
— Да, молюсь, — просто ответила Ленка. — А когда ты на горке упал и набил себе большую шишку, чуть руки-ноги не переломал, — я за тебя обедню в церкви заказывала и свечку поставила. Помнишь, как быстро всё зажило?
Севка смутился и не нашёл, что сказать на это. А и правда, все тогда удивлялись, как легко обошёлся этот его полёт с крутой горки. Вон, оказывается, в чём дело!
Но когда я дома рассказал об этом, мама возмутилась:
— Слушай больше поповские россказни! Просто у Севки такой организм, что у него все болезни быстро проходят. И вообще — что это за имя такое: Севка! Правильно говорить — Всеволод. Или хотя бы Сева.
— Ага, а меня, значит, можно Димкой звать? — не то чтобы мне это не нравилось, скорее наоборот. Но так вот — захотелось поспорить. И мама поняла это, ласково взъерошила мои волосы:
— А вот ты — Димка и есть! Пушистик ты мой, вот ты кто!..

Продолжение следует.

Ольга Ларькина

18.02.2010