‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

В церковной сторожке

Теперь я стоял перед закрытыми церковными воротами и думал, а не пролезть ли через прутья решётки?

Из маленького домика у ворот вышел невысокий пожилой мужчина с совковой лопатой, начал чистить снег. Да вроде ведь и так дорожка чистая, у нас во дворе дворник так не старается, как этот. Вон какие ровненькие стеночки выложены из снега по бокам широкой дорожки.

Я проскользнул во двор, нерешительно потоптался у ворот.

Мужичок с лопатой увидел меня и почему-то обрадовался:

– Ух ты, тварь Божия! Что, маленький, пришёл поклониться Младенцу?

Нич-чего не понимаю! За что он меня тварью обозвал? И никому я кланяться не собираюсь. А с виду, вроде, добрый…

Мужичок отставил лопату в сторонку, поднял меня на руки. Скинул грубую рукавицу, погладил тёплой рукой по спинке.

Не люблю я этих кошачьих нежностей, но пришлось стерпеть. А мужичок пошёл со мной к церкви.

– Вот здесь мы вечером будем ладить вертеп! – указал на наваленную у дорожки большую кучу снега.

Час от часу не легче! Куда я попал? Ведь в сказках так и говорится – вертеп разбойников… Я закрутил головой, примеряясь, куда бы спрыгнуть да и удрать подобру-поздорову! Но мужичок прижал меня крепче к своему полушубку:

– Ну до вечера далеко, а сейчас тебя надо покормить, вон какой худенький, рёбрышки просвечивают!

И он понёс меня в тот маленький домик у ворот, приговаривая:

– Вот это церковная сторожка, я здесь живу. Сторож я, сторож. Василий Дмитриевич Воронжев. Ну раньше, когда на заводе работал, все меня Митричем звали, а теперь – кто по имени-отчеству, а кто – Василием. Ты вот, небось, Васька, а я – Василий.

Я в негодовании замотал головой: какой такой Васька! У меня своё имя есть. Димка!

Митрич как будто понял:

– А ты знаешь, что Васьками котов звать не полагается? Не знаешь? А я тебе скажу. Человеческие имена для людей, а животным клички придумывают. Ты вот серенький такой, дымчатый… Я тебя, пожалуй, Дымком буду звать. Или – Дымкой. Сгодится?

Я по-кошачьи потёрся о его руку: сгодится!

Митрич толкнул дверь сторожки, и оттуда пахнуло теплом. И я почувствовал, до чего же холодно на улице!

Сторожка была совсем маленькой, из одной комнатки. Жёлтые крашеные полы, оклеенные простенькими обоями стены, аккуратно застеленная светлым покрывалом кровать, низенький старый холодильник, выбеленная печь – вот и всё, что было в сторожке. Василий Дмитриевич посадил меня прямо на хорошо разогретые кирпичи печки.

– Посиди пока, погрейся, а я тебе завтрак сгоношу.

С печки всё было видно как на ладони. Ух ты! – в обоих передних углах сторожки были сделаны полки с разными картинами, большими и совсем маленькими. Почему-то всё одни портреты, с непонятными золотистыми кругами вокруг головы. Да это же иконы! – догадался я. У соседки – как-то мама меня посылала к ней, спросить немного соли – были похожие.

– Молочка бы тебе налить, да нету пока – пост! – с сожалением сказал Митрич. – Ну если приживёшься, я возьму у батюшки благословение покупать для тебя молочка и мясца. А там и пост кончится, недолго уж осталось. Ничего, голодным не оставлю. Пока вот – налью-ка я тебе супчика да хлебца покрошу!

От уже забытого аромата щей из-под откинутой крышки кастрюли можно было просто сойти с ума! Мр-ррр, неужто мне дадут человеческой еды!.. Митрич заметил, как я нетерпеливо облизнулся, и сам добродушно усмехнулся:

– Ишь, умница, не против супчика? Вот и хорошо!

Он налил чуть не полное блюдце щей, накрошил туда же беленького хлебца и поставил всё это на пол, у ножки стола. Бережно снял меня с печки и поставил к блюдцу. Ух и накинулся же я на еду, аж за ушами запищало!

Митрич снял полушубок, повесил его на гвоздь у двери. Налил себе чаю, достал кусочек сахару и захрустел им, шумно прихлёбывая из эмалированной кружки. А я вмиг опустошил блюдечко, да ещё и вылизал его дочиста. Мама меня не похвалила бы за такое, а Василий Дмитриевич был доволен:

– Шустренький котик! Вот подрастёшь, будешь ты у нас мышеловом. В церкви две кошки живут, и ты им в помощь. Нам без кошек никак нельзя. Мыши обнаглеют, начнут просфоры таскать.

Ловить мышей? Ну нет, – я отбежал от стола и сел в сторонке. Мыши так ужасно пахнут, их в лапы-то брать противно, не то что в рот! Фу, гадость!.. Пират приносил их Мурзику, предлагал и мне, но я сразу отказался. А теперь что же – самого заставят их ловить!

Я приуныл. Плохи мои дела…

Василий Дмитриевич снова подсадил меня на тёплую печку.

– Подремли, малыш, а я почитаю. Я тут, брат ты мой, в двадцатке – читаю Псалтырь. Так что хочешь – слушай, нет – так спи, а мне, уж пожалуйста, не мешай.

Он встал перед иконами, перекрестился:

– Господи, благослови! – и открыл какую-то толстую старую книгу с крупными чёрными и красными буквами причудливой формы.

Я слушал незнакомые, удивительные слова, и мне показалось, что от них было ещё теплее, чем от нагретой печки. В сторожке даже стало намного светлее – но это же не могло быть из-за тоненькой свечки! Ещё перед иконами стояли стеклянные вазочки… – да нет, вряд ли это были вазочки. Для них, наверное, было придумано какое-то совсем другое слово, только я его не знал. В обеих «вазочках» горели крошечные огоньки.

В сторожке стоял ни на что не похожий запах. Пахло хорошо протопленной печкой, медово пахло растопленным воском от горящей свечи, а ещё пахло чем-то совсем незнакомым, горьковатым, но очень приятным. На тумбочке под иконами стояла керамическая кружечка с крышечкой сверху и дырками по бокам, из кружечки и плыл, клубясь, этот аромат. Я не просто вдыхал – впитывал этот терпкий запах. Он смешивался с незнакомыми словами, с жёлтенькими огоньками над свечкой и «вазочками» и как будто поднимал меня, и уносил высоко-высоко, далеко-далеко!

– Благословлю Господа на всякое время, выну хвала Его во устех моих… – доносилось до меня. И что-то во мне отзывалось удивительным словам: о Господе похвалится душа моя, да услышат кротцыи и возвеселятся…

Голова закружилась, и я уснул, продолжая слышать каждое слово. Если это – Псалтырь, то я не знаю книги лучше! Даже самые интересные сказки, которые мы иногда читали с мамой, были в сто раз хуже…

У меня не хватало слов, чтобы выразить чувства, которых мне никогда прежде не доводилось испытывать. Я спал – и не спал. Кто-то невидимый оказался рядом со мной. Он смотрел на меня сочувственно, от Него веяло такой любовью, которой не было даже у мамы! А уж мама-то меня любила всегда. Даже когда ругала за провинности.

Василий Дмитриевич в последний раз перекрестился, со вздохом закрыл книгу – очень медленно, словно бы нехотя. Да я видел, что ему больше всего хотелось читать её и читать. Но – дела. Он опять оделся и вышел из сторожки.

А Тот, невидимый, остался со мной!

Я, наверное, всё-таки спал, потому что не мог же я наяву услышать этот голос:

– Ну что, Димитрий, трудно – стать человеком?

– Трудно… – прошептал я, и из глаз моих выкатились две крупные горячие слезинки.

– Да ты почти стал уже, – голос был ласковым и в то же время строгим. – Можно бы и сейчас уже превратить тебя в человека…

– Так превратите! – я вскочил на лапы, умоляюще глядя на иконы. Потому что нельзя же глядеть на невидимку.

– Ты уже понял, что нельзя обижать беззащитных, научился помогать слабым, – продолжал голос. – Осталось совсем немного. Потерпи! – и умолк.

Я плакал, сам не зная, от чего больше всего плачу – от того, что мне ещё надо чего-то ждать, или – от радости, мне ведь было сказано, что терпеть осталось немного. Слёзы сами лились и лились. Со стороны, наверное, я был похож на Мурзика, когда он никак не мог дождаться ушедшего в поход за травами Пирата. От этой мысли я развеселился и перестал плакать. Угрелся и ещё крепче уснул, свернувшись клубочком.

Проснулся я от скрипа открывшейся двери.

Василий Дмитриевич вошёл – и поскорее захлопнул за собой дверь. Я впервые видел, как в комнату ворвался голубовато-седой морозный воздух. Но дальше порога не прошёл, столкнувшись с домашним теплом, растворился в нём и сам стал таким же тёплым, ласковым, золотисто-прозрачным.

Сторож переобулся из больших валенок в коротенькие, чуть выше щиколотки, снял полушубок. Достал из печи кастрюлю с горячими щами, налил себе в большую миску, мне – всё в то же блюдце. Позвал меня:

– Кис-кис, прыгай ко мне, Дымка!

Я спрыгнул на стул, а с него уже на пол, подошёл к столу.

– Помолимся перед едой? – спросил Василий Дмитриевич. – Ну ты так постой, а я за нас обоих помолюсь!

И, перекрестясь, стал молиться.

– Отче наш, Иже еси на небесех, да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое…

Молитва была красивой, как песня! И про Богородицу – тоже… Я опять почувствовал себя так же, как когда Василий Дмитриевич читал Псалтырь. Каждое слово отзывалось во мне, обогревало и освещало изнутри.

Василий Дмитриевич закончил молитвы и оглянулся:

– А ты чего не ешь? Не нравится, что ли?

Я не стал огорчать доброго сторожа, принялся за еду.

– Ты смотри, какой воспитанный! Дождался, пока хозяин начнёт есть, тогда уж и сам… – умилился Митрич. – Ну давай, ешь. Мало будет – добавлю. У нас с тобой и каша есть, гречневая. И я сегодня вдоволь поем. Это уж завтра – надо будет малость поголодать, попоститься строже. Сочельник!.. Ну и то – не для кошек, для людей. Не бойся, малыш, у меня не оголодаешь!

Он ел и разговаривал со мной, как с настоящим человеком. Видно, скучно ему одному, вот и рад тому, что можно с кем-то поговорить. А я ведь тоже был рад – слышать человеческую речь.

– Вечером в храме будет служба, возьму тебя с собой, пожалуй. А потом посмотришь, как я вертеп мастерю. Это уж после службы, когда все разойдутся. А утром люди придут – красота-то какая!.. Ну а ты самым первым всё увидишь.

Я уже понял, что вертеп, который собирается мастерить Митрич, совсем не страшный, а наоборот – радостный. Теперь уже мне самому не терпелось поскорее увидеть, что же это такое.

Митрич дохлебал щи, положил себе в ту же миску каши. И мне в блюдце щедро добавил гречки.

– Вот придёт отец Сергий, благословлюсь у него да и куплю тебе молочка, сметанки. Эх, а у нас тут что, – сказал он, помолчав. – Неделю назад в церковь пришла молодая женщина. Горе у неё: сынок пропал. Плачет, конечно. Ищут его везде, а найти не могут. Ну заказала она всё, что надо. И, знаешь вот, каждый день, как у нас обедня служится или молебен, стала приходить. Хорошо – каникулы дали людям на Новый год, можно и в храм Божий прийти, помолиться. Вот ведь оно как. Горе людей вразумляет. Пока всё хорошо было – и слышать не хотела о церкви, о Боге. А как прижало – тут и поняла, что неоткуда больше ждать помощи. Кто, кроме Бога, ей поможет? Вот и сегодня была.

Я не мог больше есть. Как бы я хотел спросить: «А кто она, как её зовут?» – но что толку мяукать, он ведь не поймёт!

Да и сейчас не понял.

– Наелся? – ну и ладненько. Беги, побегай по двору. Только недолго, замёрзнешь!

Он открыл дверь, выпустил меня наружу.

Я выскочил за порог, поёжился от холода. Морозненько!..

Кто же она, это женщина? Да нет, моя мама не пошла бы в церковь. Она всегда говорила: «Мои родители были коммунистами, в Бога не верили, и я не собираюсь верить. Вон, люди уж чуть не полвека в космос летают, а Бога там не видели!»

Когда она так вот сказала соседке, Любовь Петровна почему-то жалостливо вздохнула и спросила:

– Лариса, а ты как думаешь – Ленин умный был?

– Ну уж наверное, умный. Мои родители говорили – гений! – ответила мама.

– Этот бы гений да на добрые дела! – опять завздыхала Любовь Петровна. – Ну вот скажи мне, старой, ведь вот Ленин умер и то, что от него осталось, лежит там в мавзолее. А ума-то его и не увидели, куда делся!

Мама прыснула:

– Скажете тоже! Так ведь то – ум, его никто не видит.

– А с чего ты взяла, что Бога можно увидеть? «Бога человекам невозможно видети, на Негоже не смеют чини Ангельстии взирати…», – пропела она.

И всё равно не переубедила маму.

– Вы, если хотите, можете верить во что вам угодно, а мне по церквям ходить некогда, надо вон о Димке заботиться. Не до свечек тут…

Так что вряд ли эта женщина – моя мама. Да и не я один пропал из дому. Вон сколько всяких объявлений и по телику, и в газетах. И взрослые пропадают, не только дети.

Я побродил по двору и остановился, разглядывая церковь.

Читайте далее: Святой воин

2177
Комментарии

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя:
Ваш вопрос или комментарий:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru