Нил

Автор рассказа Галина Сергеевна Ажар в Нило-Столобенской пустыни.

Рассказ-быль.

1.
Из-за чего началась ссора с Витькой-соседом, было уже не вспомнить. Вообще-то Дмитрий Никитич мирным был мужиком: слова лишнего не скажет, не то что уж ругаться. А тут… Откуда что взялось? Так, завертелось одно слово на другое, и понеслось. Вспоминали жену Дмитрия Никитича, Дарью-покойницу, что богомольная была очень, а сосед возьми да и ляпни про нее, мол, «боговерка она упертая была»… Последней каплей слова те были. Ну и вскипел Дмитрий.
И самое интересное, вот жили с ней (сорок лет ведь жили — не шутка!), и сам же он ее «пилил» за веру-то… Бывало, и общий язык найти не могли: то выговаривал, что ему иконами весь дом она заставила, то воду он, видите ли, ее святую какую-то «источниковую» в чайник вылил всю…
А тут… Даже почудилось, будто все диагнозы сразу в сердце знать дали: так все заломило, так все припекло… Прям не стерпеть было! Ну и сказал слово резкое. А что? И не чувствовал Дмитрий Никитич себя виноватым!
Одного жаль было: никак с Виктором мир не налаживался. А ведь любили раньше-то вместе на рыбалку съездить. И тот вроде одумался, что лишку наговорил… Ан нет, все никак что-то…
Вот и этим холодным осенним утром собирал Дмитрий Никитич рюкзак свой рыбацкий, а мыслями все то ссору с Витькой вспоминал, то Дашеньку свою: уж три года, как один он остался, а все кажется, будто вчера она преставилась, и сердце болит не меньше, как Витькина жена обещалась, а сильнее.
Вот рубашка, скажем, рыбацкая его, теплая: рукава, штопанные на локтях, — Дашенька чинила. А манжетой недавно он зацепился — сам уж рукодельничал: шов-зигзаг вон какой неровный. Или, скажем, крест его нательный: Дашенька упросила надеть. Последняя воля ее была… Сам он хоть и был неверующий почти, а надел. Коробка с таблетками… Как сейчас слышал он женин голос: «Митя! Таблетки! Не забывай». Да он и не забывал их никогда — с сердцем не шутят. Просто приятно было, что вот она так о нем заботится да волнуется. Дмитрий Никитич сунул коробочку в кармашек рюкзака. Вздохнул. Вышел в сени, забрал снасти, открыл дверь во двор — к ногам кинулась, пригибая к земле черную голову, Муха — дворняжка, подобранная женой в последнее их общее лето. «Муха ты моя, Муха-а, — потрепал Никитич собачку за ушком, — Муха ты моя ненаглядная-а…»
Оно и правду сказать, если бы не Муха — совсем бы одичал уже, наверное. А так — живая душа рядом. Кормить ее, опять же, надо, шевелиться как-то… Да и собачка уж больно хорошая, ласковая.
«Муха! Не отставай!» — Дмитрий Никитич спешил оказаться посреди озерной тишины, закинуть леску и… снова вспоминать. Однако на рыбалке мысли приходили все больше светлые: как праздновали, как в отпуск ездили в Москву, какие пироги она пекла, да какой хлеб дивный у нее получался, да что она говорила, да как восхищалась, бывало, уловом…

2.
С Селигера тянуло утренней свежестью. Муха, как и всегда, осталась на берегу — ждать. Воду она со щенячьей поры не любила. Сегодня что-то она особенно волновалась, когда он в лодку грузился: тихонько скулила и лезла под руки…
Закинув удочку, Никитич потянулся и глубоко вдохнул озерный холодный воздух. Сердце кольнуло и… отпустило. Покосившись на кармашек рюкзака с таблетками, старый рыбак осторожно расправил спину, сев прямее.
Издалека донесся звук колокола: на одном из островков тут неподалеку был монастырь, куда Дарья часто ездила: громадный по местным меркам храм, колокольня высоченная… Из этого же монастыря и священник к ним приезжал — Дарью соборовать. Никитич не запомнил, как его звали. После соборования этого упросили иеромонаха чаю попить. Сидел чернец на их небольшой кухне, чай почти не пил, а все Дмитрию Никитичу про святого одного рассказывал, что раньше жил на острове том.
По всему выходило, что святой тот был человеком положительным, неконфликтным и очень богомольным. Раз было с соседями что-то у него не заладилось: не нравилось им, видно, молитвы-то слушать, но и тут проявил он себя крайне положительно. Подвиги он особые нес, тяжелые. Отдыха себе и ночью не давал: спать в постель не ложился, а на особых крючьях, как уж изнеможет, повиснув, дремал. Помощи много людям оказывал и оказывает. Святого того и Дарья очень любила. Все просила мужа вместе побывать в монастыре. Да вот… не пришлось.
Дмитрий Никитич опять вздохнул. Как же звали святого-то? Память что-то в последнее время не ахти стала. А ведь икону Дарья купила. Большущую такую икону. Все говорила, чтоб он у святого того помощи просил, если что. Да на иконе и написано было, что за святой такой… Глянул Никитич на икону раз, да и забыл. А тут… Вот бывает же: привяжется какая-то мысль — и не прогонишь. Аж голова заболит. А пока ответа не найдешь на вопрос, так и покою нет.
В общем, не клеилась рыбалка сегодня: рыбы — почти нет, воспоминаний спокойных — нет, да еще святой этот никак не вспоминается. Домой поворачивать надо.
Холодное осеннее солнце выглянуло над горизонтом, и вода засветилась тысячами бликов… Дмитрий Никитич потянулся было к веслу, как под лопатку ушла игла жгучей боли. Посидел немного в покое, пережидая приступ. Попробовал шевельнуться — снова дыхание оборвала невыносимая боль. Что же делать-то? Не сидеть же в лодке вечно.
Ветер принес колокольный звон…
Таблетки. Надо бы принять лекарство. Тогда и легче станет. Никитич собрался с духом и потянулся к рюкзаку. Острая боль прошила грудь. Еще движение, и будто лезвие бритвы врезалось в сердце. Дотянувшись до рюкзака и стараясь почти не дышать, Дмитрий Никитич судорожно пытался открыть кармашек с таблетками, когда боль с такой невероятной силой накрыла его, что он, закусив губы и зажмурившись, ощутил, как полыхают легкие от недостатка воздуха…
Лодка качнулась, и старый рыбак почувствовал, как он валится в ледяную воду. Боль, боль, боль… Какое-то, совсем недолгое, время, пока намокала одежда, Никитич держался на воде. На секунду открыв глаза, он увидел невероятно яркое осеннее небо. Перед глазами мелькнула Дарья, молодая совсем, в каком-то удивительном нарядном платье. Потом — громадный храм и колокольня монастыря на острове, скулящая на берегу Муха, старый их дом и та самая большущая икона святого…
Одежда намокла и потянула вниз. Икона в этом дивном последнем видении как будто становилась больше и ближе. И казалось, что вот-вот Никитич сможет прочитать надпись… «СВ. ПРЕП. НИЛ СТОЛОБЕНСКИЙ ЧУДОТВОРЧЕ».
«Нил… — одними губами произнес Никитич, — помоги!» — уже мысленно раздалось в сердце, и ледяная темнота накрыла рыбака.

3.
Как будто сквозь длинный коридор, доносились до Дмитрия Никитича голоса:
— Никитич, слышь?!! Никити-и-и-и-ч!!!!! Так и не поговорили мы с тобою, по-людски не примирились… — это всхлипывал и голосил Витька-сосед. Так радостно было слышать его снова!
— Прекратите истерику. Не тревожьте больного. Он жив, мы лекарства вкололи сильные. Скоро придет в себя. Не устраивайте тут балаган. Сейчас транспорт подъедет, отвезем в Осташков, в клинику городскую. Подлечим — и рыбачьте себе снова. Успокойтесь, Виктор, — а это уже был Полинкин голос, врачихи со «скорой помощи».
Слышны были и другие голоса — видимо, и в сенях народ был.
— Вить, а Вить? Ты батюшку, что ль, вызвал? — это уже Верка шепотом в дверь окликала всхлипывающего мужа. — Что мне ему сказать-то? А? Слышь, что ль, нет?
Витька же как ровно и не слышал жены: сидел, ткнувшись головой в ладони, и хлюпал носом над ухом Дмитрия Никитича…
— Я сама поговорю со священником, — Полинка вышла из комнаты.
Дмитрий Никитич попробовал осторожно вздохнуть. С радостью отметил, что боль не тревожит его. Голоса в сенях стали слышны яснее.
— Так, святой отец, больного тревожить я вам не разрешу.
Тут же на Полинку зашикали:
— Не «святой отец», а батюшка! — это тетка Шура, Дашенькина подруга, врачихе замечание сделала.
— Мне все равно, — огрызнулась Полинка и продолжила: — Больного тревожить нельзя.
— Конечно-конечно, я все понял, — отозвался мягкий и довольно молодой голос.
Дверь в сенях скрипнула, Полинкин голос уже во дворе отчитывал за дым курящего в ожидании новостей Викторова сына.

Дмитрий Никитич собрался с силами, разлепил занемевшие губы и позвал: «Вик… тор… Вить…»
— Никитич! — радостно встрепенулся тот, сжал ладонь больного в своих горячих руках. И сразу затараторил, то шепотом, будто боясь, что не успеет все сказать, то всхлипывая и глотая окончания слов:
— Никитич… слышь… я тогда сказанул-то… не подумавши… ты прости… Все ходил, думал к тебе зайти, повиниться-то… А тут сегодня Муха твоя… Во двор забежала и скулит, скулит… Жалостно так! Я тут думаю сразу: что такое? Пошел к тебе — тебя нет. Я туды-сюды — никто не видал тебя. Снастей, гляжу, нету — стало быть, на рыбалку ты подался. Я бегом на берег, а там… там… — Витька опять завсхлипывал, кое-как борясь с подкатившими к горлу слезами. — А там ты, Никитич, л-лежишь…
Сосед ткнулся на секунду лицом в ладони, унимая плач, затем, помотав головой, продолжил:
— Одежа вся мокрая, сам — синий весь… Не знай жив, не знай — нет… Муха скулит, мечется… Что случилось — никто не знает… Ох, пока в дом тебя занесли, Полинку эту ждали, думал, сойду с ума… Ты ж мне как брат родной, Никитич! Ты уж давай поправляйся. Слышь меня, нет? Как брат ты мне, брат родной, Никитич! Слышишь? Брат ты мне!
Дмитрий Никитич постарался пожать другу ладонь, давая знать, что хочет сказать что-то.
— Что? Что такое, Никитич? — заволновался Виктор и придвинулся ближе, чтоб услышать голос больного.
— И ты меня прости, Виктор. Виноват и я перед тобою.
Больной перевел дыхание.
— Виктор, батюшку позови мне.
— Сейчас, Никитич! Сейчас!

Дверь скрипнула. Дмитрий Никитич собрался с силами.
— Сынок, слышь… Присядь ко мне, пожалуйста, пока врачихи-то нет.
Молодой иеромонах присел на Витькин стул.
— Не «сынок», а батюшка! — громким шепотом поправили из-за двери.
— Батюшка, мне тебе чего-то рассказать надо… Много чего рассказать…

Об авторе. Галине Сергеевне Ажар 32 года, закончила Самарский государственный авиационный университет, живет в с. Курумоч Волжского района Самарской области, воспитывает двухлетнего сынишку Тимофея. Пишет рассказы, сказки и стихи.

Галина Ажар

19.11.2010